Несколько суток подряд моросил нескончаемый противный дождь, и Анатолий уже всерьез начал думать, что пришла осень, хотя на дворе стоял конец июля месяца. Казалось, как будто бог разгневался за что-то, и мстит за это, и было во все времена пасмурно и мокро на земле, и глубоко напитанной влагой.
Крыша протекала, Анатолий пытался её починить несколько раз срывался скатывался по скользкой крыше, как мячик отбив себе бока и вымокнув на сквозь бросал эту затею. Со стороны выглядело может смешно, но ему было не до смеха. Неузнаваемо изменилось очертания речки уже давно все отмели скрылись под водой, превратившись из обыкновенного горного ручья в мощный и грозный поток, шум которого теперь явственно доносился до Зимовья.
У края был огромный камень похожий на спину горбуна, c которого Анатолий умывался после первой ночевки в Таёжном Зимовье. Однажды когда он умывался ему случилось увидеть, как три взрослых изюбря переплывали взбесившуюся речку: не без труда добрались они до противоположного берега и долго стояли у самой воды, высоко вздымая круглые бока, не решаясь начать переплывать её.
Уже на второй день Анатолий стал думать как ему прожить. Теперь он рассчитывал только на бригаду Ершова, которая словно потонула в бесконечных черниковых далях, забыв о существовании человека в Таежном Зимовье. Часами просиживал Анатолий на ящике под стеной избушки, понапрасну вглядываясь в холодный моросящий дождь, прислушиваясь к каждому звуку на земле. А звуков этих в дождливое ненастье до обидного мало: шумит река на перекате, тяжело падают капли с крыши, редко, очень редко раздается рев зверья, видать тоже была не понутру эта погода.
Уже на второй день сварив супчик из последней банки тушенки из единственного запаса, его хватило на два дня. А на следующий день Анатолий целиком и полностью перешел на сушеные грибы с сухарями, там кстати оставленные кем-то в Зимовье. В начале он съел грибы их там немного было как попало и когда вздумается, а собаку Дика — единственное живое существо, помогавшее ему с коротать томительное одиночество кормил сухарями. Но, уже вскоре Анатолий сообразил, что следует быть расчётливее, поскольку никто не измерял срок, на который зарядил поливать землю этот нудный дождь. Он установил норму для себя и Дика: тринадцать сухарей в день себе и пять— собаке.
Утром, схватив полотенце, зубную пасту и мыло, Анатолий по привычки бежал на речку умываться. Вымывшись до пояса в ледяной воде, он согревался несколькими энергичными упражнениями, накидывая куртку. Приходил ставил чайник и съедал пять сухарей, предварительно обмакивая их в кипяченую воду. Сухари Анатолию последнее время казались до обидного маленькими, и тонкими, прожевав последний кусочек, он чувствовал, что мог бы съесть еще столько же. Дик же, слопав два сухаря, кажется, ощущал себя лучше: по крайней мере Анатолию он на эту тему ничего не говорил. А вот Анатолий в эти минуты любил пофилософствовать, на полном серьезе обращаясь к собаке, внимательному и верному слушателю своему:
— Что, Дик, трудновато нам с тобою приходится? Конечно, в одиночестве да еще и на голодный желудок не запоешь… Как говорил мой деда: на голодный желудок лишь поп да петух поют с утра… Ну, ничего, нас так просто не возьмешь, правда? Правда по дождю не больно хотелось ходить собирать грибы, да и собака их есть не будет. Ну для них солнце тоже нужно, чтобы вырасти. Ох, Дик, и поедим же, когда выберемся на базу. — Анатолий сладко зажмурился, и представив полнехонькую тарелку щей, в которых медленно растворяется ложка сметаны. — Я, например, сразу пол буханки хлеба съем со щами или две банки тушенки с картошкой… А тебе. Дик, щи со здоровущим мослом достанется, такой, как мы ели у тети Зины тогда, когда сажали картошку ей. Сколько тогда в тарелке мяса было, а мы, Дик, дураки, отворачивались от него. Да я бы сейчас не против…
Дик внимательно выслушал, похлопывая белесыми ресничками, поводя острыми ушами с розовыми прожилками внутри.
— Эх, у нас нету ружья! — тяжело вздохнул Анатолий. — Вокруг глухарей, перепелок полно, токует так, что уже надоели, а мы с тобой голодные сидим. Обидно как-то. И он придумал ловушку из веревки и повесил её на дерево, а другую под дерево, но не глухари, ни перепелки в петлю, ни как не хотели идти. Несколько раз пытался поймать, но они в последний момент улетали.
Дик понятливо облизывался и продолжал выслушивать размечтавшегося хозяина, которому виделся жареный глухарь или перепелки, а они такие жирные, а то запеченным на вертеле, то потушенным с капустой и морковью, а то и просто отваренным в котелке с луковицей.
Конечно, без дела Анатолий не сидел, иначе бы он просто рехнулся от одиночества и неизвестности, днем собирал дрова для печки и попутно грибы, которые он уже на дух не мог переносить, но не было другого выхода. Перерыв рюкзак, он отыскал кусок спутанной лески, а из иголки, с мастерил крючок. Соорудив таким образом удочку, под кустом черемухи накопал червей и радостный и возбужденный, побежал на рыбалку. Забросил удочку в бешеную воду, отыскав глубокое место, и вспомнил, как они рыбачили с Володькой на реке, ожидая когда спадет вода и можно будет переправлять лошадей.
Поплавок с мастерил из сухого перышка нашедшего в лесу, медленно кружился по воде, а над грузилом пришлось повозится с маленьким камушком, за несколько часов не вздрогнув ни разу. Анатолий так и не понял причину, неудачи: или удочка у него получилась никуда не годной, или из-за большой и мутной воды не клевала рыба. Однако он упорно продолжал рыбачить, с надеждой всматриваясь в каждую морщинку заплесной воды, которая могла сойти за след, оставленный какой-нибудь рыбиной.
Пробовал Анатолий ловить глухарей петлёй, используя кусок веревки. Но, веревка была пронзительно белой, толстой, слишком заметной на темном фоне ёрниковых кустов, и глухари в петлю не шли. От отчаяния кидал в глухарей, куски толстых палок, в надежде сбить на лету, и подранить хоть одного. Для этого дела нужен был конский волос, которым еще его дед учил ловить тетерок. Но, где они, лошади? Наверное, пригнал их уже дед Семеныч, или пасутся они на вольном пастбище за огородами, помахивая длинными, густыми хвостами, из которых миллион петель можно было бы наделать и хоть одного глухаря да поймать… Мечтам Анатолия не было конца и края. Робинзон Крузо был на острове, где растут кокосы и бананы, и там тепло, — ворчал Анатолий.
— И что у тебя за манера такая бегаешь без дела, — ворчал на Дика недовольный Анатолий. — У лошадей и на гриве, и на хвосте вон сколько волос, а у тебя ни там, ни здесь ничего путного не выросло. Что толку мне с твоей шерсти, которую ты вылизываешь каждый вечер? Поймал бы нам какую-нибудь дичь, ты же охотничья собака,— продолжал ворчать Анатолий на собаку.
В общем, свободный промысел у Анатолия никак не получался.
Иногда часа на два-три дождь затихал, и Анатолий спешил вынести на улицу все свое имущество для просушки. Хоть и не текла теперь крыша, спальник и одежда все равно отсыревали, тяжелели от влаги, а забираться вечером во влажный спальник — б-р-р не хотелось!
В такие часы доставал Анатолий из рюкзака заветный томик с детективами перечитывал, а когда надоедало открывал тетрадь да аккуратно записывал все, что с ним случилось за день. А что могло случиться за день? С громким, нахальным криком пролетела сорока, долго не отзывался Дик носился где-то по тайге, так что Анатолий невольно разволновался: а не убежал ли от него в поселок верный пес с голодухи? Но, Дик, вывалив на сторону длинный, розовый язык, с шумом вылетел из кустарников и вопросительно уставился на хозяина: мол, в чем тут дело?
Через несколько суток. Сегодня ночью можно было помереть от страха, — сообщалось в одной из дневниковых записей. — Он проснулся от страшного крика совсем рядом с зимовьем. Казалось, кого-то душат или убивают. Дик, лежавший в углу, подпрыгнул и тихо зарычал, но совсем не грозно. Он чиркнул спичкой и увидел, что он спокойно смотрит на него. И тут крик, истошный, громкий, повторился. Теперь чуть подальше. Он схватился за топор и тут же понял, что это крик дикого козела. Потом долго не мог уснуть. Все казалось, что кто-то ходит вокруг зимовья, ворочается в кустах, всплёскивает на реке. Успокаивало только одно — молчание собаки Дика.
Подумывал Анатолий и о том, чтобы отправиться вдоль реки самостоятельно. Еще с вертолета когда прибыл он непроизвольно определил для себя на всякий случай этот путь. Удерживало его на месте пока только одно — вспухшие от дождя реки, которые и думать было нечего пройти одному немыслимо из-за того, что они там петляют, да еще без продуктов. Однако с каждым днем росло желание пойти вдоль реки, до его впадения в другую реку, а там связать из бревен небольшой плотик и сплавиться на нем до первых людей. И будь у Анатолия хоть маломальский запас продуктов, и компас он это желание давно бы выполнил.
Сухари между тем заметно убывали, а у Анатолия просто недоставало сил сократить норму для себя и Дика. Однажды он взялся и пересчитал остатки былой роскоши, полученный результат поделил на восемнадцать и таким образом вычислил, что этой нищенской еды хватит ему не более чем как на три дня. После этого у них с Диком состоялся серьезный разговор.
— Надо что-то придумать, дорогой мой Дик, — озабоченно сказал Анатолий, сидевший на небольшом ящичке со строительными гвоздями под стеной избушки. — Что же можно было придумать в этой ситуации, а ты только носишься по кустам, поймал бы нам дичи какой- нибудь ты же охотничья собака.
— Гав, гав! — согласился Дик. Как будто понял о чем его просят.
— Помирать от голода в этой чертовой избушке неохота. А дождь, сам понимаешь, еще неизвестно сколько может продлиться, в такую погоду вертолет не прилетит. Вон, смотри, вчера тучи шли с юго-востока, а сегодня они плывут назад… Они так могут и месяц над нами болтаться.
На это Дик предпочел не отвечать, только смотрел на хозяина.
— В общем, надо на что-то решаться… А вообще ружье бы нам с тобой, самое хоть какое нибудь плохонькое не помешало бы. Смастерить рогату не с чего, а что еще придумать не знаю.
Дик обрадованно заскулил и ткнулся мордой Анатолию в колени.
— Ишь, понял, значит? — ласково погладил собаку Анатолий. — Все понял, умница. Да только нету нас никакого ружья. Тушенки побольше дать не могли пожмотились снабженцы. Для себя видать решили сэкономить
на моей командировке, ну бог с ними это ихний грех. Ну и ладно, пусть они подавятся ею, тушенкой… А вот скажи, Дик, ты бы дорогу домой нашел?
— Гав! Гав!— утвердительно ответил пес.
— Конечно, нашел бы… А вот если бы записку напишу, заверну в целлофан и привяжу тебе к ошейнику, ты ее домой отнесешь?
Дик наморщился и подряд два раза чихнул, после чего извинительно замотал коротким, гладким хвостом.
— Нет, конечно, домой ты без меня не пойдешь, — вздыхал Анатолий. — Ты скорее рядом со мной издохнешь, чем бросишь меня. Это понятно… А жаль, умница ты мой. Анатолий опять ударился в мечты. Сюда бы приехали и привезли целую кучу еды: тушенку, хлеба, сгущенное молоко, может быть, колбасу. — Анатолий сглотнул набежавшую слюну, еще раз глубоко вздохнул. — Нет в мире ничего лучше с голодухи. Дик, чем хлеб с колбасой. Хлеб мягкий, душистый, а колбаса с маленькими белыми кусочками сала. Кусаешь, и на колбасе остаются следы зубов… Эх, Дик, тебе этого не понять…
Отправили меня всего на несколько дней в тайгу, без продуктов как хочешь теперь тут выживай. Попросили ненадолго подменить заболевшего егеря Василича, которого увезли в больницу с аппендицитом. Мы потом найдем тебе замену, —сказали, а сами как будто забыли про меня. Или в такую погоду вертолет вылететь не может за мною или что-то тоже там случилось.
Сколько Анатолий ни искал последние время грибов, кроме двух маховичков, среди вымокшего ёрника ничего не нашел. В одном месте наткнулся на кусты шиповника, но ягоды еще не созрели, были тверды и невкусны. Однако в чай они по бедности сгодились, придавая напитку вязкий, горьковатый вкус, подпитав Анатолия необходимыми витаминами. И еще нашел один подарок природы — не много черемухи. Сладковато-кислую эту ягоду ел он до тех пор, пока не начинало воротить скулы набок. К сожалению, голод черемуха не утоляла. Конечно, можно было пересечь ёрниковую марь и поискать пропитания в матёрой тайге, но для этого нужно было ружье и хотя бы один погожий день. Увы, ни того, ни другого у Анатолия не было и в помине.
Разведя дымный костер от комаров, в конец осатаневших в последние дни, Анатолий сидел на ящичке, перелистывая страницы томика детективов. Который он уже знал почти наизусть, но до сих пор приходил восторг от его конца и прибывал в испуганном удивление от его конца. Ну вот как, в самом деле, написать можно было? Ведь это волшебство какое-то, чудное… И как ни старайся, так хорошо уже не написать. Никому! Но почему же он мог, а я не могу? Что для этого нужно, чтобы слова стали колдовскими, завораживающими и удивляли людей?
Обо всем этом сидел и потихоньку размышлял Анатолий, изо всех сил стараясь не думать о еде, но мысли его все рано были о еде. Да я готов сейчас съесть хоть лягушку, или черепашьего супа похлебать. Только как её из панциря достать, только он так подумал. Как вдруг закачались и зашевелились, зашумели кусты ерника и из самой их гущи вынырнул промокший Дик, что-то большое и серое держа в пасти.
Он встряхнулся, и брызги во все стороны полетели от него, потом неслышно подошел к хозяину и положил перед ним крупную тушку перепелки с отгрызенной головой. Анатолий, застыв от удивления, очумело смотрел на собачий трофей, потом, все сообразив, склонился и крепко обнял Дика за шею, в полной мере оценив выдержку голодной собаки.
— Да, ты мой умница молодчина! — пробормотал радостный Анатолий, с усилием сдерживая подступающие слезы благодарности. — Какой же ты молодчина, ты меня понял, что я тебя просил! Псина, ты моя добродушная, не дал хозяину помереть…
Обдав птицу кипятком, Анатолий в два счета обдергал ее, бросая пух и перья в костер, и тут же ее опалив от остатков перьев, отчего поплыл запах по поляне хорошо знакомый сгораемых перьев, сразу приманивший двух сорок-белобок, нырками засквозивших вокруг зимовья в надежде поживиться потрохами.
— Нет, голубушки, — усмехнулся Анатолий, — ничего вам сегодня не достанется, не надейтесь напрасно.
Выпотрошив перепелку, он аккуратно положил теплые еще кишки на фанерку и позвал собаку Дика. Тушку, разделив повдоль на две равные части, и одну половину забросил в котелок с водой. А другую положил в целлофановый пакет и спрятал в железный ящик вместо холодильника. А сам не унимался в своих мечтах, подумал о жареной с картошкой, но вскоре позабыл обо всем на свете, жадно вдыхая запах варившейся птицы. Подсолив варево, с нетерпением начал пробовать обжигающий горячий бульон. Кажется, ничего вкуснее нельзя было придумать. И вот, наконец, уварившаяся, до обидного маленькая половинка перепелки с жирным бульоном был в миске, рядом три сухаря. Можно есть.
Он съел все без остатка, даже облизал чашку, оставил только кости и налил бульона половину консервной банки из под тушенки для Дика, в который скрошил один сухарь. Дик тут же выхлебал свою долю похлебки, перемолотив острыми зубами все косточки, и довольный развалился у костра, подмигивая глазами и мотая довольный хвостом.
—Радостный и довольный Анатолий хвалил собаку, — получилось у нас с тобой, Дикушка ласково произнес, обед на двоих сварганить, теперь после вкусной еды почти засыпая, подкладывая дрова в костер. — И еще завтра мы с тобой живем. А там… Должен же он когда-нибудь кончиться этот дождь, — и мотнул изрядно лохматой, заросшей головой Анатолий. — Не век же ему лить… Вишь как тучи поднялись, похоже облегчились.
Теперь бы хороший ветер, чтобы он всю эту мразь по сторонам разогнал… Вот, такие дела Дикушка. И вспомнил стихотворения Есенина. Это про тебя, наверное, Есенин написал, только имя перепутал: «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне на тихую, бесшумную погоду…» Ничего, Дика, ихтиозавр будет наш, никуда он от нас не денется. Главное, не вешать носа и не паниковать. Так? Молодец, все ты понимаешь…
Утро только начиналось. Мелкая морось внезапно оборвалась, и на молодых осинках увидел Анатолий небольшие лиловые пятна — первую визитную карточку приближающейся из-за северных сопок осени.
А на утро не было больше сил усидеть возле зимовья и Анатолий, притворив дверь, побежал к реке. Он был почти уверен, что время его одиночества подходило к концу, хотя и не мог представить, как именно это произойдет. Просто обостренный инстинкт подсказывал ему, что если не сегодня, то завтра надо будет прощаться с зимовьем, и с речкой, и с остроглавыми сопками, и он уже заранее печалился от необходимости этого расставания, почти наверное зная, что уже никогда не сможет побывать больше здесь.
Найдя небольшое затишье, Анатолий опустился на гладкий камень и задумчиво уставился на воду. В который раз он поражался тому, что на воду можно неотрывно смотреть часами и она не надоедает, не утомляет взгляд, не раздражает слух извечным своим шумом. Подолгу так смотреть можно разве еще на огонь, в котором тоже постоянно что-то меняется, исчезает и вновь появляется любопытному взгляду. Вода и огонь, думал Анатолий, они на земле всегда. И трудно представить, кто все-таки впереди. А человек между ними. Где-то он читал, что нельзя дважды войти в одну воду. Но ведь и сгореть дважды нельзя. И дважды родиться — тоже…
Все ниже опускалось багровое солнце, и красные блики тревожно играли на перекате, холодно отражались лучи в небольших закраинах, лохматил кусты опальный ветер, иссушая пропитанную влагой землю. Все быстрее проходили дни, один похожий на другой.
Спать он лег, едва солнце коснулось вершин сопок. Ему не терпелось поскорее пережить эту ночь, чтобы уже завтра (он в этом был твердо уверен) так или иначе вырваться из неожиданного плена, в который угодил двенадцать дней назад. Кажется, Дик проникся настроением хозяина и долго беспокойно ворочался в своем углу.
Дрема навалилась быстро после прогулки по реке и Анатолий уже начал проваливаться в обморочное состояние, которое мы привыкли звать сном, как вдруг послышался неясный шум и чьи-то голоса.
В первый момент он не поверил себе, подумалось: померещилось во сне. Но непонятный шум нарастал, надвигался на избушку, и Анатолий живо схватился за лежавший под рукой топор, хорошо понимая, что дверь, забитая фанерой, не преграда. Угрожающе ощерился и зарычал Дик, повернувшись в сторону, противоположную реке. Но вот вновь раздались голоса, теперь уже совсем близко, у самого зимовья, заржала лошадь, и громкий молодой голос задорно прозвучал с высоты:
— Эй, есть тут кто-нибудь?
Со страху сердце у Анатолия бешено заколотилось, он моментально выскочил из спальника и замер босиком у двери, все еще чего-то смутно опасаясь.
— Анатолий, ты что уже спать завалился! — неожиданно раздался знакомый голос. — Ты тут живой или как?
И тут уже настежь распахнул дверь, вышагнул на улицу, на холодный порог Зимовья и увидел верхом на лошади Аристократе проводника Николая Богданова, засиявшего навстречу зелеными глазами, а с ним был незнакомый худощавый парень в фетровой шляпе с широкими полями, а на нем хорошо подогнанный по росту и телосложению костюм цвета хаки. Сильный, породистый конь под незнакомцем нетерпеливо гарцевал. А на другой лошади сидела девушка, с медицинской сумкой, а Медичку ему пригнали под вьючным седлом, — на базе партии не оказалось третьего кавалерийского седла.
— Живой?! — обрадовался вскричал Анатолий. — С голода не помер? Я же вам говорил, — повернулся он к незнакомцу, — парень что надо! Не пропадет… А это, — сказал Николай вновь обратился к Анатолию, — Роман Владимирович, инженер по технике безопасности отряда. Прилетел из Онохоя специально из-за тебя…
— Из-за меня? — сильно удивился Анатолий, совсем не подозревавший о том, что по правилам техники безопасности человек, оставшийся один в тайге даже с продуктами и оружием, — уже чрезвычайное происшествие.
— Именно из-за тебя, — ругался он там, что отправили без продуктов, и плохо подготовленного парня с неудовольствием ответил инженер Роман. — Давай собирайся, нам сегодня еще до перевала надо поспеть.
— Это самое, главное, покормить бы надо парня, поди, голодный? — робко заметил Николай, вопросительно взглянув на Романа Владимировича.
— Хорошо… Только быстро. — И он ловко спрыгнул с коня, скрипнув кожей новенького кавалерийского седла.
Над костром разогрели банку тушенки. Богданов достал из рюкзака буханку хлеба, две луковицы, кружок краковской колбасы, при виде которой у Анатолия закружилась голова, и добрый кусок домашнего сала, посоленного с чесноком.
— Пока давай так, всухомятку, — сказал Николай, пока чай греется, светясь удивительно свежей выбритой кожей лица, — а потом супчик сообразим.
Анатолий, успевший за это время собрать все свои пожитки, оглядывал все места. Справив и это дело, до нельзя возбужденный ароматным запахом разогревшейся говяжьей тушенки, он в нетерпении подсел к костру и с благодарностью принял от Николая краюху хлеба, крепко натертую чесноком, с домашним салом.
— Давай лопай, — улыбнулся проводник Николай. — У тебя зеркало-то есть?
— Нет, зачем мне оно, я ведь не девица! — ответил Анатолий.
— На, поглядись в мое, — протянул Николай маленькое, круглое зеркальце.
Не переставая жевать горбушку, Анатолий взглянул на свое отражение и от удивления открыл рот: незнакомое, худющее лицо, поросшее хоть и короткой, но густой бородой, с огромными, глубоко запавшими глазами, с недоверчивым любопытством смотрело на него.
— О боже? — воскликнул Анатолий. — Повезло тебе, Анатолий, сильно повезло, что Ершов сухари здесь оставил, это его любимое лакомство…
Утолив первый голод, Анатолий намешал тушенку с хлебом и поставил банку перед своим спасителем Диком. В это время из кустов вынырнул Роман Владимирович, и небрежно сдвинув широкополую шляпу на затылок, присел у костра, приняв из рук Николая кружку с чаем.
— А это что за чудо?!— воскликнул Роман Владимирович.
— А это мой спаситель! — ответил Анатолий. Если бы не он я бы уже лежал в сторожке, и не мог выйти.
—Ну что готов в дорогу?— спросил Роман.
— Готов? — коротко спросил он Анатолий.
— Да…
— Сейчас поедем… Ты, Анатолий, мог бы от голода помереть, так и не узнав, что рядом с тобою лежит целый склад продуктов.
— Где? — не поверил Анатолий.
— А вон, под этой елью стоят… Ершов для себя готовил на зиму. — Длинное узкое лицо и выглядывающей из-под шляпы с рыжей челочкой было у инженера по технике безопасности абсолютно серьезно, и Анатолий понял, что он не шутит. — Можешь сходить и посмотреть…
Анатолий пошел. Он долго, с оторопью смотрел на десятки ящиков с тушенкой и сгущенным молоком, мешки с рисом, мукой и вермишелью, аккуратно уложенные на бревенчатый настил и покрытые большим брезентом. Анатолий вспомнил, как отчаянно лаял Дик под елью во второй день их появления здесь, и от всего сердца выругал себя за то, что не пошел тогда на этот лай взглянуть даже.
На память пришли все прожитые в зимовье голодные дни, и отчаяния и обиды навернулись нечаянные слезы. Рядом, буквально в тридцати метрах от избушки, лежали продукты, о которых он грезил днем и ночью, мечтал, сидя на ящике под стеной и глядя на вершину могучей ели. А ведь, не случись в зимовье сухарей, и в самом деле мог бы от голода дуба дать под боком с продуктами…
— Что же он туда их спрятал? — спросил с обидой Анатолий у костра.
— Видишь ли, по тропе мимо избушки разный народ ходит, — ответил Роман Владимирович. А там тенек, и прохлада, он потом сказал: — что может парень продукты не найти. — А Ершов через месяц обратным маршрутом сюда же вернется. Вот он и оставил все излишки, чтобы зря лошадей не гонять. И оставил хорошо: вроде бы рядом, а не зная не найдешь… Ну, братцы, пора, — легко поднялся на ноги инженер, — дорога у нас дальняя и сегодня хоть умри — под перевалом мы должны быть.
И минут через десять три всадника, сопровождаемые сразу загрустившим Диком, тронулись в путь, правя коней в сторону ушедшего за сопки солнца.
Переночевав под перевалом в небольшой палатке, рано утром они уже вновь были в пути: впереди инженер по технике безопасности, приехавший из Онохоя, за ним Медичка верхом на вьючном седле, металлические крючки которого больно впивались в ноги чуть выше коленей, а замыкающим ехал Анатолий.
Двигались они довольно быстро, то и дело переходя с крупной рыси на галоп, и уже на первых двадцати километрах Анатолий изрядно натер ноги с непривычки. Медичка вообще была не на ходу от тряски, а по горам и бездорожью подбрасывала так, что Анатолия немилосердно, и как он ни старался, что он от боли стал закусывать губы. Все чаще приходилось ему безвольно мотаться в седле, болтая в воздухе ногами, и вскоре случилось то, чего и следовало ожидать: он в кровь сбил себе копчик и лишь с великим трудом, превозмогая себя, удерживался верхом на лошади.
А Роман Владимирович, легко гарцуя на молодом жеребчике, все поторапливал своих спутников, частенько взглядывая, то на компас и карту, то на часы с золотистым браслетом.
Смотреть на его ладную, почти щегольскую фигуру здесь, в тайге, было как-то странно: гораздо более походил он на лихого ковбоя, вылетевшего из прерий на взмыленном коне, чем на инженера по технике безопасности геодезического отряда номер один.
— Роман Владимирович, обедать когда будем? — не выдержал посеревший лицом Анатолий. — Самое бы время…
— Сейчас должна быть речка, на ней и остановимся, — не очень любезно откликнулся Роман Владимирович.
А день, как нарочно, выдался на славу. Щедро сияло в глубокой синеве ослепительное солнце. Все чаще попадались заливные луга, сменившие по эту сторону перевала бесконечные заросли ерника. Звенели в потеплевшем воздухе комары, слепни преданно сопровождали утомленных коней. «Только бы выдержать до остановки, — стискивая зубы, думал Анатолий, теперь уже почти лежавший на спине лошади. — Только бы не упасть сейчас, а там отдохну, и можно будет ехать дальше».
Он хотел приостановиться, пройти несколько километров шагом, чтобы хоть немного прийти в себя, но Медичка натягивала повод и сама переходила на рысь, не желая отставать от остальных.
Но вот, наконец, мелькнула вдалеке голубая полоска реки. Инженер, первым прискакавший к ней, нетерпеливо поджидал их. И вдруг он увидел, как по дну небольшой речушки медлительно проплыли два крупных хариуса и замерли почти у самых ног лошади. Роман Владимирович торопливо расстегнул кобуру, вырвал из нее пистолет и трижды пальнул по рыбам. Мелькнули стремительные тени, отгрохотало эхо в сопках, и продолжал журчать по камням ручей.
— Вот черт, промазал! — сказал огорченный Роман инженер, с недоумением глядя на воду. — Ведь точно по ним стрелял…
— А вы палку в воду суньте, — ответил Анатолий.
— Ну и что?
— Она у вас получится кривой… Там преломление света происходит, и потому точное место рыбы определить невозможно.
— Да-а, чувствуется в вас профессор, — усмехнулся Анатолий, — кислых щей…
Сварили консервированные щи с тушенкой, подкрошив в них несколько молодых картофелин. Зеленый лук, укроп пошли на приправу, и Анатолий без отрыва выхлебал две полные чашки пахучего варева, заедая слегка зачерствелым хлебом. В солдатском котелке Анатолий запарил пшенную кашу с той же тушенкой, и аромат от нее, сытный, с детства знакомый, поплыл над поляной, на которой они остановились. Даже Дик, никак не мог дождаться своей похлебки, отреагировав на щи, почуяв пшенный запах, подсунулся ближе к Анатолию, притворно воротя умную морду на сторону.
— Ничего, песик, — добродушно сказал Анатолий, мы с тобой и ни такое выдерживали. — Достанется и тебе и щей и каши.
— Отменный урод, — заметил Роман Владимирович. — И зачем ты его в поселок тащишь?
— За Анатолия ответила Медичка.
— А как же, он ему жизнь спас, и одиночество преодолеть помогал, голод с ним разделил, а его после этого бросить? Да как же так вообще можно…
— Лирика все это, — усмехнулся узким ртом инженер, — сантименты… А вот закончит он сезон, укатит в Онохой, а песика куда? С собою?
— Зачем? — Медичка разливала по кружкам чай и выскребла в миску сгущенное молоко из банки. — Оставит на базе, а мы уж за ним до следующего сезона присмотрим… Пес-то, взгляните на него хорошенько, умница, каких мало… Так, что, Анатолий молодец!
— Он мне перепелку из тайги приволок, — затаенной обидой на инженера сказал Анатолий. — Голову только отгрыз, а все остальное мне отдал.
— Д-да? — удивленно вскинул черные брови Роман Владимирович, уже более внимательно приглядываясь к Дику — Интересно…
А в это время Анатолий, лежавший на земле (сидеть он не мог) лицом к речке, увидел внезапно появившийся темный силуэт утки. Маленькая, ладная, округлой формы, с белыми отметинами на боках, уточка, словно поплавок, каким-то чудом держалась на самой середине реки.
— Тс-с, — прошептал Анатолий. — Смотрите! Роман Владимирович оглянулись.
— Каменушка, — тоже шепотом сказал Роман, и сразу же потянулся к кобуре. Вскинув левую руку, он уложил на нее вороненый ствол пистолета и долго целился, прежде чем спустить курок.
А Анатолий в это время умолял нарядную уточку. «Улетай, дурочка, улетай же!» Грянул выстрел, но, как показалось Анатолию, за секунду до него утка мгновенно исчезла под водой. Только черное брюшко да острый клиновидный хвостик мелькнули на прощание. Примерно через полминуты ловкая утка вынырнула метров за пятьдесят вверху по реке.
— Эх, отсюда не достать, — огорчился Роман Владимирович, разочарованно покосившись на пистолет.
— А и зачем? — холодно спросил Анатолий, собирая грязную посуду в кастрюлю. — Пить-есть нам хватает, так зачем живую душу губить?
— Да вы, дорогой друг, — сощурился инженер, — никак верующий? Все о душах заботитесь, а мне на них плевать! Захотел — выстрелил… Ну и что?
— Дело, конечно, ваше, — сник Анатолий. — Да ведь душа-то, она и у вас должна быть, ни во что не верующего.
— Бросьте вы мне! — решительно поднялся Роман Владимирович. — Люди в космос летают, а вы все по старинке о душе печалитесь. Надо будет повнимательнее посмотреть, дорогой Анатолий, чем вы дышите в настоящий момент?.. А то забрались в глухомань, упрятались, и все? Не-ет, шалишь, вы член коллектива и обязаны от него не отрываться…
А каменушка между тем, поднявшись на крыло, хрипло расхохоталась «хе-хе-хе-хе!» и скрылась за крутым поворотом.
И вновь потянулись бесконечные километры, все мучительнее дававшиеся Анатолию. На привале он снял свою рубашку, и сложил её в несколько раз подложил под копчик. Наверное, все это имело бы смысл в самом начале пути, а теперь, когда он стер до крови, но все равно почувствовал облегчения. Несколько раз он едва не закричал: «Хватит! Больше не могу!» Но последним усилием воли все-таки сдерживал себя, кусая от боли губы.
А инженер по технике безопасности весело скакал вперед, палил из пистолета по птахам, заставляя своего жеребчика прыгать через поваленные деревья и небольшие ключики, оглядывался, белозубо скалясь на спутников, и поторапливал их, показывая на клонящееся к закату солнце.
А к вечеру, как нарочно, стал появляться мокрец. Нет-нет да въезжали они в роящуюся темным облаком мошку, безжалостно и больно жалившую куда попало, но в основном в лицо и за ушами. Невозможно было уберечься от этой мельчайшей твари, которая проникала всюду, как пыль: забиралась под тугие резинки рукавов, под плотно затянутый капюшон и даже в сапоги под портянки.
В одном месте они пересекли просеку телефонной связи, и Анатолий обомлел, впервые увидев провода в палец толщиной, провисшие под тяжестью несметного скопища мокреца. Даже Роман Владимирович поувял под сокрушительным напором мошки, глубоко на уши натянув фетровую шляпу, отчего сразу же потерял весь свой лихой и жизнерадостный вид.
— Живьем заедает, мошка, — проворчала девушка Медичка, расчесывая уже успевшие вспухнуть уши. — И репудин их, сволочей, не берет.
К счастью, вскоре сорвался с вершины гольца свежий ветерок и в одну минуту разметал полчища кровожадных тварей, неизвестно для чего допущенных к жизни на земле.
Как они преодолели последние километры и въехали на базу, Анатолий помнил смутно.
Он лишь отдавал себе отчет в том, что уже поздний вечер, светит луна и люди идут в кино на последний сеанс. Знакомые сельские звуки, от которых он успел отвыкнуть в тайге, до слез разволновали его.
Кто-то встретил их в просторном дворе базы, помог Анатолию сползти с седла. И тут выяснилось, что даже идти он не в силах. Димка и еще какой-то незнакомый парень в энцефалитке подхватили его под руки и занесли в дом. А во дворе гремел рассерженный голос деда Семена:
— Вы что же, в дышло царя мать, поменяться седлом с ним не могли? Угробили парнишку, олухи царя небесного…
— Н-но, — возник было Роман Владимирович, но дед Семеныч не дал ему договорить:
— Ты на меня не нокай, я тебе не лошадь… А я вот Хохлову в отряд позвоню и про твои фокусы все доложу ему, петух заморский…
— Он может, — уверенно сказал незнакомый парень, укладывая с Димкой разбитого Анатолия на раскладушку. — Он ведь нашего начальника отряда еще техником по этим местам водил. Лет двадцать назад.
— Ну це, напутешествовался? — сверкнул зубами Димка. — А тебе тут телеграмма пришла… Зачитываю: «Срочно приезжай домой. Баба Маня лежит в больнице. Дед Матвей». А я думал, — глубоко вздохнул друг, — мы с тобой на Байкал смотаемся… Ну ничего, будет наш еще праздник!
За стенкой тихо бормотал репродуктор, ярко горела электрическая лампочка под потолком, с кружкой парного молока спешила к Анатолию тетка Зина, и не верилось ему, что все-все уже позади.
— Деда. —позвал он, покорми моего друга. Дед Семен не понял сперва про кого он говорил. Девушка медичка, помогла ему, — да про собаку он. Он спас ему жизнь, да за двором поди сидит ждет.
Дик сидел за двором. Ждал приглашения.
Когда все разошлись дед Семен вышел на улицу, и увидел лохматую собаку. Открыл калитку и пригласил его, — ну проходи спаситель, и проводил его в сарай. Потом нашел для него чашку, налил ему супу с хлебом.
