— Она рылась в мусорке, когда я подошла к их дому. Вот тябе и новая жена нашего Николеньки! — рассказывала матери старшая дочь о своём гостевом визите к брату. Она умильно смотрела блекло-голубыми глазами на своего разлюбленного кота, зажатого и приподнятого на уровне хозяйского лица. Кот стриг ушами от сильных потоков воздуха в его сторону. — Где это видано, чтобы, живя у городе, шастать по мусоркам?
— Может выбросила сама чаво случайно-то? — опустила на колени вязание мать.
— Ага, как же, — швырнула на пол кота Алёна и стряхнула с себя белую шерсть. — На плячах у неё было две тряпки из мусорного бака, рубашки какие-то, одна в горошек, а в руках один из тех допотопных домашних телефонов, ну тех, что с трубкою и бубликом, который крутится, — говорила Алёна, тщательно проговаривая каждую букву «о», как и мать.
— Дисковый авось? Как у тёти Аси был лет сорок назад?
— Да, да. Я её допытываю: зачем тябе хлам этот, Катя? А она хвост свой конский поганый, сплошь выбеленный, назад так гордо откинула и говорит: «в интернетах продам». Бизнес у неё такой, кумекаешь? По мусоркам рыться и в интярнетах лопухам всяким продавать — это тяперича называется бизнес.
— А на работу так и не вышла? Всё Николенька один гробится?
— Не вышла. Говорит, она своё отработала, ипотеку погасила и больше ни дня не будет ни на кого впахивать. Квартиру тяперь она свою сдаёт, ну, ты и так знаешь, живёт у Коли — очень удобно! — и хлам из мусорных баков подтаскивает.
— Страх Господний. Ты спросила когда они к нам приедут картошку сожать? Мы ужа с тобой и так треть огорода сами освоили, не жалко разве старую мать?
Алёна поджала тонкие губы и процедила:
— Спросила, но у Коли только спросила, не у этой… фуфыдры. Говорит, что Катя не хочет, что ей эта картошка и в гробу не снилася, она себе купить может. Коля того же мнения.
— Да что ж за жёны все у няво такие?! — возмутилась мать, — мы, как семья, должны держаться друг друга, во всём помогать.
— Видимо, мама, не в почёте нынче семейные ценности.
— Какая странная девочка. Плохая она, как и прошлая жена, не нравится мне.
— Да кака она девочка?! — неожиданно взбеленилась Алёна и зрачки её глаз сузились, — она всего на пять лет младше мяня, сорок два ей, нашла девочку! Потасканная, наглая, дряхлая овца она, а не девочка!
— Чаво орёшь-то? — отшатнулась мать.
— Того! Строит из себя красавицу, рядится, но, как говорится, худая корова ещё не газель! И очень подозрительно, мама, что к сорока двум годам у неё из достижений только квартира! Дятёв нет, двое мужей за плечами… Это ненормально для женщины! — закончила на высокой ноте Алёна и отёрла с губ выступившую пеной слюну.
— Так и у тебя дятёв нет, Алёнушка… Чувствую, остануся я без внуков… — вздохнула мать. — Того ядинственного сына Коленьки мне не показывают, совсем забыла о нас перва его жена.
— Ты мой ребёнок, мама, и Николенька. Я посвятила свою жизнь тябе. Мы столько лет были в разлуке, нам бы хоть успеть наверстат всё упущенное.
Мать примолкла за вязанием. Алёна взялась варить кашу для уток: помешивала в алюминиевой кастрюле молотушку из овса, ячменя и пшеницы, потом добавила туда картофельные очистки. Мысли же Алёны были далеко от уток и ещё дальше от каши: она размышляла о том, как сложилась их с братом жизнь и почему они оба являлись по сути неудачниками.
Воскресить в памяти тот образ матери, который для каждого сохраняется после детства, для Алёны не представлялось возможным в силу того, что мамы рядом и не было. Родив Николеньку, брата Алёны, младшего на четыре года, она испарилась из их жизни на следующие лет двадцать. Дети были скинуты на деда и бабку, а перед этим и папаша тоже исчез в неизвестном направлении. Дед и баба растили их по принципу сорной травы — накормлены, одеты, обуты и ладно. Не обижали, даже любили по-своему, все в деревне, в общем-то, так и росли, поэтому Алёна и Коля не сильно страдали от отсутствия матери. Сама мать, подавшаяся на восток страны по работе, навещала их раз в год, посылок и писем особо не слала. Дети не чувствовали с ней никакой эмоциональной связи, была она им чужой тётей, которую они почему-то раз в год должны называть мамой. Алёна, вынужденная по большей части сама глядеть за братом, привязалась к нему больной любовью, сделалась ему и мамой, и другом, и самой первой защитницей. Даже учиться Алёна не пошла, а сразу устроилась работать на ферму при деревне, чтобы не оставлять Колю одного и чтобы было кому следить за съеденным Колей перед уроками завтраком.
Коля вырос и поступил в техникум, да не какой-нибудь, а в соседнюю область. Алёна раз в месяц таскалась к нему с продуктовыми сумками и оставляла половину зарплаты. Уходил у неё на это целый день: шесть часов туда и шесть обратно, причём всё на перекладных. Коля был недоволен приездами — он и сам умудрялся подрабатывать, плюс стипендию получал, и посещения сестры его только смущали, ибо сестра всегда выглядела не по моде, была жутко деревенской и друзья потом посмеивались над Колей из-за сестринского говора.
— А ну-к, повтори, Коль, как она там сказала? «Чаво здеся? Ничего интяресного нет у вашем городе. А у нас, Николяшка, без тябя увесь луг заросся, приехал бы ты поко́сить!»
Домой Коля наведывался только на каникулах, франтился, вредничал, а сестрица услаждала его, как могла, был Николенька её гордостью и слабостью. У Алёны личная жизнь не складывалась — начала было роман крутить с одним мужиком на пятнадцать лет её старше, да и плюнула. Ровесники её вовсе не интересовали — то ли сказалось воспитательное воздействие бабки, то ли комплексы, но скучно было Алёне с ровесниками, чувствовала она себя с ними старше и опытнее, молодёжных глупостей не принимала.
Когда Коля впервые женился, неожиданно вернулась из дальних странствий их мать. Вернулась она не потому, что сильно хотела, просто ноги больными сделались, не могла больше работать. Но Алёне она наплела другое.
— Чувствую я, Алёнушка, глубокую свою вину, что росли вы без меня, никому толком не нужные. Как хотелось бы мне всё наверстать, чтобы была у нас крепкая семья, чтобы все друг за друга, в поддержке, любви и понимании. Простишь ли ты меня, доченька, дашь ли шанс исправиться? — плакалась мать, целуя руки дочери.
И Алёна уверовала в искреннее раскаяние матери, и более, чем все остальные, стала бороться за то, чтобы семья их была крепкой и дружной. Стала она донимать уже женатого Николеньку всевозможными просьбами.
— Николенька, забор покосился весь, когда ты приедешь с жаной? Для ней тут тоже работы прорва: и за утками надо глядеть, и за козами, а главное огород ухода требует, нам с мамой тяжело вдвоём, у неё ноги, Николенька…
— У меня работа и жена не любит деревню, сказала, что в огороде вашем копаться не будет.
—Да как же не стыдно тебе, Николяшенька? Я ж тябя выростила, и мать скучает, всё ждёт тябя под окошком-то, больно глянути! Чё-ли совсем нет у вас совести? Она ж мать твоя. Мы же семья!
Коля отмалчивался в трубку, хотя много чего хотел бы сказать. Кто ему эта мать? Взялась на старости лет, как хвост прижало, налаживать с детьми отношения! Поздно беречь вино, коли бочка пуста. Чужой она для него человек и никогда они родными не станут.
Иногда, всё же, Коля сдавался и ездил в родную деревню. То одним его там мать запрягала, то десятым, то денег просила на лечение… Коля давал. На почве таких его отъездов происходили у него ссоры с женой, а точка кипения наступила, когда сестра с матерью смогли раскрутить Николая на приличную сумму, чтобы отремонтировать дом.
— Ты же, Николенька, единственный наш благодетель, пожалей старую мать, я ж вас всю жизнь любила, хоть и далеко была. Но разве ж позволит тебе совесть наблюдать, как мама живёт в таких условиях? Ты погляди, на стенах плесень, мне вредны её споры, Коленька, я задыхаюсь по ночам, пожалей меня…
Развалилась Колина семья. Жена ушла к другому мужчине. Семь лет Коля был один и как-то даже проникся необходимостью помогать матери, смогла сестрица опутать его чувством долга, как паук паутиной. Всё изменилось, когда в его жизни появилась Катя: яркая, бойкая, знающая цену себе и времени, независимая и резкая в суждениях. Под её влиянием Коля резко прекратил позволять сестрице пить свою кровушку, крылья расправил, стал говорить то, что думает, и забыл дорогу к матери.
Даниэль ф. Герхартц
А Алёна не оставляет попыток вернуть его в семью и ужасается от новой жены Коли, такой бабы с чудинкой она ещё не видывала, а, главное, что поражало её — это то, как сильно Николенька изменился под её влиянием.
— И чаво она здеся строит из себя, барахольщица эта мусорная? Как так мать родную забыть, которая родила тябя и все думы свои сыном занимает? Стыдись, Коля, стыдись, да будет срам великий на твою седую голову! Плохая у тебя вторая жена, и мать также говорит, мол, плохая она девочка, хотя кака она девочка, тётя престарелая, тьфу на вас.
Коля слушает и переглядывается с женой. Нет, ему не стыдно. Раньше надо было его маме о детях думать, теперь уж поздно: коли откуковала своё кукушка в других краях, так и не суйся назад в гнездо, где птенцов на других оставила.