– Это чего ты мне… опять подарок? Да зачем? Говорю- говорю – не трать на меня деньги …
– Тебе, тебе, мам! Посмотри.
– О-ох! Штаны в цветочек! Куда мне в них ходить-то?
– Это – не ходить. Это – спать. Мам, это пижама.
– Пижама… Так ведь я в рубахе сплю.
– Мам, а ты попробуй. Смотри как удобно – ногам теплее, не задирается ничего, а утром встал, пошел чайку попить и, вроде как, одетый. Она ж как костюм домашний выглядит.
– Да резинка ведь… Давить будет ночью-то!
– Не будет. Я ж тебе не ширпотреб дарю. Это хорошая пижама, недешевая, ткань смотри какая приятная. Ты привыкнешь, попробуй. Я ее уж и простирнула. Тебе готовила.
– Пусть полежит, потом как-нить надену…
– Нет-нет! Знаю я тебя. Так и пролежит, а потом обратно мне дарить начнёшь. Сегодня ж и надевай.
Баба Катя решила уступить дочке. Наденет. Чего ей, трудно что ли? А дочери приятно. Приезжает дочь не часто, живёт уж больно далеко.
На покрытом клеёнкой столе лежали городские угощения к чаю. Тут и зефир, и мармелад ручной работы, и шоколад всех сортов, и упаковки печенья. Катерина пробовала зефир, а дочь Анна – варенье из лесной земляники.
– Ох, мам, ароматное какое варенье! И вкушное…, – она облизывала ложку.
– И зефир хорош, – баба Катя жевала чем могла, прислушиваясь к незнакомому вкусу, – Мягкий, как вата. И на вкус такой же.
– Это хороший зефир, мам! Диетический, без сахара почти.
– То-то и чую – вата.
– Ох… Привыкли вы тут к варенью, так вам все – вата. А ведь сахар вреден, особенно в твоём возрасте …
Анна приехала поздно вечером. Весь день за рулём, устала. Но новости сельские слушала с интересом.
– А Варька как?
– Варька-то? Хорошо живут. Нынче не сдавали дачникам. Строятся опять. Все им мало. Низ каменный поклали, расширяют горницы, террасу. В общем, хоромы делают …
– А Светлана как?
– А у Светы горюшко. Внучок старший не поступил в институт, а его раз – и под белы рученьки в армию забрали. Ходит она теперь, убивается. Аж побелела вся. Кира уж ездила туда, приехала – ревела. Светлана тоже плачет – похудел, говорит…
Катерина было уж думала, что дочь ляжет и уснет первая. Но та всё ходила и ходила, убирала со стола, полоскалась. Пришлось Катерине пижаму эту надевать.
– Ну, смотри, как к лицу тебе. Прям, современная женщина стала.
– И верно, верно, – Катерина кивала, смотрелась в зеркало. Рубаха длинная, штаны в синеревый цветок. Непривычно, – Буду носить. Удобная какая, мягонькая, теплая. Коленки-то у меня все мёрзнут по ночам, платком кутаю. Спасибо, дочка. Угодила.
Анна уснула быстро. Нет крепче сна, чем сон в доме матери..
А вот Катерина долго возилась в постели. Только, вроде, наступит дрёма, как кажется ей, что меж ног – одеяло. Начинает она его вытягивать, а то – штаны. Она вспоминает про пижаму, успокаивается, но все повторяется вновь. Штаны раздражают, кажется, что не дышит тело, что не разделась она ко сну. Голые ноги привыкли ощущать друг друга, а тут… Животу дыхания не хватает, она спустила резинку на бедра – стало ещё хуже. Да и ворот пижамы – как будто душит. Уж слишком закрыта грудь, и застёжек нет. На рубашках-то как – широкий ворот, а тут, прям под горло. Долго возилась, хотела уж переодеться, но дочкин же подарок… Надо выдержать. Наконец, уснула.
Утром так и ходила в пижаме, пока не проснулась Аня. Пусть посмотрит – носит она ее подарок, носит и не нарадуется!
– Ну, как, мам? Как спала, как новая пижама?
– Хорошо! – она чинно погладила по ткани пижамы, сложила на коленях свои сухонькие ручки, – И коленкам тепло, и грудь прикрыта. Красота! – а потом спохватилась, – Ох! Чего это я за стол уселась в новой-то пижаме? Испачкаю ведь… Пойду, переоденусь.
Анна завелась с уборкой. Вот вечно она так – не успеет приехать — отдохнуть, уж за дела.
Катерина ходила следом, уговаривала бросить все дела, пойти на реку, или навестить подружек. Этими уговорами так надоела дочери, что та отправила ее погулять.
Баба Катя вышла на скамейку, к ней тот час же присоединилась Таисья, старушка-соседка. Приковыляла с клюкой через дорогу, присела рядом.
– Встретила дощку-то?
– Даа… Вон, не успела приехать, уж окна мыть полезла. Дались ей эти окна!
– Хорошая она у тебя, хозяйственная. Чай, подарков навезла?
– Конечно, полон холодильник. Посиди-ка, я сейчас…, – Катерина скрипнула калиткой, посеменила в дом, и вынесла сладости,– Вот, попробуй-ка. Мармалад и зефир ручной выделки. Каждая зефиринка отдельно упакована и бантиком перевязана, вишь!
– Ох, спасибо! Я люблю зефир-то, – Таисья откусила аккуратно, потом ещё разок, – Чё-то никак вкуса не пойму.
– А он такейный, непонятный. Диетический потому что, без сахара.
– Вот и я чую – как вата. Во рту вроде тает, а вкуса нет.
– Ничего ты не понимаешь, Таисья. Нельзя нам сахар-то, вредный он.
– Нам уж все можно. Отсохло там всё внутри.
– Возьми вот мармеладку, она послаще. Возьми себе, угощаю. А ещё мне Анна пижаму подарила. Я спала уж в ней нынче.
– Пижаму? Это штаны что ли?
– Да! Кофта одного цвета, сиреневая, а штаны цветные. Вроде как костюм. А я в нём – дама. Хорошо спать-то. Удобно.
– А я вот не могу даже в трусах спать, тянет резинка и всё. Порой халат не снимаю, а трусы – надо.
– А в пижаме не тянет. Она ж не абы какую привезла, а дорогую, качественную. Сумасшедшие деньги отдала, лишь бы матери угодить.
– Говорю ж, хорошая у тебя Анна-то…
Дочь гостила несколько дней. Катерина не могла нарадоваться. Все считала денёчки до отъезда, горевала, что убывают они так быстро.
Ложилась спать она в пижаме. Но часов в двенадцать просыпалась и маялась. Маялась до тех пор, пока не меняла пижаму на бумазейную рубашку. Аня спала долго, отсыпалась у матери, Катерина успевала утром опять перелезть в пижаму.
А когда постирали, Аня успокаивала:
– Там солнышко, не переживай, мам, она быстро высохнет. Сегодня и наденешь.
– Так надеюсь, а то коленки-то мёрзнут… Уж привыкла.
– Мам, я себе-то одну пижаму взяла всего, дашь мне ночнушечку свою? Я постираюсь.
– Да бери, конечно. Вон в шкафу, знаешь же где.
Утром босиком, в длинной ночной сорочке с расстегнутой грудью Анна вышла на кухню.
– Слушай, отвыкла я от ночнушек совсем, но так спала хорошо, так уютно в ней. А у меня уж и нет. Надо купить.
– Так забирай эту, раз понравилась. Дарю.
– Да нет, я уж что-нить посовременней куплю. А то Славик не поймет, скажет – совсем в старушки записалась.
Анна уезжала. Забила матери холодильник продуктами, перестирала и перемыла в доме все. Но и с подружками успела повстречаться. Увозила варенья и соленья. Они прощались.
– Мам, ты пижаму-то простирнешь если, так она быстро сохнет. А в следующий раз я тебе вторую на смену привезу.
– Ох, не траться ты! Зачем мне? И одной хватит! Рубашек же – полон шкаф!
– Да что ты, мам! Неужели я родной маме на пижаму денег пожалею!
Аня уехала, ещё долго чувствуя сердцем материнские объятия. Они длятся долго, даже после того, как мать отпускает их.
Катерина грустила, ходила полдня по дому потерянно. Перекладывала вещи туда-сюда. Сунула пижаму в стиралку, аккуратно развесила во дворе, высушила. А потом нежно и бережно сложила на столе у кровати и погладила морщинистой рукой.
Дочкин подарок! Пусть полежит на видном месте.
Она натянула свою штопанную ночную рубашку, легла на высокие подушки, и глядя на пижаму в лунном свете, уснула очень быстро.
Дочкин подарок грел так, что и колени не мёрзли!
***
«Бог не мог быть везде, и поэтому он создал матерей».
Редьярд Киплинг, писатель