Я не раз слышала, как друзья называли моего отчима «аленем» — вроде как в шутку, ах, как смешно. Это случалось, когда мы выбирались с ним куда-то вдвоём и встречали по пути его знакомых. Он держал меня пятилетнюю за руку, а я пряталась за его спину от насмешливых глаз друзей. Я не могла понять почему они его так называют и тем более было непонятно как это связано со мной.
— Дядя Глеб, а почему они говорят, что ты олень?
— Да они просто болваны, Юль — отвечал отчим после некоторой заминки и старался переменить тему: — Стоп! А мы чешки твои для танцев не забыли?
— Нет, они в рюкзаке. Это как-то со мной связано? Ну то, что ты олень?
Я семенила быстрыми шагами за ним по тротуару вдоль длинной многоэтажки нашего района. Первый снег таял, под ногами была каша и я уже начинала потеть.
— Н-нет, связано с твоей мамой. Понимаешь, был такой миф в Древней Греции о молодом охотнике и богине Артемиде. Однажды во время охоты юноша застал богиню, купающуюся в реке, и тут же влюбился. Он притаился и стал наблюдать за ней, а богиня заметила его, разгневалась и превратила в оленя.
— А потом она простила его и тоже влюбилась?
— Нет. Юноша-олень вернулся к своим и его тут же разорвали на части его собственные охотничьи собаки.
— Что-то я не понимаю… — почесала я в задумчивости подбородок. Мы уже подошли к светофору на переходе и ждали зелёный.
— В общем, если в наше время мужчина влюбляется в очень красивую женщину и начинает с ней жить… — лепетал неуверенно отчим.
— Красивую, как богиня?
— Да. Так вот таких и называют оленями.
— Ааааа… Значит, моя мама очень красивая?
Каждый ребёнок должен считать свою маму самой красивой, но я невольно вспомнила холёную маму Толика из нашей детсадовской группы… Вот где была красавица с обложки журнала. А моя мама была просто очень милой и то, что дядя Глеб считает её красивой, стало для меня откровением.
— Конечно красивая, — подтвердил без тени сомнения отчим.
Про истинное значение слова «олень» в отношении мужчин я узнала лет через десять. В двух словах, «олень» — это тот, кого женщина водит за нос, изменяя ему, такому правильному и покладистому, либо тот, кто берёт в жёны женщину с детьми и как последний олень воспитывает чужих «довесков», как родных. Мой отчим, как вы понимаете, относился ко второму типу оленей.
Он определённо был хорошим, но я его не любила. Будет точнее сказать по-другому: я не испытывала к нему антипатии либо неприязни, просто у меня не возникало к нему каких-то глубоких дочерних чувств, я не тянулась к нему душой, не нуждалась в его присутствии. Есть он — хорошо, нет — ну и ладно. А он был и, надо сказать, он старался стать для меня нормальным отцом: считался с моим мнением, водил на кружки, играл, покупал игрушки… Со стороны никто бы не подумал, что мы не родные.
Через полтора года нашей совместной жизни я впервые назвала его папой. Это произошло естественно, само собой… Мы с мамой разбирали покупки для школы — я шла в первый класс, — и мама обнаружила среди них стопку дорогих красивых тетрадей.
— А это зачем? Я же говорила купить обычные.
— Это я виновата, мам. Уговорила папу, не ругайся. Посмотри, какие милые котики на обложках!
Отчим сидел рядом на диване и смотрел телевизор. Он замер. Мама тоже застыла — её слух резануло от нового слова — «папа». Он сглотнула и покосилась на него.
— А ты спасибо сказала?
— Спасибо, папа! — крикнула я отчиму, сияя.
Отчим посмотрел на меня странным взглядом, как будто я произнесла нехорошее слово. Он слабо кивнул, его глаза заблестели. Ей-Богу, он чуть не прослезился и, дабы скрыть эту слабость, отложил пульт и встал, и вышел в другую комнату. Мама порозовела и вышла за ним. Я навострила уши. Услышала:
— Глеб, ну чего ты? Вот уж не ожидала, что ты настолько чувствителен! Видишь, она всё-таки тебя полюбила. Тебя нельзя не любить.
Полюбила! Что это вообще за игра такая в «любилки»? На улице только и слышала от ребят: «Юлька, какой папа у тебя классный!», «Юлька, как же тебе с папой повезло!» Ладно, думаю, пусть будет папой. Надо же кого-то так называть!
Я всегда знала, что у меня есть настоящий отец. Я его помнила. Он ушёл к любовнице, когда мне было четыре года. Как же он меня обожал! Он ничего не стеснялся! Он мог закинуть меня за спину и кружить по квартире, он мог повалить меня и начать целовать, но не так, как вы подумали, а выпуская ртом воздух мне в живот и производя неприличные звуки… Он называл меня своей дурашкой и снимал с деревьев, он смотрел со мной мультфильмы и разрешал красить себя детской косметикой… А потом он ушёл и стало скучно и грустно и он больше никогда не приходил, он уехал в другую область к своей новой жене, и мама судилась с ним за алименты и квартиру и дарила мне подарки от его имени, хотя я догадывалась, а потом разузнала, что она покупала их сама. Папа не просил высылать ему мои фотографии, папа никогда мне не звонил. Я находила виноватых: маму, его новую жену, кого угодно, только не его самого. Я готова была простить его в любой момент, но он не возвращался, не возвращался, он забыл обо мне, забыл, забыл, забыл, он вычеркнул меня из своей жизни!
Художник Hélène Delmaire
Со временем мне становилось всё сложнее вспоминать его глаза и улыбку. Я забывала его голос, его смех и его фирменные фразочки. Какого цвета были его волосы? Карие или голубые глаза? Мама говорит, что у меня глаза папины, значит, карие… А ресницы? Какими были его ресницы? Мама уничтожила все фотографии, она вырезала его, обрезала, осталась только одна, где он держит новорожденную меня, склонившись и улыбаясь, ничего не разглядеть на ней, кроме носа с горбинкой и волос то ли тёмно-русых, то ли каштановых, и я не стану уточнять у мамы детали, потому что она до сих пор ненавидит моего отца.
Отчим другой. Он не позволит себе проявить ко мне вольности. Он сдержан и молчалив. Но он добрый. У него в кармане всегда есть пакетик кошачьего корма и если мы встречали на улице бездомную кошку, то она непременно становилась нашей «клиенткой». Он старался наладить со мной контакт, но это частенько получалось как-то коряво, неестественно и нам обоим бывало неловко.
Когда мне исполнилось десять лет, родился брат. Я отодвинулась на задний план. Уж тут он проявил себя настоящим папой, ничего не стеснялся! Помню, они тискаются все вместе на диване, а для меня нет места, я сижу на полу, хомячу сухарики и слушаю их нежности, и я как бы лишняя на этом празднике жизни, инородная, чужая, колючая… И никто не догадывался, насколько мне обидно и грустно. «Ты же большая, а он маленький, ты посмотри какой он сладкий, ути мой малипусинек!» — отвечала мама на мои претензии. Да, я большая, мне почти двенадцать лет, но я всё ещё ребёнок, не стоит так скоро списывать меня со счетов!
Став подростком, я показала им где раки зимуют, а также подарила им усыпанное алмазами небо… Я примкнула к неформалам, наворотила на голове полную дикость, проколола уши, язык и пупок, а от вида моего парня бабушки около подъезда крестились и замолкали. Танцы и учёбу я забросила, уроки не делала, стала слушать музыку громко и не считаясь с мнением других и если мама или отчим пытались со мной поговорить, я затыкала уши наушниками и смотрела в одну точку, делая вид, что их не существует. Никого не существует, кроме меня — непонятой, заброшенной, никому на самом деле не нужной… Я стала уходить из дома, ночевала у друзей и в подъездах, а отчим искал меня до раннего утра и иногда находил в подъездах, а потом, не поспав, шёл на работу, а мне было всё равно, я упиралась, когда он тащил меня за руку домой и кричала несправедливые слова, сотрясая голубой воздух рассвета:
— Ты мне не отец! Ты не смеешь мною командовать! Отпусти! Ненавижу тебя! Иди, потискай своего сыночка! Только его ты любишь на самом деле, не надо притворяться, что я тебе безразлична!
«Ты мне не отец! Ты мне никто!» — не проходило и недели, чтобы я не выкрикнула ему в глаза эти обидные слова.
Как он только терпел меня? Откуда брал силы, чтобы достойно пережить тот этап? Это ли не любовь была? Только любовь может быть настолько всепрощающей…
К десятому классу я утихомирилась и взялась за ум. Отчим и мама оббивали порог школы, чтобы меня оставили. Я пересдавала экзамены, чтобы не остаться на второй год в девятом. Отчим был моим репетитором по алгебре и физике, он был в этих направлениях профи. Всё прошло хорошо, я осталась и, уже выпускаясь, вполне прилично сдала ЕГЭ.
На выпускном меня захватила мысль: вот бы папка, мой настоящий папка, увидел какой я выросла, какой стала! Эта идея давно витала в воздухе, а на выпускном меня просто захлестнуло от желания увидеть отца. Мне казалось, что теперь, ставши такой взрослой и интересной, я смогу завоевать его сердце. Я озвучила маме свою идею, ведь только у неё были контакты по которым я смогла бы с ним связаться.
— Ты хочешь его увидеть? Не нужна ты этому «папе» совершенно, — холодно заметила мама, вложив в слово «папа» как можно больше презрения. — Должна признаться, из всех твоих затей эта — самая глупая.
— Он мой отец.
— Лишь биологический! — зашипела по-змеиному мама. — Он, можно сказать, донор, так будет правильнее. Твой настоящий отец — это Глеб и я считаю, что ты оскорбляешь его подобным желанием. Он тебя вырастил как родную дочь, всегда хорошо относился, никогда не принижал! Не самая лучшая благодарность с твой стороны заявлять, что хочешь найти настоящего отца! А Глеб значит был не настоящим, да? Так, понарошку?
— Но он же меня не родил… И вообще не такой уж он и идеальный! Молчит вечно, как в рот воды набрал. Всё работает да работает, он на меня и внимания не обращал особо, вы больше с Павликом возитесь, а я для вас только проблемы создаю.
— Как тебе не стыдно так говорить!
— Я хочу встретиться с папой. Хочу увидеть своего настоящего отца, — твёрдо повторила я.
Я так и сказала — настоящего отца — не отдавая себе отчёта в том, насколько грубо это звучит по отношению к отчиму — к тому человеку, который принял меня как родную.
По прошествии стольких лет не он первым написал мне, а я. Я боялась, что растеряюсь во время звонка, не смогу чётко изложить свою мысль, поэтому написала ему в мессенджере. Он тоже не стал мне звонить, как не стал писать ни «ох», ни «ах». Ничего не спрашивал, а только ответил: «Давай увидимся, Юля. Ты сможешь приехать? Я встречу тебя с электрички. Напишешь время прибытия.»
Он был совсем не таким, каким я его представляла. Совершенно чужой мужчина. Лысоватый по линии лба, жёсткие глаза смотрели холодно и расчётливо, словно он размышлял о том, что же мне надо. Он был некрасивым, а точнее неприятным, и я невольно вспомнила добрую и робкую улыбку Глеба, моего отчима. А я-то представляла его принцем! Он взял у меня сумку, в которую я сложила вещи на пару дней, мало ли…
— Ну, пошли в пиццерии посидим. У меня перерыв на обед, но я выпросил дополнительный час, раз такое дело. Дочь, всё-таки!
Мы прошли турникеты вокзала и вышли на широкую парковку перед зданием. Он повёл меня через дорогу и с интересом посматривал в мою сторону. Он спрашивал как я там живу, как мама, не обижает ли меня новый «папа». Отец заказал свою любимую пиццу, там был болгарский перец, я терпеть не могла болгарский перец, но откуда он мог об этом знать.
О чём с ним говорить я не знала. Он тоже растерялся, но и не волновался. У него не было ко мне интереса и мне было больно понимать, что я для него безразлична, что я не нужна этому человеку, что я для него — птичка, случайно и невовремя залетевшая в окно. Папа не приглашал меня к себе домой и вяло отвечал на вопросы. Он работал в центре занятости, у него есть жена, собака и двое детей. Знают ли они, что мы сегодня с ним встретились? А зачем им это знать? Я же должна понимать, что он не может пригласить меня к себе домой: у него своя жизнь, у меня — своя. Он выполнил свои обязательства, платил алименты до моих восемнадцати и, когда я захотела с ним встретиться, первым делом подумал, что я хочу просить у него дополнительные деньги.
Я вернулась домой и больше никогда не заговаривала об отце. Его больше не было для меня, были только мама, отчим и брат, остались только люди, которым я по-настоящему дорога и нужна. Мне стыдно перед отчимом — я причинила ему много незаслуженной боли. Когда мне исполнилось двадцать два, в преддверии свадьбы отчим подарил мне квартиру, чтобы нам, молодым, было где жить. Он копил на неё десять лет, начал брать подработки в то самое время, когда я металась в подростковом кризисе и говорила, что ненавижу его, что он мне никто, что он не отец мне….
Я долго разыскивала нужные слова, которые хотела произнести на собственной свадьбе. Когда подошло время произносить тост, я обратилась к нему и тут же слёзы начали душить меня и голос изменял и в ушах загудело, а он смотрел на меня с любовью и нежностью, он — такой надёжный, мудрый и преданный! Я забыла слова и не стала разворачивать написанную заранее бумажку.
— Ты давно уже для меня не дядя Глеб и назвать тебя отчимом у меня не поворачивается язык. Таких отцов, как ты… — тут мой голос зазвучал предательски низко и задрожали губы и я заплакала, но взяла себя в руки, продолжила: — их больше нет в этом мире. Ты самый лучший, самый терпеливый, самый преданный… Я не знаю… Кем бы я выросла, если бы не было в моей жизни тебя? И я хочу от всей души сказать тебе: спасибо, папа, что ты есть у меня. Я люблю тебя. Очень люблю. Прости меня за всё.
Отчим поднял свой бокал. На его гладко выбритой щеке блестела слеза.
— Я тоже люблю тебя, дочка. Горько!
Го-рько! Го-рько! Гоооо-рько!
