— Мам! Мама! — девятилетняя Надежда, стоя на улице в чавкающей грязи, все ждала, что мать высунется в форточку. — Мама!
— Чего тебе? Орешь и орешь, а отец спит!
— Мам, я погуляю?
— Гуляй. Уроки проверю вечером, учти!
— Угу!
Надя, подбросив портфель и ловко поймав его, вприпрыжку побежала на площадку. Там уже собрались ее одноклассники.
Мать мельком глянула на удаляющуюся дочку, вздохнула и пошла на кухню, готовить обед для мужа…
… Надя до восемнадцати лет жила с матерью и отцом в поселке. Там у них была комната в бараках. Родительская кровать, Надина раскладушка, буфет со скрипучими дверцами, стол у окна и гардероб. Да там всё было скрипучее. Сам дом, казалось, колыхался под натиском зимних ветров и стонал, тонко, протяжно, зло…
Отец Надежды, чтобы развеяться, да и « с устатку», грохал дверцей буфета, вынимая оттуда рюмку и графинчик.
Девчонку всегда забавляло, как он воровато оглядывается, скрючивается и тащит угощение к окну за штору. Там, поставив все на подоконник, Сергей Федорович, так звали Надиного отца, плескал в хрусталь тягучую жидкость, закрывал глаза, шептал что–то – то ли проклятия, то ли просьбы, — а потом, широко раскрыв рот, зажимал губами рюмку и залпом опрокидывал ее содержимое себе в глотку.
Надя восхищенно следила за отцовым силуэтом. Это потом она сама научилась на спор пить «винтом» и не закусывать после первой, узнала, каков на вкус спирт, смешанный с водой, и от чего нужно не дышать, пока рюмка услужливо отдает тебе свое содержимое. Потом… А пока наблюдала, как веселеет отец, как окрашивается румянцем его щетинистое лицо, перестают дрожать руки, распрямляется спина, и взгляд становится властным, смелым…
А дальше — холст, масло, реализм, — приходила с работы мать, Сергей Федорович орал на нее, она сначала отвечала, потом, втянув голову в плечи и всхлипывая, убегала на кухню, где, спрятавшись за широкой спиной соседки, бывшей колхозницы, а ныне просто бабы Маши, жаловалась на свою судьбу.
— Видала, как я ее?! — победно подмигивал Наде отец.
— Ага! — отступив к двери, кивала Надюша и, схватив свою курточку с гвоздя, убегала на улицу, потому что домашний спектакль обычно заканчивался тем, что отец, отчитав супружницу, переключался на Надю. А уж у той прегрешений было много, один дневник чего стоит…
Надя долго бродила по улицам, таращась в окна частных домов. Там сидели за столом семьи и мирно ужинали, на шторах мелькали всполохи от телевизора, на подоконниках стояли герани и кактусы, а на стенах – картинки в рамках, фотографии и икебаны…
От родителей у Нади не осталось ни одной фотографии, да если бы и были, она б спрятала их подальше, а на стену повесила что–нибудь из абстрактного, потому что такие картины не навязывают тебе идей, не смотрят в душу, заставляя отвести глаза. Там только линии, пятна и свобода – придумай всё сама.
Любила ли Надька родню? Она не знала. Однажды в школе задали рисовать открытку для матери в честь Восьмого марта. Другие девчонки старались, тыкали кисточкой по бумаге, оставляя желтые кругляши и уверяя, что это мимоза, потом, обгрызая карандаши, сочиняли поздравление, непременно в стихах, пафосно и длинно.
— Надюша, а у тебя что? — остановившись у стола ученицы, спросила педагог, Вера Леонидовна. — Надя, где твоя открытка?
— Вот, — девочка пожала плечами и вынула из–под парты смятый листок бумаги. На нем карандашами были нацарапаны цифра «8», имя месяца и более ничего.
— Хорошо бы еще что–то нарисовать, написать. Ты же поздравляешь свою маму с этим прекрасным днем, так давай постараемся! Я дам тебе новый лист бумаги, а ты…
— Нет, оставим, как есть! — откинувшись на стуле чуть назад, помотала головой Надежда. — Ей и так нормально будет.
— Нет, ну как же! — всплеснула руками Вера Леонидовна, — это же твоя мама, она женщина, это ее праздник!
— А папка говорит, что никакая она не женщина, а простая баба. Вот если бы Людмила Гурченко была моей матерью, вот для нее я бы нарисовала сто таких открыток, а так…
Вера Леонидовна покачала головой и отошла в сторону, а Надя, зыркнув на любопытных одноклассников, отвернулась. Да что они понимают в их с матерью отношениях?!
Никто уж и не помнил, что, когда девочке было девять, мать отвела Надюшку в детдом, сказала, чтобы та посидела там немножко, пока мама будет улаживать какие–то дела.
— Ма, да я с тобой пойду, зачем мне здесь?! Я тут не останусь, я с бабой Машей посижу лучше, если ты уезжаешь. Ну, или с папкой.
Но мама только слегка мотнула головой, поставила на пол сумку с дочкиными вещами, потом долго пропадала в кабинете у заведующей и вышла, лепеча, что «так будет лучше, что жизнь так сложилась»…
Надя знала, что такое детский дом. У них в школе было двое учеников отсюда. Их каждое утро приводила строгая женщина в красивом пальто, поправляла их кофточки, потом почему–то пожимала руки и уходила.
Детдомовские называли ее мама Вера. Она была их общей, неделимой, чужой, но самой верной матерью.
Надя иногда прикидывала, хотела бы она такую мать? Наверное, нет. Не слишком красива…
Смотря, как ее собственная мама бочком выходит на улицу, как захлопывается за ней тяжелая деревянная дверь, Надя всё ждала, что мать оглянется, хоть как–то намекнув, что она любит свою маленькую Надюху…
Но нет. Не оглянулась, заспешила, побежала по аллее, чтобы успеть на автобус. И пропала в толпе прохожих.
Вот тогда мать перестала существовать в жизни Надежды как близкий человек, родной, теплый и ласковый, которому бы она нарисовала открытку. Всё, отрезало. Так легче.
В детдоме было нормально. Не хорошо и не плохо. Большой зал, где стояли кровати, светлый, с бежевыми стенами и скрипучими кроватями, понравился ей своими высокими потолками и тем, как росший на улице ясень отбрасывал на него причудливые тени, дрожащие, изменчивые, красивые. Надя лежала и наблюдала за ними, не обращая внимания на снующих вокруг детей. Они Надю пока не интересовали, девчонка колючим ежиком свернулась на своем местечке и топорщилась холодным равнодушием.
— Будешь? — смуглая, похожая на цыганку девчонка села прямо на Надину кровать и протянула ей яблоко. — На обед давали, ты что не пришла?
— Я не хочу есть.
— Бери, сладкое.
— Я же сказала, не хочу есть. Отойди.
— Я видела, как она привела тебя.
— Кто?
— Ну, та женщина. Это из соцслужбы?
Надежда резко села на кровати, задумалась на миг, а потом согласно кивнула.
— Да. Оттуда.
— Ну и ладно. А я тут уже давно. Герой меня зовут. Летом нас возят в лагерь. Там лучше, но тут тоже хорошо. Тут кормят.
Цыганочка вдруг улыбнулась и, хлопнув Надю по плечу, отбежала в сторону.
— Догоняй! Новенькая, догоняй!
— Ага! Вот наподдам тебе! — крикнула Надежда, спрыгнула на пол и помчалась за новой знакомой, задевая проходящих мимо детей.
— Девочки! А ну–ка стоп! — кто–то поймал Надю за плечо. Надя отскочила и уставилась на женщину, держащую в руках какие–то тюбики, охапку кистей и тряпки. Те пахли маслом и чем–то сладковато–приторным. Так было у отца в гараже, когда Надя прибегала туда поглазеть, как папка лежит под чужой машиной и, чертыхаясь, ковыряется в ее нутре.
— Мы играем, Светлана Никитична! Мы чуть–чуть! — Гера подошла и встала рядом с Надей.
— Потом поиграете, давайте–ка, помогите мне. Надо это до кабинета донести, а у меня рук не хватает. Новенькая, держи ватман, Герочка, тебе, вот, кисточки, а я краски донесу. В сорок пятый отнесите, на стол мне положите.
Гера согласно кивнула, подмигнула Надежде и понеслась по коридору выполнять поручение.
— Кто это? — оглядываясь на Светлану, спросила Надя.
— Это наши живописица. Смешное слово, правда? Она художница, ведет тут кружок. Светлана Никитична не живет с нами, приезжает каждое утро на машине. У нее очень красивый муж. И она сама очень красивая. Я бы хотела, чтобы она была моей мамой. А ты?
— А зачем? У меня одна уже есть, так себе удовольствие.
— Не говори про Светочку плохое, она чудо. Пойдем, я тебе покажу ее кабинет.
Гера открыла дверь и пропустила Надю вперед.
Большой ученический класс с партами и стульями, со сваленными на подоконнике рисунками воспитанников.
— Ну и что тут такого? — скривилась, было, Надя, но замолчала, потому что, подняв глаза, застыла, разглядывая причудливые витражи на окнах.
— Здорово, правда? Я знала, что ты удивишься. Это она сама все разрисовала. Мне нравится вон тот лев, видишь? — Гера, положив всё на ближайший стол, ткнула пальцем в сторону окон и улыбнулась. — А тебе что больше нравится?
Хитрое переплетение цвета, оттенка, тени и света, животных, цветов и листьев экзотических растений завораживали и как будто приклеивали к себе, не давая отвернуться.
— А мне та Жар–птица. Чудная, но есть в ней что–то…
Надежда кивнула головой на крайний витраж, потом, смутившись, свалила ватман на стол к Светлане Никитичне.
— Вот спасибо, помогли. Ну, Гера, придешь сегодня? И подругу свою приводи, — услышали девочки за спиной. — Извини, я не знаю, как тебя зовут.
Женщина протянула Наде руку.
— Я Светлана Никитична. И у меня есть такая традиция, я приглашаю нового жильца нашего дома на портрет. Хочешь, тебя сегодня напишу?
— Надежда я. Мне уроки надо делать, — буркнула Надя, вдруг смутившись.
— О, Надя, очень приятно познакомиться. Не переживай, это вечером, перед сном. У нас тут свой междусобойчик, рисуем, разговариваем. Приходи, обязательно приходи!
Гера стояла чуть в стороне и влюбленными глазами следила за каждым движением Светланы Никитичны. Если бы девочке разрешили выбрать себе мать, она бы выбрала эту женщину…
Вечером, когда Надя уже сделала все уроки и сидела у окна, ловя пальцем бегущие с той стороны стекла капли дождя, новая знакомая тихо села с ней рядом, вздохнула и, кивнув на шумящий листвой парк за окном, прошептала:
— Не надо ждать. Если ждать, то она не придет… Я ждала, долго, всю зиму. Моя мама не пришла. И девчонки говорили потом, что я сама сглазила.
— Чушь! — Надя резко выпрямилась и, спрыгнув с подоконника, схватила Геру за руку. — Ну, хватит тут слезы лить! Было бы по кому! Где там твой кружок рисования? Пойдем!
Она потащила подругу по коридору, ворвалась в кабинет Светочки и, бросив быстрый взгляд на сидящих за партами ребят, плюхнулась на свободное место.
— Добрый вечер, девочки. Гера, бери бумагу, краски, всё там, на полке. Мы сегодня рисуем лес. Ты начинай, а я подскажу, если что.
Надя, ты будешь рисовать или просто посидишь с Герой?
Надежда, почувствовав на себе любопытные взгляды детей, пожала плечами.
— Попробую рисовать.
— Отлично. Возьми вот этот лист, побольше, располагайся. Кисти я тебе сейчас принесу.
Светлана Никитична положила перед Надей баночки, отошла в конец кабинета, и пошуршав там в коробках, принесла кисточки. Они, хорошие, ровные, не облезлые и общипанные, какими рисовала Надя в школе, а пухленькие, волосок к волоску, набирали в себя краску, разносили ее по бумаге, а та, благодарно шурша, принимала в себя Надину печаль и смятение…
Надежда ушла раньше, чем остальные ребята закончили свою работу. Она просто встала, встретилась глазами со Светочкой, та кивнула в ответ, и Надя ушла.
А на листе осталась ночь, темная, фиолетово–черная, холодная, безнадежная в своей глубине и бесконечности. Только одна звезда, маленькая, желтая, пробивалась сквозь мглу. Она освещала растущее на поле деревце, кривое и засыхающее без влаги и заботы. Надя кричала о помощи, не говоря ни слова…
… — Надя! Надя, ты что так рано ушла?! Ты погляди, Светочка моя тебе портрет передала! — Гера вбежала в комнату и положила перед подругой картину. Там Надя, красивая, румяная, с упрямо вздернутым носиком и завитком за ушком, смеялась, жмуря глаза от солнечных лучей, что ласкали ее лицо.
— Здорово, правда? Она рисует очень хорошо и меня всему научит, как только станет моей мамой! — уверенно сказала Гера и, погладив еще раз портрет Надежды, вздохнула. — Я тебе сейчас мой покажу. Вот!
На своей картинке девочка в длинной цветастой юбке и с браслетами на руках танцевала босиком у берега моря. Так ее изобразила Светочка…
… — Надюша, как твои дела? — Светлана Никитична стало часто разговаривать с Надей, а та приходила на кружок рисования, садилась в уголке и слушала, как педагог рассказывает о художниках, картинах, цвете и роли тени в изображении.
У Надежды даже стали хорошо получаться карандашные наброски, черно–белые, без излишних оттенков, только тьма, переходящая в светлую дымку, только монохром, как, впрочем, и сама жизнь девочки.
— Ребята! — уже ближе к зиме Светочка собрала воспитанников своего кружка в кабинете, — Я возила ваши работы в Москву, на конкурс.
Дети зашептались, стали переглядываться, тыкать друг друга локтями.
— Тише, тише, у нас есть победители, есть вторые места и третьи. Вот грамоты!
Она стала раздавать наградные бумаги, каждому говорила что–то хорошее, ребята улыбались.
— Герочка! Твой осенний пейзаж победил в конкурсе, поздравляю! Держи свою грамоту, милая!
Герка, подпрыгнув, подбежала и, пытаясь поймать взгляд Светланы Никитичны, осторожно взяла из ее рук грамоту.
Но Света не смотрела на нее, она уже подзывала Надю.
— Надюша, вот и твоя награда. Графика твоя очень понравилась в художественной школе. Мы с тобой потом об этом поговорим. И… И с твоими родителями…
Надя замерла.
— Не бойся, ничего не случилось, всё хорошо! Просто у тебя есть талант, и ничего с этим не поделать
Она погладила Надю по голове, кивнула ей и вызвала следующего ученика.
Надя обернулась и тут только заметила, как на нее смотрит Гера – как хищный, разозленный зверь, у которого вдруг отобрали детеныша и загнали в угол.
Надя потупилась и встала на свое место…
Перед сном Гера как будто и забыла, что вдруг приревновала Светочку к новенькой. Ну, мало ли… Просто Светлана Никитична очень добрая, вот и приласкала Надю.
— Ты не спишь? — прошептала Гера, ворочаясь на кровати. — Надь, а как ты думаешь, Света заберет меня к себе, а? Может быть, мне стоит как–то побольше ходить перед ней, что–то делать? Я стараюсь рисовать, выходит не очень, но Светлана Никитична как будто хвалит меня. Ну, что скажешь?
Надя молчала. Она делала вид, что спит, отвернувшись к стене. Она могла бы посоветовать Герке забыть эти глупости, потому что уж лучше никогда не приходить в семью, а то всегда есть риск, что тебя вот так возьмут и отведут в детский дом, ничего не объяснив…
Гера вздохнула, потом, тихо прочитав заученную еще при бабушке молитву, уснула…
… А через две недели выяснилось, что Светлана Никитична уезжает.
Гера испуганно вцепилась в руку подруги.
— Да отпусти ты меня! — Надя вырвалась и отошла на пару шагов.
— Как же так, Наденька?! Она мне ничего не сказала, не велела собирать вещи, она не …
— Герка! Ну что ты себя изводишь?! Пойди, спроси сама! Смелее, а иначе так и просидишь тютёхой! — бросила ей Надежда.
Гера, тревожно вздохнув, бросилась вниз по лестнице, на второй этаж, где были кабинеты педагогов.
— …Так вот, я бы хотела, пусть не сейчас, а когда мы с мужем обустроимся, забрать Надю к себе… — услышала Гера голос Светочки из–за приоткрытой двери. — Если это возможно, конечно. Может быть, оформить временное опекунство или еще как–то … Но девочка мне очень нравится…
Директор что–то тихо ответила коллеге, но Гера уже этого не слышала. Слезы, горячие, горькие, обидные, безысходные, хлынули из ее глаз, а руки сами сжались в кулаки…
После отъезда Светланы Никитичны Гера больше не разговаривала с Надей, уходила подальше и отворачивалась, если та обращалась к ней.
А когда ближе к Новому году за Надеждой наконец пришла мать, которую не стали лишать родительских прав, и которой было разрешено вернуть дочь себе, Надя, открыв тумбочку, чтобы собрать вещи, увидела на самом дне ящика свой разорванный в клочья портрет, тот, что рисовала Светочка. Не будет больше Надя улыбаться, щурясь от солнечных зайчиков на своем лице…
Гера с подругой прощаться не стала…
…Дома теперь было гнетуще тихо. Отец стал каким–то хмурым, подавленно–вялым, все больше сидел на стуле, уставившись в одну точку. Он больше не звякал рюмкой о графин и не подмигивал Наде.
— Что с ним? — наконец спросила Надежда, кивая на отца.
— А что с ним? Ничего. Он просто исправился, перестал пить, он теперь нормальный. И живем мы теперь нормально, ты поняла меня, Надя? Вот еда у нас хорошая, вот кровать тебе купили вместо раскладушки, папа больше не тратит деньги на спиртное. Мы живем хорошо! — выдала мать как будто заученную заранее фразу, а потом, думая, что Надя не видит, сунула мужу какую–то таблетку.
— Папа заболел? — Надежда заметила, как вздрогнула мать от ее простого вопроса. — Ты даешь ему лекарства, он болен?
Мать кивнула.
Надя никогда больше не спрашивала у нее, за что та отвела её в детский дом, за что не навещала и ничего не объяснила.
Просто было какое–то чувство растерянности, как будто почву выбили из–под ног и заставляют бежать над бездной, уверяя, что опора есть, просто стеклянная. А вдруг они лгут? Вдруг и семьи–то уж никакой нет, или не станет совсем скоро?..
…А потом Надя решила, что ей никто в этой жизни не нужен. Она будет рассчитывать только на себя, вылепит себя такой, какой считает нужной, и, главное, в ее жизни больше не будет этих игр в любовь. Нет ее, любви этой. Мать не любит, отец вообще живет теперь в своем мире. Гера, набивавшаяся в подружки и говорившая о сестринской любви, возненавидела свою Надюшку… Люди не умеют любить, они только делают больно. А Надя так не хочет, разве что для забавы приманить к себе кого–то, приручить, держать рядом, а потом просто бросить, «отвести в детдом с вещами», велеть ждать и уйти, не оглядываясь. Да, так, наверное, будет интересно…
… Сразу после окончания школы Надя собрала вещи и уехала в город. Она никогда больше не возвращалась домой, не писала матери и не интересовалась, как чувствует себя отец.
Девушка поступила на факультет архитектурного дизайна, доведя почти до совершенства те навыки, что когда–то развивала в ней Светочка. Учиться было интересно, трудновато местами, но Надя особенно и не корпела над лекциями. По вечерам девушка подрабатывала в кафе официанткой, потом устроилась на выходные в кинотеатр билетёром. Денег получалось мало. Другим девчонкам помогали родители, сердобольные бабушки, кто–то был уже замужем и спокойно тратил деньги мужа.
А Надя, одиночка и недотрога, колкая на язык и прослывшая заносчивой провинциалкой, ни у кого помощи не просила, ни с кем не связывалась, чтобы не сближаться, не соприкасаться душами, а то потом разрыв будет болезненным и мучительным…
… — Эй, красотка, сядь, я угощаю! — окликнул Надю парень в кожаной куртке, что недавно пришел в кафе и теперь медленно пил свой кофе.
— Не могу. Я на работе, — покачала головой Надежда.
— Брось! Никого нет же, ну, отдохни чуток! — он насильно посадил ее рядом и улыбнулся. — Игнат меня зовут. А ты кто? Надя? Здравствуй, Надя, как дела?..
… Игнат заставлял девчонку любить себя, маячил всегда рядом, не отпускал ни на шаг, перевез ее вещи в свою квартиру, утром провожал до института, вечером, ревниво оглядывая посетителей, следил за тем, как работает Надя в кафе.
Девчонке нравилась такая власть, что приобрел над ней Игнат. Это было удобно и хорошо, ей не приходилось ничего решать, рассуждать и сомневаться. Ее как будто просто связали и держат рядом, и пытаться рваться с цепи просто глупо.
Нет, Игната Надя не любила. Она вообще не умела этого делать. Копируя героев фильмов и сериалов, она как будто привечала парня, но никогда не грустила, если его не было рядом, не искала по знакомым, если не приходил ночевать, не устраивала истерик и скандалов. Она была спокойна, потому что не позволяла себе привязываться к нему.
— Да плевать я хотела на вашу любовь! — как–то сказала она, разоткровенничавшись. — Это только мешает, портит людям жизнь. От нее рождаются дети, а их никто и не собирался любить. Моя мать, например, родила меня, а полюбить забыла. Отец вообще теперь живет как во сне, она кормит его таблетками и говорит, что всё хорошо! — Надя пьяно расхохоталась. — Любовь… Она делает тебя слабым, Игнаша! Она тянет все жилы, а потом уже внутри ничего не остается, выжжено, как в пустыне. Мне такого не надо. Не хочу мучиться!
Игнат смеялся в ответ, целовал ее разрумянившиеся щеки и кивал. Он с трудом понимал, что она ему говорит, ему просто нравилось смотреть, как жарко она доказывает свою глупую правду. Это было забавно…
А потом, придя однажды к Игнату, Надя застала у него другую девчонку.
— Привет, — спокойно, пару раз выдохнув, как будто даже с улыбкой, сказала Надежда, — я вещи свои заберу.
— Валяй, Надюха! — радостный от того, что не будет скандала, прошептал Игнат. — Восхищаюсь тобой!
Надя кивнула, побросала одежду в чемодан и ушла. Игнат для нее был никем, таким и останется! Так от чего же больно внутри? От чего же так трудно дышать, и ноги сами собой подкашиваются??
— Опять доверилась, опять размякла, а зря! — кричал внутренний голос.
«Видала, как я её?» — услужливо вынимала на поверхность слова отца память. Так, наверное, и Игнат теперь говорит своей новой девчонке…
Ладно, Надя это переживет, главное больше не верить никому, лепить себя, создавать, добиваться успеха, а все остальные пусть сгинут, без них проще…
Надя успешно окончила институт. Она не стала работать в архитектуре, не проектировала и не создавала свои интерьеры, а устроилась консультантом по организации выставок предметов изобразительного искусства. Свет и тень, место, где картина будет смотреться наилучшим образом, а скульптура покажется во всей своей красе, — это было близко Наде, как будто она играла в кукольный домик, каждый раз создавая для своих игрушек новую вселенную.
Скоро Надежду стали уважать, советоваться, приглашать на известные выставки. Она даже выезжала за границу, сопровождая коллекции современных художников.
А в душе – пустота, спокойная, четко очерченная графитным карандашом пустота, состоящая из света и тени, монохромная и ровная, без намеков на радужные переливы. Так было проще и понятнее. И не нужно было бояться, что кто–то вдруг опять сделает больно…
Кирилл появился рядом с ней внезапно. Он, начинающий фотограф, пришел на выставку, чтобы сделать небольшой фоторепортаж для одного журнала.
— Мужчина, извините, но фото– и видеосъемка запрещена! — Надя, в аккуратном, строгом костюме, стояла перед посетителем и устало качала головой. — Вы, что, читать не умеете?!
— Я репортер. Мне всё можно, — пожал плечами Кирилл и показал висящий на шее бейджик.
— Ваша организация не заявляла о съемке, извините, но так не пойдет. Или вы убираете фотоаппарат, или я вызываю охрану.
— Девушка, вам жалко, если я сделаю пару–тройку снимков этого барахла? — Кирилл насмешливо обвел взглядом экспонаты. — Или они развалятся от вспышки?
Выставка, и правда, была так себе. Сваренные как ни попадя трубы, изображавшие бегущих мустангов и пьющих из реки оленей, вызывали скорее недоумение, чем восхищение, но работа есть работа. Наде велели организовать этот показ, она сделала всё на высшем уровне. И никто, даже этот репортеришка, не испортит ее работу.
— Вы забываетесь. Знаете, вызову–ка я охрану! — Надя направилась к висящему на стене переговорному устройству.
Кирилл закатил глаза, потом убрал фотоаппарат в чехол и смиренно поднял руки.
— Всё–всё! Я сдаюсь! Не нужно никого вызывать!
— Вот и славно! — улыбнулась Надя и ушла в другой зал, где уже толпились зрители…
…А через три дня Надя увидела свои портреты на фоне чудовищных металлических конструкций в журнале.
Можно, конечно, звякнуть в редакцию, спросить с них разрешение на публикацию. Тогда этого наглого парня уволят, а репутация Нади, возможно, не пострадает…
Но Надежда не будет так делать. Кирилл не шел у нее из головы, как будто дразнил, расхаживая в ее снах со своим фотоаппаратом и не слушая запретов.
— Погоди, поиграю я еще с тобой! — усмехнулась Надежда и всё же набрала номер редакции.
— Простите, вы Кирилл Грибов? Нам надо встретиться, поговорить по поводу снимков. Я не разрешала себя снимать, а вы…
Надя говорила сухо и строго, как ученика отчитывала.
— Ну что же, тогда приглашаю вас на чашку кофе, чтобы обсудить возможности компенсации! — весело ответил Кирилл.
… Он принес ей букет пионов на первое свидание. На втрое был букет гортензий, на третье – лилии. Надя каждый раз ждала розы, но эти цветы не любила и была приятно удивлена, что роз ей так и не подарили.
Кирилл позволял Надежде быть независимой, самой платить за себя в кафе, в такси и в магазине, не настаивал, если даже она несла тяжелую сумку. Это озадачивало и смущало девушку.
— Не нравлюсь? — наконец поинтересовалась она.
— Нет, не нравишься.
Надя вспыхнула, но быстро взяла себя в руки.
— Вот и отлично. Люблю свободу, во всем.
— Да, я тоже.
Он не приносил ей завтрак в постель, не подвозил на машине рано утром. Кирилл играл в ее игру, надев маску равнодушия и насмешливого спокойствия.
… В тот зимний вечер Надя поняла, что заболела. Сидеть на работе было тяжело, хотелось лечь, закрыть глаза и… И чтобы мама гладила по лицу, как давным–давно, кажется, в прошлой жизни.
— Подвезти? — из тьмы офисного двора вынырнула фигура Кирилла.
Надя согласилась. Через пять минут она уже спала, растянувшись на заднем сидении и бормоча что–то про своё детство…
…— Надь, на, выпей! Шипучка от жара! — Кирилл тронул спящую девушку за плечо и усадил на диване. — Ты что–то совсем расклеилась.
Надя жадно схватила чашку и выпила всё до дна.
— Вкусно! Что это? И куда мы приехали? — она резко села и огляделась.
По стенам были развешены красивые фотографии, постеры и рисунки на холстах, в квартире было чисто и как–то пусто, минимум мебели создавал иллюзию широкого пространства.
— Это просто чай. Ты у меня дома. Я не знаю, где ты живешь, поэтому пришлось везти сюда.
Надя нахмурилась, потом вдруг встала и подошла к одному фото на стене.
— Кто эта девушка? Твоя бывшая? — осведомилась Надя, усмехнувшись.
— Мммм… Да, мы расстались.
— Давно? Как ее зовут?
Но Надя уже знала ответ на этот вопрос.
— Это Гера. Мы одно время работали вместе, ну и жили…
— Где она сейчас?
— Уехала к родителям, мы не виделись уже пару лет, — пожал плечами Кирилл.
— У нее нет родителей. Она просто сбежала от тебя! — усмехнулась Надежда. — Надо же, на этом снимке она точь-в-точь как на портрете… Танцует…
— О чем ты? Ты ее знаешь?
— Мы жили в детдоме вместе. Она ненавидит меня, потому что одна учительница там полюбила меня, а не Геру. Герка хотела в семью, к той самой даме, но жизнь их развела. А потом и нас… Ха! Забавно, второй раз я отбираю у нее кого–то, хотя сама этого не желаю…
— Ты не поняла. Мы давно не вместе. Просто фото хорошие, я оставил. Гера замужем, у нее двое сыновей.
— Вот она влипла! Смешно – самой вырасти без семьи, но завести свою… Она же не умеет их любить! Ее дети вырастут в неполноценной семье!
— Гера боготворит своих детей и мужа. Она, видимо, навёрстывает упущенное…
Надя хотела еще что–то сказать, но тут почувствовала, как Кирилл обнял ее, как дышит ей в ухо и что–то шепчет, обдавая шею горячим дыханием.
Ладно! Надя позволит себе сегодня быть нежной. Это ничего не значит!..
Но скоро стало значить слишком много. В душе рождалось новое, теплое чувство, сильное и от этого страшное.
Надя пыталась прогнать его, твердила, что с ней такого случиться не должно, но вот случилось…
Наде никто никогда не говорил о любви, а она и не ждала, ей было всё равно. А Кирилл стал особенным. Она ждала от него важных слов, а он тянул, как будто дразнил ее.
Они жили вместе, спорили, мирились, смеялись и дурачились, но ни один не говорил, ради чего всё это.
И тогда Надя испугалась. А вдруг всё закончится, как было с другими? А если Кирилл найдет себе следующую пассию и велит Надежде уезжать от него?
«Видала, как я с ней?» — опять слышала она голос отца и представляла, как Кирилл, сидя где–нибудь в баре, смеется над Надей, обнимая чужую девицу.
Паника – не лучший помощник в отношениях, но Надя не могла ничего с собой поделать. Она дождалась Кирилла с работы и сообщила ему, что уходит, что с ним скучно и, вообще, они чужие друг другу люди. Она зря потратила на него столько времени, и жалеет о том, что между ними было.
— А я не жалею, — спокойно сидя на диване, ответил Кирилл, потом, внимательно глядя на Надю, продолжил:
— Не жалею. Мне всё равно. Ты иди, я уж не стану провожать, устал. Знаешь, давно хотел тебе сказать, ты неправильная какая–то. Ты любить не умеешь. А вроде образованный человек…
Надя скривилась, как от пощечины.
— Я не умею и не хочу любить. Ты прав. Образование тут не играет роли. Я выросла в равнодушии, я пропитана им насквозь, полна так, что нет места на что–то другое. В десять лет меня отдали в детдом. Я прожила там почти год, так и не знаю, почему. Там я познакомилась с Герой. Мы подружились, но я разочаровала ее, она возненавидела меня, хотя я ни в чем не был виновата. Я любила маму, пока была маленькая, потом она стала мне отвратительна, потому что ушла, оставив меня в холле приюта. Где она, твоя хваленая любовь? У меня был парень, а потом он сменил меня, как рубашку или машину, как наволочку у подушки. А клялся в любви… Нет ее, никакой – ни материнской, ни той, что между нами могла бы быть. Ее просто нет. Я рада, что у меня нет детей! — Надя схватила чемодан и стала привычным движением бросать туда вещи. — Я не смогу их любить, а если полюблю, то боюсь задушить своей любовью. И тогда они возненавидят меня. Я поломанная игрушка, некачественная, таким не стоит иметь продолжение. Ты не приходи и не звони больше. Пока!
— Так не бывает, — пожал плечами Кирилл. — Ты живая, значит, ты умеешь любить. И я сейчас не про постель. Там работает физика, биология, это другое. Но я видел, как ты наливаешь мне чай, как ты идешь ко мне, когда я возвращаюсь из командировки. Ты можешь бояться назвать это любовью, но это она. Знаешь, у меня были одни отношения… Долгие, тяжелые, я отдал, кажется, почти всего себя, а она посмеялась надо мной. Это было унизительно, больно. Я клялся, что больше никогда… А потом понял, что, любя искренне, как было тогда, я стал богаче, а она обнищала, потому что играть роль вечно не сможет никто… Хочешь, уходи, Надя, но куда ты денешься от себя?
Надежда закрыла чемодан, выпрямилась и мотая головой, заспешила в прихожую. Она уже надела сапоги и куртку, уже повязала шарф и проверила, лежат ли в карманах перчатки, уже открыла дверь, выкатывая из квартиры чемодан. И ждала…
— Останься! — почитала она по его губам. — Пожалуйста, останься…
Никто до этого не просил ее об этом. И поэтому она убегала.
Но сегодня она останется. И позволит себе быть счастливой…
…Надя, уткнувшись носом в одеяльце, где сопел ее новорожденный сын, раскачивалась в кресле и напевала колыбельную. Скоро вернется с работы Кирилл, он поможет искупать Мишку, потом помассирует Наде затекшие плечи, и, уложив сына, супруги будут обсуждать цены на продукты и скорый приезд Геры с детьми; они рано лягут спать, не дождавшись детектива по телевизору, который так хотели посмотреть. Они будут лежать, обняв друг друга, потом Кирилл отвернется, но Надя вздохнет во сне, и он снова обнимет ее, шепча о любви. И утром, стоя на балконе, Надя будет щуриться от солнечных зайчиков, прыгающих по ее лицу, и засмеется, прямо как на том портрете из прошлого…