— Ольга с собакой вышла…
— Господи, что она опять с бедным животным сотворила? Хвост-то у Чапы теперь не фиолетовый, а розовый! Вон, вон, гляди, как она им машет!
— Ну что делать, если девчонка со странностями? Зато добрая и порядочная! Много ты сейчас таких видала? Бабка болела, так Ольга из больниц не вылезала. Только и делала, что вокруг порхала, на жизнь свою молодую наплевав.
— Ой ли! Только вчерась видела, как ее какой-то шибко симпатичный молодой человек у подъезда высаживал из машины.
— Может, то таксист был!
— Ага, как же! С каких это пор у нас таксисты девушкам ручки целуют?
— Даже так?!
— Вот именно! Нет! Точно тебе говорю, что наша Оленька скоро замуж соберется.
— Ну и хорошо! То-то бабушка за нее порадуется! Такую девчонку подняла! Умную, красивую, достойную! Если бы еще не ее профессия, то вообще прелесть!
— А чем это тебе Олина профессия не угодила?
— Следователь?! Что это за работа для девушки?
— Да не скажи! Много у нас нынче тех, кто как Олина бабулька закон чтит? Вот то-то! А следователь из Оленьки получился что надо! Про нее даже в газете писали и по телевидению программа была, где хвалили ее. А ты говоришь!
— А я что? Я – ничего! Дай ей Бог, как говорится! А то, что она всем еще покажет и так с детства понятно было! Помнишь, какой она была?
— А то! Вся в бабушку! Огонь-девица!
Та, о которой судачили сидящие у подъезда на лавочке соседки, прошла мимо, вежливо раскланявшись с ними, и вдруг сорвалась с места, в припрыжку догоняя радостно запрыгавшую по посыпанным песком обледенелым дорожкам, собаку с розовым, цвета нежной зари, хвостом.
— О! Понеслась! Куда это она?
— Куда-куда! Сестру встречать! Катерина прилетает сегодня!
— А ты откуда знаешь?
— Так Оля мне и сказала. Вон, смотри! Такси подъехало!
Из подъехавшей машины вышла высокая стройная девушка, молча, ни слова не говоря шагнула навстречу бегущей Ольге, стиснула ее в объятиях, и свистнула вьющейся у ног собаке.
— Олька! Что ты опять с животным сотворила?!
— А что, не красиво получилось? Бабуленькин любимый оттенок!
— Ох, как же я по тебе скучала, странная ты моя!
Ольга снова обняла сестру и рассмеялась.
То, что Оленька Красавина была девушкой с легким прибабахом знал весь район. Странности начали появляться в ее поведении давно, с самого золотого Олюшкиного детства. Милое создание с тоненькими косичками, на концах которых красовались старомодные пышные банты, завязанные заботливой бабушкой, вежливо здоровалось с соседями и улыбалось во все свои чуть кривоватые, до вмешательства приемного деда, зубки. За улыбкой следовало нежное:
— Как ваши дела?
Но на этот вопрос Оленьке очень быстро переставали отвечать даже те, кто не имел пыльных скелетов в накрепко запертых шкафах или болтливых попугаев, способных раскрыть все семейные секреты первому встречному.
Дело в том, что Оленьку боялись.
Эта чудная девчушка была страшно болтлива.
Но это бы и ладно! Подумаешь! Мало ли что лепечет ребенок?! Разве можно верить тому, что он говорит? Смешно!
Вот только Оленька не просто болтала. У нее была уникальная способность. Она умела виртуозно сопоставлять когда-то услышанное и где-то увиденное, а после, ничтожно сумняшеся, выдать это именно тому человеку, которого в той или иной мере касалось произошедшее событие.
— Тетя Таня, а пока вы на работе были, ваш дядя Сеня к тете Ире из семнадцатой квартиры приходил. С цветами! Вот! Красивые такие! Такие же, какие он вам на день рождения приносил. Желтенькие! Только букет не маленький, а большой! Я попросила дать понюхать цветочки, а он сказал, что нельзя! И к тете Ире пошел. Почему ей можно цветочки, а мне нельзя?
Татьяна, которая до поры до времени позволяла мужу вешать себе лапшу на уши, делая вид, что верит его байкам об усталости, возникающей исключительно на фоне ненормированного рабочего графика и постоянных переработок, вздрагивала, озиралась по сторонам, проверяя, не услышали ли болтовню Оленьки вездесущие соседки, и ускоряла шаг, забывая поздороваться с Олиной бабушкой.
— Детка, ты зачем с тетей Таней разговариваешь? Она же тебя ни о чем не спрашивала! – бабушка сердилась на Олю, но объяснять причины своего недовольства не считала нужным.
Оленька обижалась.
Она искренне не понимала, почему ее ругают. Ведь она ничего такого не сказала? Или сказала?
Это было самым непонятным и неприятным. Объясни ей бабуля, почему нельзя говорить тете Тане какие цветочки ее муж носил к соседке, возможно, Оленька и промолчала бы в следующий раз.
Но бабушка после таких происшествий становилась похожа на серый памятник с площади Ленина, где так любила гулять по выходным Оленька. Она крепко брала внучку за руку, сжимала ее нежно, но как-то по-особому и хранила гранитное молчание, изредка недовольно поджимая губы и кидая на внучку суровый взгляд, говорящий о том, что конфет после ужина кто-то сегодня точно не получит.
Оленька этому обстоятельству, конечно, была совсем не рада. Она обиженно дулась до тех пор, пока вдруг не вспоминала, что памятник-то на площади все-таки отличается от бабушки. У нее на голове не сидели голуби, бесстыдно роняя помет, а потому прическа бабули оставалась в полном порядке и мало походила на лысую, как коленка, макушку вождя мирового пролетариата.
Про вождя Оленьке рассказал приемный дед, которого очень занимала слишком любопытная и не в меру сметливая девочка.
— А почему он лысый? – Оленька, жмурясь от яркого солнышка, разглядывала монумент.
— Нервничал много! – приемный дед всегда был весьма конкретен, в отличие от бабушки, и на вопросы Оленьки отвечать предпочитал предельно прямо.
— Переживал, то есть? – Оленька совсем как бабушка поджимала губки и качала головой. – Разве так можно?! Трудная, наверное, у него работа была, да?
— Ага!
— Тоже детским стоматологом работал? – Оленька тут же представляла гранитное изваяние в кабинете приемного деда.
Получалось смешно. Монумент туда не помещался целиком и ему приходилось сгибаться в три погибели. А еще Оленька отчетливо слышала, как вопят от испуга детишки в коридоре у кабинета, с ужасом глядя на засиженную голубями круглую макушку, которая то и дело просовывалась в полуоткрытую дверь под гулкое:
— Следующий!
Приемный дед смотрел на Оленьку несколько странно, а потом начинал смеяться:
— Если бы! Глядишь, и мир был бы несколько иным. Нет, Оленька, он был вождем!
-Кем-кем? – Оля открывала рот от удивления и тут же опровергала дедово утверждение. – Если бы вождем был, у него на голове были бы перышки! Помнишь? Как в той книжке, которую мы с тобой читали недавно! А он, бедненький, совсем лысенький. И голуби противные ему покоя не дают! Как думаешь, а их перышки подошли бы для… Как это называется?
— Убор?
— Вот! Точно! Для убора!
— Нет, детка. Тут орлиные нужны.
— Ты что! Орлов жалко! Они вон какие красивые! И не делают свои дела, где не надо! Бабуленька говорит, что это неприлично! Помнишь, когда мы на рыбалку ездили, а ты там в кустики ушел? Вот тогда она и сказала, что свои дела надо делать только прилично! Потому, что иначе это не очень красиво получается.
Приемный дед начинал хохотать так, что люди на площади невольно принимались оглядываться, а Оленька пожимала плечиками. Что смешного? Взрослый же человек, а хохочет как маленький!
Оленька переключалась с проблем слишком давно немытого вождя на приемного деда и сурово сдвигала тонкие бровки:
— Что ты себе позволяешь?
— А что? – приемный дед утирал выступившие от смеха слезы.
— Разве ты конь Буденного, чтобы так себя вести? Скромнее надо быть! – Оленька упирала кулачки в бока совершенно так же, как это делала ее бабушка и повторяла слово в слово то, что слышала от своей прародительницы не раз и даже не десять. – Скромность – украшает! Вот и веди себя красиво! А то мне за тебя стыдно становится!
Приемный дед, отсмеявшись, уводил Оленьку с площади, купив ей, по дороге домой, в качестве извинения за свое недостойное поведение, «секретное» мороженое.
«Секретным» оно было потому, что бабушка строго-настрого запрещала Оленьке есть сладости до обеда. А поскольку приемному деду бабушкины законы были «не писаны», Оленьке нет-нет, да и перепадало любимое лакомство в неурочное время. И это было единственным, о чем Оленька ни разу так и не проболталась, свято храня то, что ей доверили прямым текстом.
— Оленька, если ты бабушке скажешь, что я тебе давал мороженое, она меня никогда не простит.
— Будет скандал?
— Еще какой! Ты же знаешь, она у нас женщина темпераментная и привыкла, что все ее слушаются.
— Ты не слушаешься!
— Я – мужчина! Хорош бы я был, если бы слушался женщину!
— Тогда можем сказать ей про мороженое? – Оленька хитро смотрела на приемного деда.
— Нет! Слушаться – это одно, а раздражать женщину – другое!
— Дед, а ты трусишка?
— Нет. Я просто умудрен опытом и предпочитаю худой мир доброй ссоре.
— Это как?
— Расскажу! А пока пойдем-ка, купим цветов бабуле.
— Зачем?
— Чтобы она твою довольную мордашку раньше времени не разглядела!
Оленька кивала.
Приемного деда она не только уважала, но и любила всеми фибрами своей детской души.
Он появился в ее жизни в качестве подарка на Новый год. Бабушка, которая воспитывала Оленьку с пеленок, поскольку слишком занятые ее родители мотались по экспедициям, решилась на повторный брак с давним своим поклонником. А поскольку бабуленька у Оли была женщиной серьезной и основательной, имела ученую степень в области правоведения, привыкла руководить и брать на себя ответственность, то излишней сентиментальностью не отличалась, за двумя небольшими исключениями.
И исключениями этими были любимая внучка и бывший однокашник, с которым судьба развела ее на долгие годы, а потом, хихикая от восторга, вызванного собственной сообразительностью, соединила вновь.
Почему хихикая? Да потому, что только этой затейнице могло взбрести в голову подтолкнуть друг к другу двух настолько непохожих людей.
И разница эта была даже не в том, что внешне они смотрелись весьма странно – высокая, крутобедрая Оленькина бабуленька и маленький, толстенький, крепкий, словно боровичок, приемный Оленькин дед.
И даже не в том, что избранник Олиной бабушки обладал поистине уникальным умением сохранять спокойствие там, где это было практически невозможно. А пользоваться этим умением ему приходилось раз двадцать на дню, если не больше, учитывая темперамент и характер его избранницы и весьма непростую работу. Было еще кое-что. И это самое кое-что связывало этих двоих настолько крепко, что через какое-то время Оленька вообще перестала понимать, как они жили раньше, когда в их жизни не было этого удивительного и такого прекрасного человека.
А дело все было в том, что Оленькина бабуленька, несмотря на весь свой прагматизм и здравый смысл, которыми очень гордилась, была втайне безнадежно романтична. Она всю свою жизнь мечтала о том, чтобы ей читали стихи при луне и пели серенады под окошком дачи, устилая подоконник ветками сирени или жасмина. Но делать этого никто не спешил, ведь все считали, что такой женщине все эти «глупости» просто-напросто не нужны.
Первый муж безумно годился ее успехами и превозносил аналитический ум, но цветы, если и дарил, то исключительно по праздникам, а в качестве лирического отступления иногда использовал строки Маяковского.
Нежная душа Оленькиной бабушки от этих пассажей страдала. А когда она страдала – страдали и все вокруг. Вот почему первый бабуленькин муж и родной дед Оленьки сбежал, как только представилась ему такая возможность, так и не поняв, что же за женщина была с ним рядом столько лет.
А в жизни Олиной бабушки наступил длительный перерыв с романтикой и прочими нежностями. Она растила сына, занималась карьерой и даже подумать не могла, что все то, чего она так ждала, в шаговой от нее доступности. Достаточно было просто прогуляться в соседний двор.
Знай она об этом, не то, что пошла, а побежала бы туда сломя голову, не думая о последствиях и прочих глупостях. Ее сердце томилось без внимания и ласки, грубело, черствело и плакало иногда по ночам тихими и злыми уже слезами.
А кому может пойти на пользу такое?
Свет вернулся в ее жизнь тоненьким лучиком счастья, когда родилась Оленька. Впервые взяв внучку на руки, бабушка Оли расцвела. Было в этом маленьком горластом худосочном комке нечто такое, что согрело душу, смягчило ее и дало надежду на то, что все еще возможно.
Оленька с самого первого дня оказалась в полной и безраздельной собственности бабушки. Олина мама была отличным специалистом, увлеченной натурой и одним из лучших археологов страны. Так же, как и Оленькин отец. Их научная тандем был прекрасен, а работа столь важна и значительна, что на ребенка просто не осталось времени. Оленьку передали с рук на руки бабушке в полной уверенности, что ребенок будет в безопасности. И скоро уже Олины родители отбыли в экспедицию, чтобы разобраться с очередными поисками каких-то там скифских сокровищ, напрочь забыв о своем.
А их сокровище, важно раздувая щечки, пускало пузыри, глазело на бабуленьку и вопило так, что соседи вынуждены были избавиться от своей болонки. Она вторила Оленьке столь звонко, что жить в такой какофонии было просто невозможно.
Болонку отдали на воспитание каким-то дальним родственникам. Соседки выдали Оленькиной бабуленьке вагон и небольшую такую тележку важных житейских советов, касающихся воспитания подрастающего поколения. Олина бабуленька некоторые из этих советов сочла нужным применить и постепенно все встало на свои места.
Оленькая росла, радуя бабушку и няню, а когда девочке исполнился год, в ее жизни появился приемный дед.
Приемным его назвала бабушка. Она искренне считала, что, чем больше родственников у ребенка, тем лучше, а потому отношения с первым своим мужем все-таки поддерживала. Ради внучки. А чтобы не объяснять девочке, кто есть кто, сразу заявила, что есть дед обычный, то бишь, родной, как у всех остальных детей, а есть – приемный, то есть, такой, какой есть только у Оленьки, совершенно справедливо рассудив, что ребенок со временем сам разберется, кто ему ближе и роднее.
Так и случилось. И хотя девочка частенько виделась с родным дедушкой и какое-то время проводила с его новой семьей, любила она больше все-таки того, кто готов был отдать жизнь свою не только за Оленькину бабуленьку, но и за саму Олю.
Историю того, как судьба сжалилась над бабушкой и отвесила ей «на старости лет» пару кило отборнейшего счастья, Оленька знала, конечно, за зубок. Тем более, что именно он, сверхкомплектный и странный, не дававший ей никакого покоя ни днем ни ночью, пока не прорезался, и стал поводом для возобновления отношений между бабушкой и приемным дедом.
Оля орала по ночам как резанная, сводя с ума бабуленьку и соседей, пока кто-то по доброте душевной и от отчаяния, не дал бабушке «наводку» на врача.
— Любовь Николаевна, сходите с девочкой к Петру Вениаминовичу. Он прекрасный доктор! И детки его совершенно не боятся! Может быть он что-то вам посоветует! Это невозможно! Ребенка жалко, а на вас смотреть без слез нельзя! Вы же измучены!
— Это не то слово! – Любовь Николаевна величественно откланялась и чуть не бегом кинулась с коляской к подъезду.
Нужно было спешить. Внучка жила по строго выверенному графику и нарушать его Любовь Николаевна считала чуть ли не кощунством. Благо еще, что детская стоматология находилась в соседнем дворе.
— Любаша! – расплылся в улыбке Петр, и Оленькина бабушка поняла, что в ее жизни вот-вот произойдет еще один крутой поворот.
Ведь именно эта улыбка не давала ей спать по ночам в старших классах, будоража воображение и заставляя робко мечтать о чем-то несбыточно-прекрасном.
Признаться в своих чувствах ей не позволило воспитание и гордость, а Петр, как выяснилось, оказался слишком застенчив для того, чтобы открыть свое сердце Любаше.
Теперь же терять ему было нечего, и он с первых же минут взял быка за рога. И Любовь Николаевна опомниться не успела, как снова получила статус законной супруги, а у Оленьки появился приемный дед.
Сын Любовь Николаевны сменившемуся семейному положению матери особо не удивился. Тактично поздравив ее и новоявленного отчима, осведомился только, могут ли они с женой и впредь рассчитывать на помощь с ребенком. Его уверили, что для Оленьки ничего не изменится и вопрос был улажен к вящему удовольствию всех сторон.
Девочка росла в любви, заботе и полной уверенности, что так живут и другие дети. В детский садик она не ходила по причине не слишком крепкого здоровья. Бабушка несколько раз предпринимала попытки «социализировать ребенка», но потом эту затею оставила. Оля после каждого похода в детский сад заболевала почти сразу и надолго. Неделями Любовь Николаевна выхаживала внучку и в конце концов прислушалась к мнению мужа.
— Да пропади он пропадом этот детский сад, Любушка! Главное, чтобы ребенок был здоров! А с остальным – что-нибудь придумаем!
Социализация Оленьки была отдана на откуп дачному периоду. Туда Любовь Николаевна с мужем перебирались весной и жили до самой глубокой осени.
Дачный поселок был большим и старым. Здесь жили семьи, которые дачи свои передавали по наследству, и под высокими соснами на просторных участках сначала резвились дети, потом внуки, а то и правнуки. Здесь всегда хватало детворы, и Оленька быстро нашла себе друзей. И, удивительное дело, никаких поводов для беспокойства своей бабуленьке Оля здесь не доставляла. Она не болела, была бодра и весела, и сутками готова была не заходить в дом, проводя почти все свое время на свежем воздухе в просторной беседке, которую отстроил Петр Вениаминович. Здесь она играла, ела, занималась и принимала гостей.
А гостей у Оленьки всегда хватало. Приходила лучшая подружка Светочка, прибегали близнецы Стасовы, Мишка и Гришка, порхала в танце вокруг беседки Зиночка, которая мечтала стать балериной. И это только те, кто жил на даче с родителями и бабушками-дедушками постоянно, так же, как и Оленька.
А когда Оле исполнилось шесть, в ее жизни появилась Катя.
Эта девочка очень отличалась от всех тех, кого Оленька знала раньше. Она была слегка нахальной, чумазой, очень вредной и всегда знала, чего хочет.
Первая встреча Оленьки и Кати состоялась в погожий летний денек. Оля сидела в беседке, лениво листая новую книжку, только что привезенную из города приемным дедом, и перебирала тщательно вымытую бабуленькой первую клубнику. В этот день она никого не ждала, потому, что Светочка занималась французским с няней, а Стасовых родители увезли в город, чтобы купить все необходимое к школе и не бегать потом в последнюю минуту. Мама у близнецов была очень здравой и прагматичной женщиной. Зиночка же трудилась у станка, подгоняемая неугомонной своей бабушкой, которая мечтала видеть внучку не иначе как солисткой Большого театра. Другое даже не обсуждалось.
Смуглая грязная ручонка мелькнула из-под стола, и Оленька от удивления и испуга заорала так, что Любовь Николаевна чуть не вывернула на пол целый таз клубничного варенья, которое осторожно помешивая, варила на просторной уютной кухне.
— Олюшка, что?! – Любовь Николаевна выскочила на крыльцо с ложкой наперевес, и мирно дремавшие соседские коты дружно свалились с крыши, а после бросились на утек, прекрасно понимая, что ничего хорошего от этой женщины сегодня ждать не приходится.
Вообще, Любовь Николаевна животных любила, и даже иногда подкармливала, но порядок она ценила куда больше, а сейчас им даже не пахло. Внучка вопила, варенье выкипало на плиту, а причины этого безобразия пока оставались за кадром.
Оленька, подобрав ноги, запрыгнула на скамейку, и с ужасом наблюдала теперь за смеющейся чумазой девчонкой, которая, сидя под столом на полу беседки, таскала из миски ягоду за ягодой и даже не думала убегать или бояться.
— Что ты орешь? Тебе разве не интересно, зачем я пришла?
Девчонка плюнула на церемонии и утянула-таки миску под стол.
— Вкусно! Слезай! А то тебе ничего не достанется!
Оленька только в этот момент поняла, что все еще вопит, пусть уже и не так громко. Она оборвала истерику на какой-то неправильно-высокой ноте, оглянулась на бабушку, растерянно и беспомощно, а потом скользнула под стол.
— Держи! – Катя протянула Оленьке самую большую ягоду.
— У тебя руки грязные…
— Ну и что? Мы же на даче! Тут всегда руки грязные.
Любовь Николаевна, потеряв внучку из виду, сбежала по ступенькам и кинулась к беседке. И только увидев, с кем Оля сидит под столом, успокоилась.
— Катюша! Ну зачем же так пугать! А где дед?
— Отдыхает! Он опять немножечко «устал».
Судя по выражению лица бабуленьки, Оля поняла – та точно знает кто такая Катя и что значит так многозначительно брошенное слово «устал».
— Девочки, играйте! Конфеты на кухонном столе. Я скоро! – Любовь Николаевна содрала с себя фартук и направилась к калитке, уже не обращая внимания на изумленно раскрытый рот внучки, которая совершенно не поняла, что за праздник нынче на дворе, если вожделенные сладости позволены до обеда.
На полпути к калитке Любовь Николаевна охнула, метнулась все-таки на кухню, чтобы выключить плиту, и быстро ушла, ничего не объясняя девчонкам, и только толкнув в бок сладко дремавшего на веранде Петра. Ему все происходящее нисколько не испортило сладости сна, потому, что спать приемный Оленькин дед мог где угодно и как угодно, хоть под бабуленькино «Ой, то не вечер», фальшивое и нестройное, хоть под девятую симфонию Бетховена, которую обожал и знал назубок, частенько слушая вместе с внучкой. А уж Олины вопли и вовсе были ему милее самой прекрасной музыки на свете, а потому на них он давно перестал реагировать.
— За детьми присмотри! – Любовь Николаевна чмокнула мужа в темечко и унеслась, а Петр Вениаминович выглянул в двор.
— Оленька, а куда бабушка ушла?
— Деда будить! – Катюша вылезла из-под стола и серьезно протянула ручонку Олиному приемному деду. – Екатерина Матвеевна.
— Петр Вениаминович. Приятно познакомиться! – Олин дед очень серьезно пожал руку новой подруге внучки.
Так состоялось их знакомство.
Это уже потом Оля узнает, что Катюша была единственной внучкой давнего приятеля бабуленьки. И именно Любовь Николаевна уговорила его снять дачу по соседству, прекрасно понимая, что потерявший в одночасье всю свою семью, кроме маленькой внучки, Семен Михайлович, несмотря на свой чин и регалии, большую выслугу и немалый опыт работы оперативником, просто не справляется. Его жена, единственная дочь и зять улетели на свадьбу к дальним родственникам, оставив приболевшую Катю с дедом. А обратно уже не вернулись… Самолет, которым они возвращались в Москву, разбился. И Катя с дедом враз осиротели, так и не уяснив, даже спустя почти год после случившегося, почему именно им досталось такое испытание.
Любовь Николаевна, конечно, обо всем этом знала. Как знала и о диагнозе, который поставлен был Семену спустя несколько месяцев после того, как он стал официальным опекуном внучки. Именно тогда он обратился к давней своей подруге за советом.
— Любаша, что мне делать? Катюша останется совсем одна. Родни – считать устанешь, но им девочка не нужна. Если и возьмут на себя заботу о ней, то только из-за ее наследства. Как мне уберечь мою девочку? Никогда я еще не был так беспомощен…
— Сема, я тебя не узнаю! Ты же всегда был умным мужчиной! Соберись! Надо думать!
И они думали. Искали возможности и поднимали все свои связи.
Думали-думали и придумали. Любовь Николаевна договорилась с соседями, которые сдавали на лето свою дачу и Семен Михайлович привез Катю «под крыло» к Оленькиной бабуленьке.
Почему Любовь Николаевна приняла все это так близко к сердцу? Зачем нужна ей была по сути чужая девочка, пусть и внучка давнего друга?
Да все очень просто.
Когда она рассмотрела Катю, которую до этого видела лишь раз, на выписке из роддома, сердце ее дрогнуло. Маленькая, худенькая, большеглазая, девочка так была похожа на Оленьку, что Любовь Николаевна дрогнула. Как оставить ребенка, у которого кроме деда, враз состарившегося и почти сдавшегося на милость природы, никого? Разве такое возможно?
Петр Вениаминович вопросов жене задавать не стал. Просто взял за руку, поцеловал кончики пальцев, и сказал:
— Делай, как сочтешь нужным!
— Как думаешь, Петя, для Оленьки это будет хорошо?
— А что плохого, если у человека будет как можно больше родных и близких? Что плохого, если у нашей девочки появится сестра? Хорошо же!
— Хорошо… — Любовь Николаевна кивнула. – А мы справимся?
— Любаша, я тебя не узнаю! Ты ли это? Конечно, справимся! Мы еще достаточно молоды, чтобы дать этим детям семью, да и желания сделать это нам не занимать. Так за чем дело стало?
— Я боюсь.
— Чего?
— Что не смогу любить их одинаково…
— И не надо! Одинаково не надо. Как бы ты ни старалась – это у тебя не получится. Просто потому, что Оленька росла у тебя на руках, а Катюша еще только станет твоим ребенком. Зачем пытаться думать, кого ты будешь любить больше, а кого меньше? Просто люби. Как умеешь. Как сможешь. А там… Время все расставит по своим местам, Любушка. Шаг, конечно, непростой, но если мы его не сделаем, то кто?
Больше они на эту тему не говорили.
Семен Михайлович сначала лечился, потом немножко пил, совершенно потеряв надежду на выздоровление и отправив внучку в дом Ольги и Петра. А потом все-таки сумел собраться и последние свои дни провел на веранде Любиной дачи, глядя на носившихся ураганом друг за другом девчонок. Он так и ушел в Вечность в старом кресле-качалке Петра, улыбкой проводив подлетевшую на секундочку для того, чтобы чмокнуть его в щеку, внучку:
— Дед, а дед! А Оля сказала, что я теперь ее сестра! Здорово, правда?
На улаживание юридических формальностей ушло какое-то время, но Любовь Николаевна смогла договориться о том, чтобы Катя осталась в ее доме.
Так у Оли появилась сестра и самый близкий человек после бабушки и деда.
С Катей они были совершенно не схожи ни по характеру, ни по темпераменту, но именно это связало их крепко-накрепко, дав начало удивительно нежной дружбе. О таком подарке судьбы для Оли Любовь Николаевна могла только мечтать.
Ее девочка больше не была одна. У нее появилась сестра.
И именно Катя стала тем человеком, который всегда и во всем говорил Оле правду. Ведь этого девочке так не хватало, несмотря на всю любовь, которую ей дарили окружающие ее взрослые.
И именно Катя объяснила ей где стоит говорить, а где иногда нужно и промолчать, а потом направила Олины способности к анализу и дедукции в нужное русло.
— Сыщиком бы тебе работать! Хотя, дед бы не одобрил! Всегда говорил, что это собачья работа, которую потом ничего не стоит пустить коту под хвост, если попадется вредный следователь.
— Значит, я буду следователем.
— Почему это?
— А пусть будет хоть один не вредный! – смеялась Оленька, еще не подозревая какая сложная и ответственная работа ей предстоит.
И пусть поначалу ее никто не воспринимал всерьез, с шуточками крутя у виска и называя странненькой. Пусть! У Ольги была цель и были те, кто поддерживал ее на пути к этой цели, несмотря ни на что. Ведь что может не получится в этой жизни у того, за чьей спиной стоит любовь?
Стоит, уперев руки в боки и грозно сдвинув брови с извечным вопросом:
— Оленька, ты сегодня хоть что-нибудь ела? Как нет?! Безобразие! А ты что смеешься, Катерина? Сама-то тоже небось ни росинки с утра! А ну, быстро обедать! И чтобы тарелки были чистыми! Петя! Тебе особое приглашение нужно? Отпусти уже Чапу и мой руки! Совсем замучили бедное животное! Природа вам не угодила! Зачем собаке розовый хвост?! Чтобы было? Тоже мне аргумент! Что значит, я так говорю? Правда, что ли? Не замечала… Не морочьте мне голову, безобразники! Суп стынет! Марш за стол!
Автор: Людмила Лаврова