Май был очень холодным, картошку сажали в конце месяца.
Муж Костя шёл впереди, копнув лопатой, ждал, пока Татьяна кинет золы и песка, а потом уже и картоху.
Земля у них тяжелая, глинистая, сколько ни удобряй, на следующий год всё опять вымывается вешними водами.
Дом их стоит на горе, а лес и поле за домом, ещё выше. И тающий снег, бороздами прорывая землю, ручейками стекает вниз, в их небольшую речушку, которая весной гордо наполняется и мнит себя почти полноводной реченькой.
Татьяна кидала в лунку картохи и прислушивалась, не зовет ли её мама.
Мама слегла в середине мая, совсем неожиданно. Вроде всё ходила, топталась, пыталась давать советы. Готовила семена к посадке, сидя в очках за огромным кухонным столом. Потом шла смотреть, где на этот раз будут сажать свёклу, а где морковь, чтобы «молодые» не посадили на старое место, с них ведь станется!
— Мама, ну отдохни, иди просто посиди на солнышке, ну не мельтеши, мама! — беззаботно смеялась Татьяна, — Мама, нам с Костей уже пенсия светит скоро, а ты с нами, как с несмышлёнышами говоришь. Всё учишь, учишь, да помню я всё!
Но мама не отступалась, сама пошла раскрывать свои любимые розы. Ворчала, что укрыли по осени их плохо и часть их подмёрзла. И что теперь ей не полюбоваться на их крупные, изысканные, нежно розовые или темно бордовые бутоны.
Она как знала, что не полюбоваться, но тогда об этом и не думалось.
Татьяне казалось, что хоть мама и старая, но крепкая ещё, да и с головой у неё полный порядок. Помнит всё, даже их порой с Костей носом тыкает, что вечно забывают важное.
Мама обрезала розы, встала со скамеечки, вдруг ухватилась за ствол яблони, и мягко осела на мягкую молодую траву.
— Мама, что, мам? — подбежала к ней Татьяна, — Мамочка, что болит, ты ударилась?
Мама лежала и как-то странно улыбалась, глядя на плывущие по небу облака,
— Хорошо то как, Таня! Погляди, как хорошо, вон как плывут и нет им до нас дела! А мы всё вниз, всё под ноги смотрим. А тут вдруг позвал меня кто-то, будто голос какой-то знакомый, я и оступилась. Нет, не болит у меня ничего, дочка, ты иди, я ещё полежу!
— Да как же, мама, земля ещё холодная, мам! — Таня чуть не расплакалась от неясного предчувствия, — Мамочка, ты же всегда ругалась, чтоб на земле по весне не сидели, снег то поздно сошёл, мама, давай я тебе помогу!
Подбежал Костя, они с трудом подняли Надежду Алексеевну и повели, да почти потащили домой, благо хоть она у них худенькая.
Дома пахло тестом и кашей.
Татьяна ещё с утра поставила в печь пшенную кашу, потом достала и укрыла. Укрытая ватником, она распарилась, сталп совсем желтая от топленого масла.
Тесто на ватрушки тоже подошло, и Татьяна, взбив подушки уложила маму на кровать в её комнате за печкой, приговаривая, как маленькой,
— Ну вот и хорошо, мама, вот и хорошо, что ничего не болит. Ты поспи немного, я ватрушек напеку, будем обедать. Ты поспи, мамочка. Там кино потом будет, ты его смотреть хотела, отдыхай!
Татьяна укрыла маму вязаным пледом. Сама вязала, из остатков ниток, потом квадраты сшивала, мягко вышло, не колко. Да и душевно, когда своими руками сделано.
Мама блаженно улыбалась и прикрыла глаза. И Татьяна подумала, что всё будет хорошо!
Таня уже напекла ватрушек и раскутала кашу. Костя ждал, пока она достанет из печи тушёнку, что там тоже уже с утра томилась. Плита у них есть конечно, но из печки то вкуснее. Вот Таня иногда и балует своих, готовит по старинке.
Таня накрыла на стол и пошла будить маму, как там она? Но она уже лежала с открытыми глазами,
— Где это я, дочка? — голос её был непривычно тихий и ровный.
— Мам, да ты что, дома же ты, смотри, вот печка, вот кровать твоя, вон телевизор, включить тебе кино? — Таня решила, что она спросонья так говорит, — Да и на стол я собрала, твоё любимое, пшенная каша, мяско мягкое, да чай с ватрушками. Давай ты встанешь потихоньку, я тебе помогу?
Но сколько Татьяна не пыталась, она не смогла маму даже посадить. Её ноги и руки безвольные лежали и не хотели слушаться. Тогда Таня попыталась кормить её лежа, но она есть отказалась.
Приехавшие врачи из районной больницы осмотрели Надежду Алексеевну и ничего не нашли. Потом спросили возраст, переглянулись от названной цифры и предложили забрать её в больницу.
— Ей там как-то помогут? — с надеждой спросила Татьяна. Но врач наклонился к ней, и довольно цинично шепнул, — Это путь в один конец, но может вам будет легче, она ведь уже не встанет. Мы просто врачи, а не боги!
Наутро мама вдруг заговорила, ясно и внятно. Сказала, что ночью она ходила по дому. Видела, что Татьяна раскрылась и укрыла её одеялом — под утро было свежо. Потом ей сильно захотелось есть и она нашла молоко в холодильнике и ватрушки и ела их с наслаждением! Мама рассказывала это и смеялась, а Татьяна смеялась вместе с ней и одновременно слёзы капали и губы её стали солёными от слез.
Она не верила в то, что говорила мама, но вдруг вспомнила, что ночью и правда она замерзла и сквозь сон ей вдруг показалось, что мама, как в детстве, укрыла её и ласково погладила по голове, шепнув — спи доченька!
А Костя потом удивлялся, что молока в бутылке на донышке, да и одна ватрушка была раскрошена. И от этих странных совпадений Татьяне хотелось выть, как воют собаки, когда предчувствуют неладное.
В тот день Татьяна пригласила других врачей, по знакомству, но всё было тщетно…
Всё было тщетно…
— Тань, ну что ты застыла, кидай картошку, — окликнул её Костя.
— Подожди, ты не слышал? Мне что-то показалось, мамин голос?
Татьяна напрямки пошла по копаной борозде. Может мама опять воду пролила и звала её? Таня уже наливала ей не в чашку, а в пластиковую бутылку непроливайку, как детям. Но мало ли что?
Мама лежала с закрытыми глазами, в очках, которые ей надела Таня в надежде, что она посмотрит концерт по телевизору, это всегда ей нравилось.
Но рука ее безвольно свисала с кровати. И Татьяну охватило невыразимое чувство потери, и …вины!
Неважно, сколько маме было лет и что Татьяна сама уже возрасте.
Главное — она не смогла ничего сделать, а ведь мама всегда, в любой ситуации умела всё поправить! А Татьяна не смогла ей помочь… Не смогла…
Только через сорок дней Таня решилась прибрать вещи на столе в маминой комнате.
Так хотелось, чтобы всё лежало как при ней.
Её толстые тетради, в которые она записывала то, что считала нужным, были сложены аккуратно в ящики стола.
Татьяна бездумно взяла из ящика тетрадь с вложенными фотографиями. Вот она с мамой и папой, совсем ещё маленькая. Потом постарше, вот уже с Костей и с дочками.
Из тетради выпало письмо, сложенное пополам. На нём было написано — Танечке.
Таня развернула его и по дате поняла, что оно старое. Ну да, они с Костей тогда только поженились и уехали в Крым, первый раз они были на море! А когда вернулись, оказалось что маме сделали операцию, она просто не хотела их тревожить. Папа уже забрал её из больницы и всё прошло хорошо. Мама весело рассказывала, как она боялась, но всё обошлось. Татьяна и не догадывалась, что мама тогда написала ей это письмо…
Милая моя Танюша, если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет на этом свете. Ты только не плачь и не грусти, я прожила большую жизнь и у меня было всё, чего я хотела — и любящий муж, и доченька! Никто не виноват в том, что приходит время уходить. И у каждого оно своё!
Будь счастлива с Костей, он очень хороший, и знай, что я всё равно всегда рядом. Если ты увидишь, как по небу плывут пышные белые облака, то будь уверена, я где-то там. И из-за этих облаков вижу тебя, радуюсь твоему счастью и помогаю тебе во всём.
Целую тебя, твоя мама!
Татьяна плакала, почти как маленькая, читая эти строки, что предназначались ей же, но двадцатидвухлетней.
Но плакала светлыми слезами, её отпустило чувство вины и несправедливости. Она вдруг словно услышала мамин голос, как будто она ей шепнула, как в детстве, — Танюша, перестань плакать, завтра будут опухшие глазки! И не забудь повязать шарф, у тебя слабое горло!
Теперь Татьяна глядя на небо всегда чувствует, что мама где то там, она есть где-то. Просто она ушла, потому, что пришла пора.
Облака плывут по небу…
Вон у того облака мамин профиль — это она подаёт Татьяне знак, ведь она обещала, что всегда будет рядом…
А розы мамины расцвели пышнее и крупнее, чем раньше, видно в память о ней!