Эта история началась с того момента как Олег Смирнов женился на своей любимой девушке Рите.
Он вроде бы только на Рите женился, а переехала к нему в квартиру первым делом тёща, элегантная женщина, артистка местного театра, Алина Викторовна, со своими баулами. Обосновалась в кресле в углу гостиной. И теперь сидела там безвылазно то с книжкой в руках, то со спицами, нараспев стихи декламировала и вязала никому ненужные манишки…
Жили в-целом неплохо: Смирнов пропадал днями на работе; молодая супруга его, Риточка, доучивалась в своем институте, а тёща Смирнова, Алина Викторовна, следила за бытом новоиспеченной молодой семьи и пекла блинчики. Блинчики на завтрак, на обед и ужин. Утренние — с творогом, дневные — с мясом, а вечерние ни с чем, пустые.
Смирнов мечтал об избавлении от тёщи. У Алины Викторовны имелась небольшая квартирка в центре города; имелся поклонник, моложавый интеллигент, Буравкин Вадим Дмитриевич.
— Долго она еще собирается жить у нас, а, Рита?! Почему бы твоей маман не сыграть свадьбу со своим ухажером и к нему съехать? — кипятился шепотом по вечерам Смирнов. — А то ишь как получается, она свою квартирку сдаёт, а живет у нас, мешается. Мне может, как обычному семьянину, в трусах по квартире походить хочется. И с женой наедине побыть.
Жена, Риточка, шепотом цыкала:
— Тс-с-с, тсс, мама услышит. Ты потерпи немного, думаю, она сама скоро решит от нас съехать.
Смирнов терпел, ради жены. Терпел взбалмошность и капризы тёщи. Алина Викторовна ежедневно негативно высказывалась в лицо зятю: и в институте то он не выучился, и работа то у него низкооплачиваемая, и подарков то он купить жене не в состоянии, и разговаривает как простолюдин.
— Еще немного потерпи, милый. Ради меня, — умоляла Рита. Ее нежность смягчала Смирнова, жужжание тёщи забывалось быстро…
И жили бы втроём хорошо, до тех пор, пока Смирнов не осерчал. И стоило только ему один единственный раз прикрикнуть на супругу, за провинность в виде оторванной трубы в туалете, Алина Викторовна тут-же соскочила с кресла и втиснулась между ругающимися супругами.
— Не смей на Риту орать!
Лицо тёщи уставилось вдруг на Смирнова, странно увеличилось в длину, глаза выпучились, а тонкие бесцветные губы сложились в тонкую нитку.
— Не смей! Орать! На мою! Дочь! Не для того я растила деточку! Всё. Терпению моему пришел конец. Я вижу, не получится у вас слепить хорошую крепкую семью, вы совсем не подходите друг другу!.. Волей, данной мне свыше, на основании родительницы Риты, ее старшей наставницы, я провозглашаю вас разведенными. Теперь вы — не муж и жена, снимайте кольца!
— Мам, — осуждающе посмотрела на мать и попросила Рита, — Вот ты опять играешься, а у меня жизнь рушится.
— Она у тебя только начинается, дочь! — с пафосом произнесла женщина. — А я тебе сразу говорила, что он нам не пара.
Смирнов возмутился:
— Позвольте, Алина Викторовна, не вам решать, разводиться ли нам с Ритой!
Далее действо напомнило Смирнову какой-то дурной роман с элементами драмы: Алина Викторовна позвонила и вызвала подмогу, в квартиру ворвался Буравкин, ухажер-поклонник тёщи, и вдвоем они увели супругу Смирнова, Риточку, скрутив ее под руки, а Смирнов остался, в опустевшей квартире…
***
Жить женщины подались к Буравкину, тот сам предложил им поютиться в его двухкомнатной квартире.
Расположились мать с дочерью на разложенном диване-книжке, Рита у стеночки, мать подле.
…Рита вздыхала целыми днями, вспоминая супружескую свою жизнь, ночами оплакивала ее в подушку; Алина Викторовна всё зудела дочери под ухо:
— Ты же у меня звезда, доченька! Я тебя для счастливой жизни выродила! А со Смирновым ты маялась, ну что он тебе может дать, обычный сантехник!
— Мама, он сантехник но… Мой! Мой сантехник! — ревела навзрыд Рита.
Алина Викторовна внимательно наблюдала за тем, как меняется под влиянием эмоций лицо дочери и позже бежала к зеркалу, чтобы повторить их, изобразив на своем лице.
***
— Она плачет так убедительно, — задумчиво делилась она потом размышлениями с Буравкиным за чаем, в кухне. — Вероятно любит?
— Ах, что вы, Алина Викторовна, спешу вас разубедить. Неужто вы всерьёз полагаете, что нынешнее поколение способно на столь великое чувство? Это ведь не любовь даже. А природой заложенное в человеке, желание утолить свои потребности и оставить след в жизни.
— Да? Вот насчёт Смирнова, согласна с вами полностью. Он животное! А моя дочь, мое милое дитя мучается. И у нее — чувства…
— Но вы ведь знаете, что наша жизнь и есть — боль, — холодными бесчувственными глазами посмотрел, и высказался Буравкин. — Маргарите вашей очень повезло, испытать сие чувство. Но только через боль она полностью излечится, так что пусть, пусть плачется сколь угодно, Алина Викторовна. Дайте вы ребенку выплакать все свои дурацкие мысли!
***
Рита подняла голову и стряхнула с себя остатки сна.
— Что это был за звук?
Девушка повернула голову и склонила ее набок, будто прислушиваясь. Тихое бульканье ее насторожило. Она встала со скрипучего дивана и пошла в кухню.
За столом чинно восседали мать с Буравкиным и удивленно поглядывали.
— Будешь чай с мятой, доченька? — слегка икнув, поинтересовалась Алина Викторовна.
Рита внимательно посмотрела на мать. Отметила ее растерянность, румяные отчего то щеки, нервность в глазах и слегка дрожащие пальцы, теребившие салфеточку.
Буравкин вовсе не выражал никаких эмоций. Сидел как чурбан и моргал глазами. Рот его был вытянут в длинную полоску без губ, и он хоть бы пошевелился.
— Буду, — пошла ва-банк Рита.
Мать выдохнула, Буравкин ахнул, когда Рита достала чашечку и налила из фарфорового чайничка чай.
— Риточка, я тебе чай заварю, — поспешно вскочила Алина Викторовна. — Нет-нет, это не чай был, убери это.
— Почему же не чай? — принялась злиться Рита. И отхлебнула из чашки, несмотря на то, что мать руки тянула, дабы эту чашку забрать.
— Ом, — закрыла рот и вытаращила глаза Рита, едва отхлебнула жидкость. — Что это?
— Дочь, это бальзам. На травах, успокоительный. Это доктор Буравкину прописал, — замешкалась со словами и на эмоциях оторвала клок от салфетки мать Риты.
Раненой птицей Рита поглядела на парочку.
— Мама, ты опять взялась за свое?
— Что ты такое говоришь доченька.
Алина Викторовна нервно заламывала себе пальцы.
— Да как ты смеешь, ты… Ты…
-Что я, мама?! — взорвалась Рита. -А может быть «ты»?!
— Попрошу не кричать в моем доме! — очнулся, расслабился и брякнул ложкой по столу Вадим Дмитриевич. Рита с удивлением и ужасом глядела на то, как «нормальный» с виду мужчина, вдруг обмяк и на глазах превратился в «пьянчужку».
***
Пока Буравкин бушевал и бил тарелки в своей кухне, две женщины торопливо носились по маленькой комнатке, второпях складывая в чемоданы и пакеты вещи.
Платья, платья, сверкающие люрексом и пайетками, стразами и перьями, костюмы Алины Викторовны, еле впихнулись в дюжину сумок и чемоданчиков, которые Маргарита принялась выносить на лестничную клетку, перебежками.
— Мама, бежим скорее пока он дверь не разнес. Сейчас из кухни выберется и кто знает, что он вытворит еще, — шепотом молила Рита.
А мать, картинно рыдая и капая себе корвалол в рюмку, отказывалась поверить в происходящий казус.
— А как же наша с ним семейная жизнь? — восклицала она. -Он же обещал мне!
— Не время сейчас о будущем думать, — схватила в охапку маму Рита и принялась выталкивать ревущую родительницу из злополучной квартиры.
***
Смирнов удрученно ел пельмени, купленные сегодня в магазине и смотрел в окно кухни. И уж совершенно он не ожидал звонка в дверь.
Две женщины, любимая Рита и ее мать, чопорная Алина Викторовна, ввалились в квартиру с кучею чемоданчиков, шляпниц и сумок…
— Милый, у нас будет малыш, — как-то обыденно, и впопыхах, выдала Рита.
— Поэтому мы вернулись.
Алина Викторовна кивнула головой.
— Только поэтому. Если бы не ребенок… Ты бы нас в жизни своей больше не увидел!
— Правда? — Смирнов смотрел на жену и не мог поверить ушам. А рот его уже расплывался в улыбке.
— Правда.
-А я больше ни разу в жизни на тебя не прикрикну, Риточка. Только не уходи больше.
-А мама? Мне нужно чтобы с нами мама жила. Без нее я не справлюсь с ребенком, и вообще…
-Конечно!
Смирнов просветлел лицом. И даже будто свечение вокруг головы его, появилось.
-Будет все так, как ты скажешь, милая.
«А он не такое уж и животное» — раздумывала, глядя на зятя, Алина Викторовна.
***
Смирнов ходил окрыленный. Рано утром съедал блинчик с творогом, уходил на работу, а Риточка собиралась в свой институт и разговаривала с матерью.
— Ну? Ты делала тест? — закрывая за зятем входную дверь, — подбегала к дочери Алина Викторовна.
— Да. Я не беременна, — чуть не плакала Рита.
— Ничего страшного дочь. Если не получится забеременеть в ближайшие месяцы, будешь играть роль женщины, потерявшей беременность, всего то. Твоя мать, девочка, собаку съела на таких ролях, помогу, можешь не сомневаться.
Женщина помялась немного и поглядела на дочь:
— Риточка. А ты отпустишь меня с Вадимом Дмитриевичем на свидание сегодня?
Рита строго посмотрела на мать.
— Если только до десяти вечера, мама. — Ты окончательно вышла из моего доверия!
Алина Викторовна принялась нервничать как девчонка:
— Ну, Ри-ита, ты мне жизнь ломаешь! Можно вернусь утром? Вы хоть отдохнете без меня! И вообще, вот разозлюсь и съеду от вас! В свою квартиру!
— И потеряешь дочь, мама! Я сказала до десяти, значит до десяти, мама! А об самостоятельной жизни даже заикаться не смей! Тебе нельзя жить одной мама, тебе нужен контроль! И так вытащила тебя из пучины, со дна, не понимаешь?
— Хорошо, хорошо, не кричи только пожалуйста.
Буравкин явился в шесть вечера, когда Смирнов прибыл после работы домой. И стоял, весь такой бритый, надушенный, в костюме с иголочки, мозолил своим видом глаза Смирнову.
— Вот, видишь Смирнов, как нужно перед дамой своей выглядеть! — сухо парировала теща, подавая зятю блины, к ужину.
— А не как ты, вечно в трениках, и в кофте с оторванным замком-молнией!
Смирнов качал головой и молчал, ел блины, считая про себя до десяти чтобы не взорваться; Алина Викторовна смотрела на него и ненавидела, обзывая в душе животным. А Буравкин стоял в дверях, покачивался на мысках своих начищенных ботинок и раздумывал, как бы в этот раз не сильно «нахрюкаться».
И где-то возле ванной маячила Маргарита, кусала губы, ощупывала себе живот и показывала кулак матери…