— Ты у меня дождешься! Вернись, я сказала! Еще я за тобой не бегала! Все! Домой можешь не приходить! Не пущу!
Крик разбудил Алексея. Он открыл глаза и пару минут пытался понять, где он и что происходит. Нет, все в порядке! Он уже не маленький и это не его мать кричит, рассердившись на что-то. Страх схлынул и пришло облегчение, которое было настолько сильным, что Алексей чуть не заплакал. Надо же! Взрослый мужик, а туда же! Разнюнился как барышня!
Сердито отбросив в сторону одеяло, Алексей встал. В комнате было почти темно. На улице собирался дождь. Света, что пробивался через небольшие окошки дедова дома было так мало, что Алексей щелкнул выключателем. Тусклая лампочка загорелась, но особо погоды не сделала. Углы комнаты прятались в тени и только стол, стоявший посреди комнаты, все еще накрытый вышитой бабушкой скатертью, оказался более-менее освещен. Пустая бутылка, рюмки и нехитрая закуска, оставшаяся с вечера… Тот еще натюрморт…
Алексей глянул в сторону умывальника, но тут же передумал. Шагнул к столу, сгреб в кучу тарелки, и принялся убирать.
Он почти не пил. Так, по праздникам за компанию и то немного. Никогда не любил это дело. Ни тогда, когда пацаны, едва обнаружив у себя пробивающиеся усы, вдруг начинали чувствовать себя взрослыми и притаскивали бутылку, чтобы отметить это событие. Ни тогда, когда на свадьбе им с Маринкой кричали «горько» и подливали без конца, а он тайком выливал содержимое рюмки в большую вазу с букетами, надаренными гостями, и ловил на себе удивленные взгляды официантов. Алексей до сих пор видел перед собой озорные, смеющиеся глаза Маринки:
— Еще, Лешка, еще! Розы дольше стоять будут!
Букеты, к слову, до утра не дожили. Маринка еще спала, когда он вынес оба ведра, в которые, за неимением ваз в новом их доме, ставили накануне цветы. Вытряхнув из них увядшие цветы, он сбегал к соседке, палисадник которой славился своими розами. Тетя Рая ему не отказала и сердито шикала, когда он пытался поторопить ее.
— Не мешай! Выберу самые красивые! Чтобы жена твоя молодая на всю жизнь запомнила их. Потом спасибо мне скажешь!
Пристроив розы в большую трехлитровую банку, Алексей поставил их у кровати и Маринка смешно сморщила нос, просыпаясь.
— Ммм, какой аромат! Лешка, где ты розы, которые пахнут, взял? Я вчера все букеты перенюхала – не то! А эти – как у мамочки!
Марина, уткнувшись носом в цветы, вдруг разревелась так горько, что Алексей испугался.
— Ты чего, родная? Что я не так сделал?
— Ничего… — Марина размазывала слезы по щекам, прижавшись к мужу. – Маму вспомнила… Она так хотела меня увидеть невестой…
Маринка осиротела в тринадцать. Отец ее, не справившись со свалившимся горем, запил горькую, напрочь забыв о дочери. Так Марина разом лишилась не только матери, но еще и отца. Полгода она пыталась образумить его. Плакала, просила, угрожала, даже ушла как-то раз из дома на три дня. Ничего не помогло. И тогда Маринка собрала немудрящие свои пожитки и отправилась жить к бабушке. Отец этого тоже не заметил. Как не заметил и того, что Марина выкопала все до одного кусты роз, которые сажала в свое время ее мать. Она, с разрешения бабушки, убрала все другие цветы в палисаднике и посадила розы. А потом горько плакала, когда ни одна из них не принялась.
— Мама их любила. Знала, как надо. А я не знаю…
— Ничего! Научишься!
Бабушка учила Марину не только сажать цветы, но и готовить, убирать, вести хозяйство.
— Рано мамка твоя ушла. Не успела тебя научить тому, что надо. А мне дожить бы теперь до того дня, когда ты замуж выйдешь. Тогда и помирать можно.
— Ба! Ты что такое говоришь! Что вы меня все бросаете! Мама, папа, теперь ты такие разговоры ведешь! Хватит! Я не железная! Хоть ты останься со мной!
— Буду, детка, буду! Не плачь!
Анна Михайловна прожила долгую жизнь. Мать Маринки была ее младшей дочерью, поздней и самой любимой. Маринке казалось, что бабушка так и не оправилась от того, что любимицы, с которой планировалась спокойная старость, не стало так рано. Со старшими детьми у Анны Михайловны отношения были сложными.
— Так не я же их растила, Маринка. Когда было? Работали без сна и отдыха. А их в ясли, садик, школу, да по бабкам, благо были живы да при здоровье. Только в выходные их и видела. А много там навоспитываешь? Отрезанные ломтики… Только мамка твоя при мне была, да и то мало. Но, она меня любила, а уж я ее… Больше жизни! Нет страшнее на этом свете ничего, Маришка, чем пережить собственного ребенка…
С приходом в ее дом внучки Анна Михайловна чуть ожила и взяла себя в руки.
— Рано мне к моей Любушке. Тебя поднять надо.
Она взялась за Марину со всей строгостью и усердием.
— Что матери твоей скажу, когда увижу? Что проморгала тебя? Не похвалит!
Она как коршун следила за учебой Марины и любая оценка кроме «пятерки» воспринималась Анной Михайловной как кровное оскорбление.
— Не глупая вроде, а туда же! Голову-то включи! Образование надо, Маринка! Без него теперь никуда!
Когда внучка поступила в институт, Анна Михайловна на радостях закатила такой праздник, что весь поселок ахнул.
— Чисто свадьба! Это же надо! Так внучку любит!
А Анна Михайловна только посмеивалась. Она откладывала каждую копейку, чтобы помочь внучке и потихоньку готовила ей приданое. Маринка, приезжая на каникулы, помогала ей собирать травы и ягоду, которой бабушка торговала, чтобы не считать копейки с пенсии.
— Учись, Маришка! Я все сделаю, чтобы ты институт закончила, а дальше видно будет. Встретишь человека хорошего, и я спокойно уйду, оставив тебе все это.
— Бабушка!
— Что?! Думать надо наперед, Марина! Без этого никак! Поэтому и учу тебя, как в травах разбираться, где и когда какую взять. Мало ли, что в жизни сгодится? Я тоже, как ты, смеялась, когда бабушка меня по лугам таскала. А оно вон как вышло! Справились бы мы с тобой сейчас, кабы я этого всего не знала? То-то!
— Ба, а тебя ведьмой считают.
— Да и пусть их! – Анна Михайловна усмехалась, перевязывая очередной пучок чабреца суровой ниткой. – Когда человек чего не понимает, начинает всякие страсти придумывать. Это все от незнания, Маришка. Когда чего не знаешь – страшно. А у страха глаза, ох как велики! Раньше, думаешь, чего травниц не жаловали? Боялись! Шли на поклон, зная, что помогут, но боялись! И чуть что – записывали все беды на них. Ведьма! Как же! Легче придумать, чем разобраться что к чему. Лень. Вот и будут плевать вслед, когда не нужна, да руки целовать, как понадоблюсь. А все потому, что знаю чуть больше, чем они.
— Глупо…
— Еще как!
— Ба, а сейчас столько лекарств разных… Травы-то зачем? Все, что хочешь, и так вылечить можно.
— Все да не все. Кто так рассуждает? Те, кто не знает, что лекарства все эти в природе и найдены. Это уж потом всяко разно химичат да модифицируют, а изначально что? То-то! И травы, Маринка, это не замена лекарствам. Это дополнение. Прими жаропонижающее, а потом выпей чаю с малинкой или липовым цветом. Плохо будет?
— Хорошо!
— Вот именно! Вон сколько ко мне из города умных людей ездит. Как думаешь, зачем?
— За травами.
— Ага. А знаешь, какой состав самый ходовой у меня?
— Нет. Какой?
— От нервов. И не приходит никому в голову, что там ничего волшебного-то нет. Чабрец, мята да ромашка. Когда еще чего добавлю или уберу, если вижу, что надо. А они верят, сердешные. А все почему? Потому, что думают, что если такого чаю выпить, то все как рукой снимет. И работают тогда уже вовсе не травы, а вера вот эта.
— Самовнушение?
— Может и оно. А может, человеку просто хочется верить, что все хорошо будет, вот он и тянется к свету, старается его увидеть.
Замуж Маринку Анна Михайловна выдавала с размахом. За платьем ездила аж в Москву, чтобы не было ни у кого даже похожего.
— Бабушка! Да зачем это все? Распишемся и ладно!
— Нет, маленькая, не скажи! Много праздников у тебя в жизни еще будет, а этот на особицу. Потом поймешь. Пусть будет все красиво! Так, чтобы было что вспомнить.
Алексея она приняла как-то сразу, сильно не раздумывая.
— Михайлович? Прям как я! – Анна Михайловна разглядывала высокого нескладного парня.
Марина держала его тогда за руку, чувствуя, как дрожат пальцы избранника. Лешка почему-то страшно боялся знакомиться с ее бабушкой. И только, когда она, поставив на стол настоящий ведерный самовар, доставшийся ей по наследству, каким-то очень материнским жестом взъерошила ему волосы, приказав налегать на еду, расслабился и задышал, понимая, что его приняли. Приняли, несмотря на происхождение и пока еще только перспективу, ведь не было на тот момент ничего, кроме обещанной заводом квартиры, которую ждать можно было долго и нудно. Но, кто-то там наверху, видимо, решил, что Алексей и так уже в своей жизни нахлебался, а может просто пришел очередной приказ о молодых специалистах, но квартиру они с Маринкой получили как подарок на свадьбу, дав обязательство отработать на заводе еще десять лет.
Эти годы стали самыми счастливыми в жизни Алексея. Забыта была непутевая мать, бросавшая его на морозе, когда приятели приходили к ней, чтобы отметить очередной праздник, которому и места-то на отрывном календаре, висевшем на кухне, не нашлось. Забыт был голод, который верным спутником шел за ним все детство, не давая спать по ночам. Забыт был ремень, который висел на ручке двери в кухню и пускался в ход по делу и без. Забыты были и последние три года в интернате, куда его определили после того, как мать не вернулась как-то утром домой с очередной гулянки. О том, что она замерзла, не дойдя до дома каких-то пару сотен метров, Алексей узнал от участкового спустя два дня. Он давно перестал искать мать и беспокоиться за нее, привыкнув к тому, что ей ничего не стоило пропасть из дома на неделю, а то и на пару месяцев. В эти дни Алексей чувствовал себя совершенно взрослым. Он наводил порядок в квартире, варил какой-нибудь немудрящий суп и спокойно спал по ночам, понимая, что пока его никто не тронет.
С Мариной они познакомились случайно. Невысокая, чернявая девушка с пышными волосами, вьющимися мелким бесом, привлекла его внимание сразу, как только вошла в автобус. Он даже шагнул к ней, словно магнитом притянутый, но тут же опомнился и спохватился. Что ей сказать? Как начать разговор? Ведь она в его сторону даже не глянула!
Маринка и правда не смотрела по сторонам. Она встала к окну, хотя свободные места были, и принялась смотреть на мелькающие мимо дома и людей. А, когда автобус вдруг резко дернулся, тормозя, и все полетели друг на друга, упала первой, с таким звуком приложившись о поручень, что Алексей вздрогнул. Водитель укрыл отборным матерком незадачливого водителя, который затормозил перед автобусом так не вовремя, нарушая все мыслимые правила, а Алексей кинулся к Марине, которая медленно понималась, уже понимая, что наступить на ногу толком не может. Было больно.
— Ушиблась?
Марина кивнула и ойкнула от боли, попытавшись опереться на ногу.
— Кажется, подвернула…
Крепкие руки, которые несли ее до проходной, а потом до медпункта, почему-то показались Марине такими сильными и надежными, что она не стала раздумывать и согласилась пойти с Алексеем в кино, как только пройдет боль в ноге и здоровенная шишка на лбу.
— Нечего людей пугать!
Так же, на руках и почти бегом, Алексей донес ее до скорой в ту ночь, когда она вскрикнула испуганно в темноте и разбудила его.
— Беда, Лешенька!
Ребенок, которого они так ждали, так хотели, на свет так и не появился. И Алексей долго потом сидел в приемном покое, глядя на свои руки, не желая верить тому, что сказал врач… Такого просто не могло быть… Как же он не смог удержать? Сохранить? Сберечь самое дорогое?
Анна Михайловна ушла сразу вслед за внучкой. Не смогла вынести того, что потеряла еще одного своего любимого ребенка. Алексей, с которым у нее сложились самые теплые отношения, не стал даже спрашивать у старших ее детей, что делать. И памятник потом заказал один на двоих, зная, что Анна Михайловна хотела бы именно этого.
Его держало только это. Сделать все как надо. Потому, что больше он ничего уже не мог, да и не хотел.
Он не знал, откуда на кладбище появилась женщина, которая встала рядом, взяла вдруг его за руку, крепко сжала ее и шепнула на ухо, так, чтобы не слышали другие:
— Не вздумай! Иначе не увидишь ее больше. Не твое время сейчас! Рано!
Он тогда ничего не понял и даже не оглянулся, настолько все вокруг было пустым и ненужным. Мир, казалось, превратился в одну большую дыру, края которой были посыпаны пеплом. И стоило только сделать шаг и этот пепел сорвется с края, укроет собой, не давая больше сделать ни вдох, ни выдох, и все закончится. Прекратится боль, и наступит забвение.
Слова этой женщины он вспомнил позже, когда проснулся дома на следующее утро. Почему-то они отпечатались так четко, что он вспомнил их, разом поняв вдруг смысл того, что она сказала.
Алексей прошелся по квартире, всюду натыкаясь на вещи Марины, а потом взвыл, словно раненый зверь, схватил ключи, паспорт и бумажник, и выскочил из дома, думая, что никогда уже сюда не вернется. Его вещи собрал и привез потом его друг, Володька, и он же уладил все с начальством, объяснив, почему Алексей вдруг сорвался и уехал из города.
Дедов дом стоял заколоченным долго. Даже слишком. Последний раз Алексей был здесь, когда ему исполнилось семь. Он помнил большую светлую избу, белые занавески с вышитыми васильками на окнах, запах парного молока и дедово ворчание:
— Вставай, пострел! Все проспишь!
Тогда мать еще не пила, а у Лешки был отец. Как и что случилось у них потом, Алексей никогда так и не узнал. Знал только, что отец ушел, бросив его с матерью, и так больше никогда и не вернулся, напрочь забыв о том, что когда-то имел сына. Став взрослым Алексей пытался разыскать его, но тщетно. Мать на вопросы отвечать отказывалась, а больше спросить было не у кого. Деда не стало через полгода после того, как Алексей приезжал к нему на каникулы в последний раз.
Теперь дом был вовсе не похож на тот, который помнил Алексей. Темный, словно прижавшийся к земле, он встретил неласково, дохнув в лицо нового хозяина затхлостью и обидой. Впрочем, Алексей этого не заметил. У него не было ни сил, ни желания обращать внимание на окружающий мир. Наскоро наведя порядок в доме, он коротко кивнул заглянувшим вечером мужикам, которые молча пожали ему руку, откуда-то зная о свалившемся на него горе, и выставили бутылку, предложив помянуть тех, кто покинул его.
Это потом Алексей узнает, что в поселке не бывает секретов, а Маринкина бабушка, которая, хоть и жила в соседнем районе, была настолько знакома здесь всем и каждому, что горе его вдруг стало общим и почти никто из соседей не остался к нему равнодушным. Не заглядывая в комнату, где спал Алексей, женщины со всего поселка молча оставляли на маленькой кухне то, что принесли, и уходили, понимая, что сейчас ему совершенно не до разговоров.
И только одна соседка, самая близкая, живущая через забор, понятия не имела, кто поселился теперь рядом. Именно она кричала утром, пытаясь догнать своего десятилетнего сына, который, вытерев, разбитый очередным сожителем матери, нос, махнул через двор Алексея к речке.
Алексей его не видел. Он в этот момент удивленно разглядывал заваленный продуктами стол. Какие-то пироги, вареная картошка и яйца, пара пучков зелени, несмотря на то, что морозы уже схватывали по ночам, пощипывая за нос и обещая скорую зиму. Даже два колечка домашней колбасы, скромно притулившихся с краю и пахнувших так, что мгновенно захотелось есть. Алексей даже сердито дернул плечом. Какая еда?! Не до того ведь…
Шорох, раздавшийся под столом, заставил его вздрогнуть и проворно отпрыгнуть. Пару мышей он видел и накануне, но они испуганно шмыгнули вдоль стен, заметавшись, когда он включил свет, и пропали.
Но, под столом сидела вовсе не мышь. Два внимательных темных глаза, чумазое личико, грязное настолько, что непонятно было какого вообще цвета кожа у ребенка, и неожиданно белые, как сахарок, зубы, вцепившиеся в колечко колбасы, которую держали цепкие маленькие пальчики.
— Ты кто? – Алексей ошарашенно смотрел на девочку, которая молча выбралась из-под стола, продолжая жевать.
Девчонка была маленькая. Года три, может чуть больше. Не будь на ней замызганного платья, Алексей бы принял ее за мальчика. Волосы, коротко и неровно остриженные, торчали в разные стороны, а руки настолько грязными, что он дернулся было к ведру с водой, но передумал.
— Ты что здесь делаешь?
Гостья не спеша дожевала и прищурилась:
— Ем! Вкусная колбаска! Можно еще?
Не дожидаясь ответа, она стянула со стола кусок пирога и уселась на старенький табурет.
— Не стой! Садись и ешь тоже! Тут много!
Алексей, как зачарованный, повиновался странному приказу.
Они сидели рядом и ели, молча передавая друг другу то соль, то кусок хлеба. Все происходящее было настолько нереальным, что Алексей подумал было, что еще спит. Но, реальность вернулась разом, когда в дверь заколотили с криком:
— Где она? Где Васька? А, ну! Отдавай мне дочку! Упырь! Я тебе устрою!
Девчонка, испуганно оглянулась на дверь и соскользнула с табурета, снова забравшись под стол:
— Не отдавай меня! Лупить будет!
Глаза ее были такими перепуганными, что Алексей молча шагнул к двери в комнату, открыл ее и кивнул девочке:
— Прячься!
Малышка метнулась туда так быстро, что Алексей не успел даже сообразить, куда она забилась. Прикрыв дверь в комнату, он распахнул входную и встал на пороге, выпрямившись во весь свой немаленький рост.
— Чего надо?!
Растрепанная, не совсем трезвая женщина, которая чуть не свалилась со ступенек от неожиданности, разом проглотила все, готовые сорваться, ругательства.
— Где Васька? Отдай!
— Какой Васька? Кота потеряла, что ли?
— Шутник!
Женщина пьяненько хихикнула, неловким жестом пытаясь убрать волосы с глаз. Было в ней что-то настолько знакомое и жалкое, что Алексей невольно сжал кулаки, пытаясь не сорваться на крик.
— Не знаю, что тебе надо, но еще раз заорешь с утра вот так, и я с тобой церемониться не буду! Живо определю куда надо! Поняла меня?
— Загрозил! Испугалась, ага!
Женщина нахмурилась и уперла руки в бока.
— Дочка моя где? Василиса! Кроме как у тебя – больше негде искать ее!
— Ребенка найти не можешь? Что ты за мать такая?
— Хорошая мать! Не тебе судить, понял! Видал ее?
— Нет!
— Значит, с братцем умотала. Ну, попадутся они мне!
Качнувшись на нетвердых ногах, женщина развернулась и пошла к калитке. Уже открыв ее, она обернулась и погрозила Алексею пальцем:
— Смотри у меня!
Он сплюнул в сердцах и вернулся в дом, сердито хлопнув рассохшейся дверью.
Василиса сидела в комнате, спрятавшись за шкафом, и выглядывала оттуда, опасливо косясь на окна.
— Ушла?
— Ага. Мамка твоя?
— Она…
Девочка вздохнула и выбралась из своего укрытия. Протопав на кухню, она покрутилась у стола, собирая в пакет оставшуюся колбасу и хлеб.
— Это Пашке. Он тоже голодный!
Она подумала немного, а потом все-таки достала из пакета колбасу, отломила половину колечка, и протянула Алексею:
— На, держи! Тебе же хватит? Ты большой! Если мало будет, сам себе купишь.
Деловито кивнув напоследок, Василиса с опаской выглянула за дверь, а потом вприпрыжку понеслась через двор к огороду.
Алексей вышел на крыльцо и долго смотрел вслед давно скрывшейся из виду девчонке, еще не понимая, что с этого дня вся его жизнь перевернулась.
Павел пришел к нему ближе к вечеру, когда Алексей сидел на крыше, пытаясь залатать прохудившиеся участки. По-хорошему надо было перекрывать крышу полностью, и Алексей вдруг даже обрадовался этим заботам. Они позволяли отвлечься от тех мыслей, что неотвязно лезли в голову, мешая дышать.
— Дядь Леша!
— Привет, племянничек! – Алексей разглядывал щуплого пацана, который стоял внизу, задрав голову. – Там внизу банка с гвоздями. Давай ее сюда.
Не раздумывая даже мгновения, Пашка схватил банку, на которую показывал Алексей и полез по лестнице наверх.
— Осторожно! Свалишься – придется мне перед твоей мамкой ответ держать.
— Не придется! – Пашка нахмурился, глянув в сторону своего дома. Света в окнах не было, а это значило, что мать еще спит, несмотря на то, что время за полдень. И проснется она только к ночи, когда придут ее «друзья». И тогда снова нужно будет прятаться самому и прятать Василису. Пусть сестра уже и большая, скоро шесть будет, но защищать ее он привык, давно считая это главной своей задачей в жизни.
Они долго еще возились на крыше, поглядывая на небо, которое хоть и обещало скорый дождь, но пока держалось, давая возможность закончить ремонт.
Наконец, Алексей в последний раз ударил молотком и кивнул своему нежданному помощнику:
— Давай вниз. Пойдем чай пить. Заработали!
Пашка ссыпался вниз по лестнице и наткнулся на сестру, которая тихо сидела на крыльце, дожидаясь брата.
— Я тоже чаю хочу! Можно?
И опять не дожидаясь, пока Алексей ответит, она деловито протопала в дом и принялась перебирать то, что лежало на столе.
— Эй! Хозяюшка! Ты бы руки вымыла для начала! А то они у тебя как у сапожника!
Удивленно глянув на свои ладошки, Василиса вытерла их о платье и показала Алексею:
— Сойдет?
— Не-а! Как следует давай! С мылом! Иди сюда! – Алексей заглянул в умывальник, подлил воды и достал с полочки мыло. – Приступай! И братца тоже умой. Такой же чумазый!
Василиса начала было мыть руки, едва касаясь воды ладошками, но потом вошла во вкус и скоро они с Пашкой уже вовсю веселились, оттирая друг друга и брызгаясь водой.
Алексей поставил чайник и быстро наделал бутербродов. Готовить было некогда, но он уже подумал о том, что детей кормить надо не всухомятку и не мешало бы сварганить хоть что-то горячее.
Через полчаса наевшиеся до отвала, впервые за последние несколько недель, дети, уже клевали носами. Алексей выглянул на крыльцо, прислушался, а потом вернулся в дом и постелил им в маленькой комнате.
— Хватится мать вас?
— Нет… — Павлик сонно помотал головой. – До завтра и не вспомнит. Нам нельзя домой сейчас.
— А где же вы спите, когда она вот так?
— В баньке. Она маленькая и там почти тепло. Да еще и дверь запирается. Никто не полезет.
Алексей поднял на руки сопящую уже вовсю Василису и понес ее в комнату.
— Ложитесь. Тут теплее, чем в баньке. Утром думать будем, что с вами дальше делать.
Он долго еще сидел в комнате, прислушиваясь к дыханию детей, и злился так, как никогда до этого в своей жизни. Ему хотелось выйти сейчас во двор, дойти до соседнего дома и… Спалить его к чертовой матери со всей гнилью, которая там сейчас пировала. Но, он понимал, что это не выход. Дети, спящие сейчас в его доме, были доказательством того, что женщина, державшая его за руку на кладбище, была права. Его время действительно еще не настало. И пусть они чужие, но там они никому не нужны, а к нему пришли сами. И нет у него никакого права выгнать их, отказав в убежище. А в том, что оно было им необходимо, Алексей уже не сомневался. Он видел, как едят брат с сестрой, видел синяки на их худых руках и ногах, и понимал — повторяется сейчас то, что пришлось пережить ему самому в детстве. Василисе почти шесть, а выглядит она на три, от силы на четыре, года. Дунь и полетит, настолько худая и бледная. Да и Павлик не лучше. Разве они для этого появились на свет? Чтобы выгрызать себе жизнь каждый день вот так, ища, где можно поесть и укрыться? И, когда он думал об этом, перед глазами все становилось красно-черным, а ярость наливала кулаки силой, требуя выхода. Почему его Маринка, которая так мечтала стать матерью, потеряла не только ребенка, но и собственную жизнь, идя до конца в своем желании? А эта лохматая баба, имея двоих детей, даже не помнит временами, что они у нее есть и не считает нужным о них заботится?! Почему это повторяется снова и снова, калеча маленькие жизни и отращивая зубы детям так рано? Как остановить это?
Ответа пока не было. Алексей понимал, что детей ему никто не отдаст, а это значит, что придется решать вопрос как-то иначе. Только вот как, придумать он пока не мог.
Он думал не день и не два, пытаясь понять, как сделать так, чтобы детям не пришлось больше приходить к нему тайком. А потом Ирина, мать детей, пришла к Алексею сама, чтобы «порешать вопрос».
— Забирай! Раз решил в папку поиграть. Мне не жалко! Давай мне на бутылку и пусть живут у тебя.
Алексей растерялся было, но тут же шальная мысль пришла ему в голову. Не давая себе пути назад, он выпалил:
— А если не на бутылку дам, а больше? Напишешь отказ?
— Ты за кого меня держишь?! – Ирина взвилась было, но быстро остыла. – А сколько дашь?
— Дом забирай и еще сверху найдется. А детей я в город увезу. Отец-то есть у них?
— Да какое! От разных они.
Алексей вдруг четко понял, что делать дальше и уже спокойно сказал:
— Тогда меня запишешь! Поняла?
— А ты мне?
— А я тебе выбор дам. Хочешь – лечиться поедешь? Я оплачу и помогу.
— Еще чего! Нечего мне тут вот это вот! Сама знаю, как жить надо!
— Тогда просто денег дам. Живи как знаешь.
— Зачем они тебе? Чужие же дети! Не твоя печаль… – Ирина вдруг глянула на Алексея трезво. Ее взгляд стал цепким и внимательным, удивив его скользнувшей по донышку глаз тревогой.
— Хочу, чтобы людьми выросли.
Алексей не знал, что еще ответить.
Ирина помолчала, думая о чем-то, а потом кивнула:
— Не надо мне денег. Так забирай.
Она отмахнулась от того, что пытался еще сказать ей Алексей, и ушла в тот день, впервые не заорав на выскочившую на крыльцо дочь, требуя идти домой немедленно.
Бумаги оформляли долго. Алексей пытался поймать момент, когда Ирина была трезвой, а под конец рассердился и запер ее на два дня, чтобы закончить с формальностями. И как только ему выдали новые свидетельства о рождении, где в графе «отец» стояло его имя, он собрался и увез детей в город.
— А мы с мамкой видеться сможем? – Павлик оглянулся на свой дом, когда они уже шагали к остановке местного поселкового автобуса.
— Если захочешь – в любое время.
— Она сама не захочет…
Мальчишка вздохнул, отвернулся, и взял покрепче за руку сестру:
— Разберемся!
На заводе не слишком удивились возвращению Алексея, а вот наличие двоих детей, появившихся непонятно откуда, вызвало немало пересудов. Впрочем, разговоры быстро закончились, как только Алексей на очередной вопрос категорично отрезал:
— Мои дети. Я – отец!
Ирина спилась через несколько лет. Алексей несколько раз ездил в поселок, пытался уговорить ее лечиться ради детей, но видел, что все бесполезно.
Дом, оставшийся от матери, Василиса и Павел позже решили снести. И скоро на участке вырос новый, в котором поселились Василиса с мужем. Павел остался в городе. Здесь у него была работа, семья и квартира, которая досталась от отца.
Сам же Алексей перебрался поближе к дочери, подправив, с помощью сына, старый дом. Они перекрыли крышу, навели порядок во дворе, и скоро уже беременная Василиса сажала розы в палисаднике под окном отца, приговаривая:
— Будет тебе, папуля, красота!
А спустя несколько лет в доме у Алексея соберутся две большие семьи. Дети будут носиться по двору, хватая с накрытого стола то одно, то другое. И Алексей, крякнув, встанет на колени и вытащит из-под стола младшую внучку.
— Ты что здесь делаешь?
— Ем! – дочка Василисы протянет деду кусочек колбасы и улыбнется. – И ты — ешь! Нечего голодным ходить!