– Вот возьму я как-нибудь чайник, да как шваркну тебе по голове!
Светка и Ленка привыкли. Это была любимая фраза матери. Не угрожала она только Наташке. Ту просто била по заднице. Было ещё можно, малая же.
Сейчас шваркнуть по голове чайником мать угрожала Светке за то, что не постирала Наташкины колготки. Мать велела это сделать ещё в пятницу, когда привели Наташу с пятидневки с кучей грязного белья. А Светка забыла.
– Вот увидите, я опоздаю на работу! Из-за вас опоздаю!
Эта угроза – опоздать, по мнению матери, должна была произвести на них какое-то обвиняющее и ободряющее впечатление. Но они привыкли, и также лениво продолжали собираться. Наташку – в ясли, на неделю, до выходных, Светка, старшая – в интернат. И только Ленка, третьеклассница, ещё неустроенная в интернат, возвращалась домой после продленки.
– Вы сведете меня с ума! – возмущалась мать, непривыкшая к такой толпе детей дома.
– Мам, а мне все колготки уже малы, – жаловалась Ленка, с трудом натягивая их.
Но мать уже ничего не слышала. Она запихивала в сумку нестиранные колготки Наташи. Чистых не было, а на неделю собрать что-то надо.
– Прекрати ныть, – прикрикнула она на младшую, которая только что прищемила палец молнией ботинка, – Горе мне с вами! Вот увидите, я точно опоздаю на работу. Из-за вас!
Она б и не забирала из пятидневки Наташу по выходным, если б не пригрозили ей – из яслей вообще дочь исключить. Теперь за Наташкой ездила Света. И по материнской логике – была в этом и виновата. Сама привезла – сама и отвечай, нянчись, следи за колготками.
Светка фыркала, ругалась с матерью, уходила из дома и шлялась во дворе все свои интернатовские выходные. Ленка знала, что она уже покуривает и даже выпивает, и завидовала сестре.
Потому что Наташка, в этом случае, становилась её ответственностью. Младшая будила Лену утром, залезая к той под одеяло, ревела от ненакормленности. К матери лезть по утрам было нельзя – будешь бита.
В субботу утром холодильник был пуст, и Ленка кормила Наташку чем попало.
Зато потом они наедались досыта. Вечером в субботу у матери всегда были гости. Гости приносили с собой угощения и веселье.
Ленке нравились субботние вечера. Она знала – тетка Люся непременно принесет холодец или котлеты, дядя Витя никогда не приходит без конфет для них, да и мать расстарается – принесет из магазина целую авоську еды.
Это потому что все друзья были очень участливы к чужой беде, потому что недавно мать бросил Наташкин отец, их со Светой отчим.
И водка была, конечно. Но Ленке было всё равно. И пусть. Главное – мать будет в настроении. Она нарядится сама и нарядит их, весь вечер будет накрытый стол, с которого можно брать что угодно. И мать не наорет за это.
А потом они будут танцевать и петь песни.
И они втроём, если Светка будет дома, тоже будут танцевать и веселиться допоздна. Танцевать Ленка любила очень.
И лишь поздней ночью мать прогонит их спать, но они не уснут, а будут долго ещё прыгать с Наташкой на кроватях, и хоть Светка и будет их успокаивать, они не будут её слушаться.
Правда, утром мать опять будет злющей. Светка – тоже. Потому что уборку Светка терпеть не может.
– Вот возьму я как-нибудь чайник, да как шваркну тебе по голове!
Светка психует в последнее время часто, уходит из дома.
– Вот! Теперь тебе полы мыть! Скажи спасибо своей сестрице-паскудине.
И Ленка злилась уже и на Светку. Хорошо ей – хлопнула дверью и ушла, а Ленке тут разгребать. И она по-детски неважнецки, но терла и мыла их небольшую двушку полдня.
Вообще, уборка – давно задача Лены. Мать с утра как всегда ничего не успевала.
– Вот увидишь, я опоздаю на работу! Из-за тебя опоздаю!
Возвращалась с завода она в седьмом часу вечера. И если б к тому времени в доме оказалась бы не вымыта посуда или не убраны постели – Ленке бы точно прилетело чайником. Один раз и прилетело. Не чайником, но мать так смазала её по щеке, что на ней остались ее пальцы.
Поэтому, приходя с продленки, перекусив, Ленка принималась за дела. А потом…
А потом у неё наступало лучшее личное время, потому что все уроки она успевала сделать на продленке.
А личное время для неё было таким – она включала телевизор и садилась перед ним на колени в трусах и майке посреди широкого зала. Как правило, в это время по телевизору шёл балет.
Ленка танцевала. Сначала сидела, смотрела, впитывала все моменты искусства хрупких балерин, а потом старательно импровизировала, глядя в экран. Она уставала, майка её намокала от пота, но она поглядывала на часы и мысленно пыталась остановить время. Придет мать – не потанцуешь.
Это было ее любимое время. Даже лёжа в постели она все крутила и крутила перед собой руками, изображая танцующую. А любая музыка вызывала у неё образы.
Только в эти минуты чувствовала она себя счастливой. А в остальном …
Недавно вызывали мать в милицейский участок – Светка разбила окна Костика – отца Наташки.
Он прожил с матерью шесть лет. А потом ушёл. И как ушел? … Остался жить тут же – по соседству. Каждый день встречался то в магазине, то в Доме культуры. И всегда с новой своей пассией – молодой черноволосой учительницей из Ленкиной школы. Они ходили за руку и мило ворковали.
Когда отец, каким его уже и считали девчонки, видел их, он отворачивался и, если не получалось сменить маршрут, делал вид, что не замечает их.
Первое время Светка цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Там мамка плачет!». Отец отрывал от себя её руки, косясь стыдливо на новую избранницу, строго говорил Светке, чтоб шла домой, и почти убегал.
Ленка так никогда себя не вела. Сначала, по малолетству, она просто ничего не поняла, а потом, когда Витька Захлебин начал орать в классе, глядя из окна:
– Смотрите, смотрите – папашка Мотылевой опять милуется с математичкой. Любовнички! М-м-м, – он изображал поцелуи.
И когда Ленка ему шандарахнула портфелем так, что он отлетел к стене, он, от злобы, начал следить за ее отцом ещё больше. И теперь докладывал по утрам всему классу:
– Вчера в кино на заднем ряду папашка твой, Мотылева, был. Опять со своей … Мороженое ели. Мамка моя сказала – лучше б детям купил по мороженому. Сволочь! А мамка-то твоя пьет с горя, да? Совсем спилась. Бабка моя сказала – детдом по вам плачет. У вас у всех папашки разные.
Ленка брала портфель, и Витька убегал. Она не догоняла. Зачем? Все равно будет возможность вдарить ему при случае. Витька уже её боялся и старался рядом не находиться, но издевательства не прекращал. Дети в третьем классе могут быть очень жестоки…
Учители шептались, прятали от Ленки глаза, подружки шушукались. Ленка начала тоже злиться и на отчима, и на мать.
То, что отцы у них разные, Света с Леной давно знали и ничего особенного в этом не видели. Просто Ленкин отец женился на матери, когда Светка у нее уже была, а потом погиб – убило электричеством на работе. Мать года три одна жила, а потом вот с этим гадом – папой Костиком. Получается, Костик для Ленки был, в общем-то, единственным отцом, которого она знала. А теперь, которого ненавидела, как и Светка.
Мать спивалась все больше. Летом пропадала на зеленках, иногда брала с собой детей, но чаще оставляла девочек на попечение старшей.
– Эй, Мотылева, мать твоя опять напилась, несут! – кричал во дворе Витька. Следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны туфли гребли носками асфальт.
Светке это надоело, и она все чаще уезжала к бабке – матери её отца. Отец её тоже был жив, но жил где-то далеко давно другой семьёй. А мать его – в соседнем поселке.
Ленка там никогда не была, ее туда не звали.
Ей все чаще приходилось оставаться с маленькой Наташей. Сердобольные соседки забили тревогу, и вскоре Наташу из яслей на выходные отдали Костику и его пассии. Отец всё-таки.
Ленка ревела. Казалось, так надоела ей приставучая Наташка, а вот, когда ее забрали, вдруг заскучала.
Однажды, теплым летним днём, когда Ленка с подружкой Верой гуляли в парке, она вдруг увидела Наташу с Костиком и его пассией. Наташа каталась на карусели, а эти – в обнимку сидели на скамье.
Верка дергала Лену, а она не могла оторваться – смотрела на сестру: розовое платье, туфельки.
И тут маленькая Наташа тоже увидела Лену. Увидела и начала слезать с лошадки прямо на ходу работающей карусели. Тетенька-работник аттракциона закричала, погрозила ей пальцем, и Наташка испуганно забралась обратно, но на каждом круге продолжала смотреть на Лену. А потом и вовсе разревелась. Так и ездила, ездила и плакала.
Костик тоже заметил Лену, увидел реакцию дочки. Он встал и сердито из-под бровей смотрел в сторону Ленки.
Ленка дернула головой и быстро пошла по аллее, Верка её догоняла.
– Ты чего, Лен!
– Да пошли они все! Я вообще их ненавижу!
И почему она не может обнять сестричку? Как понять этих взрослых?
А в июле мать не встала после очередной гулянки – скрутило живот. Соседи вызвали скорую, и мать увезли в больницу. А Лену забрала к себе тетка Люся, мамина подруга. У неё в доме Лена прожила две недели.
А потом …
Матери нужна была серьезная операция. Её печень сдавалась. И каким-то чудесным образом, случилось такое везение. То ли в больнице пожалели – молодая женщина, трое детей, то ли – дело случая, но вместе с врачами и медиками, которые ехали в Москву на какой-то симпозиум, в Москву на операцию направили и мать.
Ленку девать было некуда. Тетя Люся, видимо, ответственность на себя не взяла, и Ленка поехала вместе с матерью.
Собирались на скорую руку – мать привезли на скорой и ждали внизу. Ленка зачем-то прихватила с собой портфель с учебниками, но взяла совсем мало одежды. А матери было не до нее.
Ехали на поезде. Было здорово. Медики кормили и веселили её. Лена никогда так далеко не ездила, лежала на верхней полке и смотрела на меняющийся на глазах пейзаж. Мать скучала, поглядывала на пьющую компанию вахтовиков, но только грустно им улыбалась.
Город Лену испугал. Испугал суетой, напряжённостью взрослых, волнением и какой-то растерянностью матери, а еще – количеством людей.
Месяц Ленка жила в больнице, где лечилась и оперировалась мать. Ночевала она то в палате, то в кабинетах, то в кладовке — где позволяли дежурные сестры. Мать прооперировали, долго она находилась в реанимации, и Ленка ждала. Она мыла пол в палате, убирала посуду за лежачими, разносила передачки, вовсю помогала. К ней здесь привыкли и относились тепло.
В одной палате с матерью лежала плаксивая пожилая старушка, которой Лена помогала очень. Она долго не могла встать после операции, к ней никто не приходил, и шустрая Ленка пришлась как нельзя кстати.
В коридоре на их этаже стоял телевизор. Вечером ходячие больные собирались там. Однажды, когда шёл балет, все, сидящие тут друг за другом обернулись назад. Маленькая девочка танцевала, порхала как бабочка под музыку.
И теперь больные сами включали телевизор, и если там звучала музыка, просили Лену танцевать. Она подтягивала сползающие маленькие колготки, снимала тапки и танцевала. Делала это с превеликим удовольствием.
Одна из санитарок однажды принесла ей ворох одежды – внучка из всего выросла. Там были и колготки, и платья, и майки с трусами.
Особенно Лене понравился теплый большой серый свитер. Он был такой мягкий и уютный, что Лена сразу его и натянула. Братец август был в Москве дождливым. А от этого свитера теплым становился даже стул, на котором он лежал. Сейчас Лене он был ниже колен.
Этот свитер она будет носить долгие годы. Он оказался безразмерным.
Интеллигентная старушка из материнской палаты оказалась балериной Большого театра. Правда, в далёком прошлом. Она и порекомендовала матери показать Лену в хореографическом училище. Как раз шёл отбор.
– Жаль, конечно, что подкурсов она не прошла. Науки нет совсем. Но попробовать можно.
И тётенька аккуратным красивым почерком написала адрес училища на тетрадном листе.
Мать покивала и небрежно бросила листок на тумбочку. Ленка поняла – мать даже и не слушала, что говорит ей старая балерина. Она потихоньку убрала листок к себе в портфель– в дневник.
Мать скоро выписывали, отпустили за билетами, и она сама, придерживая шов, отправилась на вокзал. Билеты взяла на поздний вечер следующего дня. Просила, чтоб разрешили остаться в больнице до вечера, хотя бы до послеобеденного времени, но, увы, её место уже было предназначено другой больной и ровно в девять, после завтрака, они вдвоем уже вышли на улицу.
День был прохладный. Прошел дождь, дул холодный ветер. Казалось, осень пришла несколько преждевременно. Лена – в свитере, надетом на колготки и рубашку.
Сумка была тяжёлой, и мать останавливалась и на лестнице и сейчас, на пороге здания стационара. Она подняла воротник пиджака, прикрываясь от ветра.
– Уф! Холодно как. Ну, и что мы целый день делать будем, а, Ленок? На вокзале сидеть придется.
– Мам, а помнишь тетя Дана говорила про отбор в училище? Давай туда поедем.
– Рехнулась девка … Мне б до вокзала доехать. Думаешь, здоровая я уже, сумки-то таскать?
– А мы попросим сумку тут оставить. Ну, мам!
– Прекрати ныть! Сказала – нет, значит – нет. Я и адрес выбросила. Кому ты нужна тут? Тут своих балерин пруд пруди.
Ленка бросилась на колени, открыла портфель и достала листок с адресом, подскочила, протянула матери.
– Вот…
– Что это! Нет, ну надо же … проворная какая.
И Лена нутром почувствовала, что мать уже сомневается.
– Я щас…, – бегом рванула обратно в больницу. С вахтершей-гардеробщицей она была хорошо знакома, помогала не раз разносить передачки больным.
Через две минуты выбежала, схватила сумку.
– Разрешили, мам. Разрешили тут сумку оставить до вечера, я и портфель оставлю, только документы нужны. Поехали, а?
– Говорю же, зря только прокатаемся. Запомни – тут мы никому не нужны. Без денег-то, – но все же мать зацепила за рукав проходившую пожилую даму и сунула ей листок, – Где это, далеко? Не подскажете?
Дама взяла листок.
– Нет, не очень далеко. Это вам на метро надо, вот туда, и ехать….
Она объяснила, как добраться.
– Ой, все равно делать нече, хоть Москву глянем. Только зря все это…
Ленка подхватила сумку и потащила почти волоком её в гардеробную.
Училище было далеко от метро. Мать шла и ворчала, держалась за бок и ругала Ленку. А Ленка боялась только одного, что мать сейчас повернет назад. Она забегала вперёд, высматривая училище.
Строгий фасад училища они чуть не прошли. Здание и надпись были в глубине обширного двора. Если б не обратила внимание Лена на то, что двор переполнен взрослыми, а между ними – девочки в гимнастических купальниках, под кофтами и куртками, и даже – в балетных пачках.
Из калитки вышла женщина с сердитым лицом и девочка с красными опухшими глазами. Они вышли молча, но напряжение чувствовалось. Видимо, мать была на что-то очень рассержена.
Лена с матерью зашли во двор училища.
Мать Лены немного распрямила спину, дорога её утомила и она шла уже полусогнувшись. Она отдернула старый коричневый пиджак. Это мало помогло – вид у матери был далеко непрезентабельный. Да и Ленка в длинном свитере и старых ботинках смотрелась тут странно.
В широком коридоре училища происходило что-то несусветное. Тут стояли переносные станки для занятий, и часть девочек под присмотром родителей разминалась, кто-то репетировали, упорно следуя хлопкам преподавательниц или родительниц, растягивался сидя на полу, и через них приходилось перешагивать. Кто-то плакал, утирал нос, кто-то спокойно ждал своей очереди.
Были тут и мальчики в белых майках и трусах. Но их было мало.
Девчонки были гладко расчесаны, у некоторых в пучках волос блестели украшения. Все были либо в купальниках и носочках, либо в балетных пачках.
Ленка уставилась на крепкую девчушку в голубой пачке с серебром. Её костюм был до того красив, что Ленка даже на время забыла зачем они пришли.
– Слушай, поехали-ка обратно. Нечего тут делать, – оглядывая коридор, медленно произнесла мать.
У всех на руках были прикреплены номера.
Мать растерянно остановилась в коридоре.
– Скажите, а где взять такой вот номер? – Лена подскочила к женщине.
Та указала на открытую дверь дальше по коридору. Они прошли туда. Совсем юные девушки, видимо старшекурсницы, занимались регистрацией и первым осмотром. Они взвешивали и измеряли рост.
Мать села перед одной девицей, молча подала свидетельство Лены.
– Так Мотылева Елена Александровна, 10 лет. Медицинскую справку, пожалуйста.
– Какую справку?
– Медицинскую.
– У нас – нет, – обречённо сказала мать.
– Но будет, точно будет. Мы привезём сегодня, – подскочила и быстро добавила Ленка.
Девушка спокойно писала.
– Хорошо, если результат будет положительный, привезёте, – сказала устало, продолжая писать, – А сейчас переодевайтесь и – на весы.
– Но… – мать, конечно, хотела сказать, что переодеваться им не во что.
Лена перебила.
– Хорошо!
Она подошла к стоящим в стороне вешалкам, быстро стянула с себя свитер и рубашку, сняла ботинки, заправила майку в колготки и вышла.
Девушка подняла глаза, удивлённо посмотрела на девочку.
– Это что?
– Я так буду танцевать, я купальник забыла дома.
– Так нельзя, есть же правила. Там комиссия, уважаемые люди …
– А так? – Ленка стягивала с себя колготки.
Трусы на ней были бежевые.
– А так тем более.
– Почему это, там мальчики так одеты.
– У них специальные трусы, дорогая.
Мать строго рявкнула, велела надеть колготки. И тут в приемную зашёл высокий мужчина.
– Вот, Семен Игоревич, полюбуйтесь, у нас тут цирк, – она махнула рукой в сторону Лены, – Она забыла купальник.
Он посмотрел на Лену из-под очков и задумчиво произнес:
– В купальнике важна не форма, а содержание. Да пусть танцует в чем есть, успокойтесь, Зиночка.
Он тоже выглядел усталым.
Ленка натянула колготки повыше и гордо посмотрела на девушку.
– Хорошо, иди на весы, – велела она Лене, а мать спросила, – Вы написали программу?
– Какую программу? – мать не понимала, что тут надо писать.
– Название номера, который дочь будет исполнять, – Зинаида раздражалась и больно ударила Ленке по голове, измеряя рост.
Мать задумалась, но ей уже стыдно было переспрашивать.
«Да что они о себе тут возомнили, эти москвичи!»
Уже следующая девочка в белом купальнике, красивая и аккуратно убранная ждала своей очереди.
Мать глянула на Ленку – растрёпанная, в майке и колготках с завязанным узлом резинки на животе, выглядела она нелепо. Но было что-то в глазах дочери такое заразительное – твердость и упорство.
Она увидела на столе смятый, видимо, испорченный кем-то лист и аккуратно написала то же, что и там – «Танец феи Драже».
Им дали номер 124.
А потом мать пятерней тщательно расчесывала Ленку, доказывая всем, что и ее дочь ничуть не хуже, а волосы у неё получше многих тут присутствующих. Вытащила из своей головы все шпильки, быстро заплела свои волосы в косу, а шпильками соорудила Ленке вполне приличный пучок – крепкий и твердый. Втыкала шпильки с силой, понимала, что Ленке больно, но та молчала, терпела, сцепив зубы.
«Ишь ты! Подумаешь – в пачках они! Что теперь, раз нет у нас пачки или купальника, так и права не имеем что ли? У нас у всех в стране права равные.» – сердито думала мать.
А Ленка наблюдала за готовящимися.
– Жёстче, жёстче фраппе! – командовала женщина, репетирующей девочке в воздушной короткой юбочке, – Воот, совсем другое дело.
Ленка не понимала о чем они говорят, но она была уверена – она тоже так может. Делов-то!
Ждать пришлось очень долго. Мать уже охладела, они обе понуро сидели в углу на освободившихся креслах.
– Порепетируешь, может? – предложила мать, но как-то лениво. Зря они все-таки это затеяли.
Ленка помотала головой. Здесь она стеснялась своих колготок. На неё косились. Некоторые открыто воротили нос, некоторые прикрыто улыбались.
121, 122, 123 …
Она подошла ближе к кабинету и слушала доносившуюся оттуда музыку, представляла, что танцует она.
Девочка под номером 123, как раз та, которая в голубой пачке с серебром, выбежала очень веселая, бросилась к матери, обняла – сказала, что её очень хвалили.
– Номер сто двадцать четыре, Мотылева Елена, прошу…
За длинным столом в большом танцевальном зале, со станками по периметру, сидела комиссия – пять человек: одна – совсем старушка, похоже, она дремала, положив голову на грудь, тот мужчина, что заходил в приемную, ещё пожилая дама с зализанной на прямой пробор прической, женщина помоложе и девушка, которая всех приглашала.
Все возрились на странную девочку в колготках.
– Что это?
***
За длинным столом в большом танцевальном зале со станками по периметру сидела комиссия – пять человек. Одна – совсем старушка, похоже, она дремала, положив голову на грудь, тот мужчина, что заходил в приемную, ещё пожилая дама с зализанной на прямой пробор прической, женщина помоложе и высокая девушка, которая всех приглашала и заставляла делать упражнения вначале..
Все воззрились на странную девочку в колготках. Все, кроме старушки, казалось, она и не шевельнулась.
– Что это?
– Это …, она забыла купальник, пусть танцует, Галина Петровна, это я разрешил.
Галина Петровна – женщина с волосами на прямой пробор, округлила глаза.
– Ну, Вы… Ну, Вы, Семён Игоревич….
– Сегодня какая-то тенденция: чем краше наряд, тем хуже танцор, за редким исключением, – грустно пропел Семён Игоревич, пусть попробует.
Лена напряжённо стояла посреди пустого зала, ждала решения. Галина Петровна из-под бровей ещё раз глянула на своего собеседника, но все же неохотно кивнула.
К Лене опять подошла молодая преподавательница, попросила сесть на пол, наклониться, натянуть носки, и ещё кое-что. Лена напряглась, немного оцепенела.
– Теперь танцуй, – велела она Лене, и обратилась к концертмейстеру, – «Танец феи Драже», пожалуйста.
Маленькая полная пианистка заиграла вступление.
И как только Ленка услышала музыку, её оцепенение спало. Она не раз танцевала под эту мелодию, слышала по телеку.
Она взмахнула руками и полетела. Она была гибкая лёгкая и сильная. В ней сидела какая-то звенящая пружина, которая распрямлялась, несла её, выбрасывала в прыжки и махи. Она так прониклась музыкой и танцем, что брови её взлетели, а на лице появилась лёгкая немного глуповатая, но одухотворенная улыбка.
Колготки съехали с одной ноги, сполз следок, болтался в воздухе при прыжках. Но она не обращала на это внимание – ей он никак не мешал.
Молодая девушка из комиссии прикрыла лицо руками, чтоб не рассмеяться, мужчина тоже слегка улыбался, не пряча улыбку, и только две женщины хмурили брови. Старушка сидела в той же позе, опустив голову вниз.
Лена закончила неважнецки, музыка оборвалась, а она хотела танцевать дальше, пробежала в тишине и остановилась, растерянная.
– Я ещё не всё …, – обиженно тяжело дыша посмотрела на пианистку.
Та ничего не ответила, опустила пухлые руки вниз.
– Но я ещё могу! – сказала Лена сидящим и подтянула колготину на ноге.
– Мы не сомневаемся, голубушка, – ответила ей женщина с зализанной прической, – Скажи, ты училась танцу?
– Да, – решительно ответила Лена.
– И где? Кто же твой педагог?
– Нет. Я сама училась.
– Сама? Это как это – сама?
– Я смотрела как пляшут балерины по телевизору.
Галина Петровна от выражения «пляшут балерины» аж сморщила лицо и приложила ко лбу маленькую изящную сухую руку.
– Мне все ясно, – она огляделась на присутствующих, ища поддержки, – Ты с кем пришла?
Об определенном «нет» сообщали сразу. Если дети не подходили по каким-то определенным параметрам, нечего было и тянуть время – родителям сообщали сразу. Остальным списки зачисленных должны были огласить по окончании общего просмотра.
«Значит «нет» – мелькнуло у Ленки, она уже поняла здешние правила.
Но тут подала голос казалось бы дремлющая старушка.
– Вы прыжок её видели? – зашевелилась она.
– Да, прыжок у девочки легкий. Но, Нелли Эдуардовна, подготовки никакой, – Галина Петровна возмущалась.
– Ступай, дитя, жди, – проскрипела старушка, и Лену выпроводили в коридор.
Ещё возбуждённая, ещё не остывшая, она вышла и встала спиной к закрытой двери, глядя невидящим глазами на женщину со щуплой девочкой под номером 125.
– Ещё не заходить? Нас не звали? – интересовалась женщина.
Ленка опомнилась, припала ухом к двери, но слышно ничего не было, стол был глубоко в зале. К ней направлялась мать.
– Ты чего это? А ну отлипни. Чего сказали-то?
Ленка отошла от двери понуро.
– Сказали – ждать.
– А почему следующую не зовут?
– Не знаю…
– Ох, Ленка, ехать надо уже за сумками и на вокзал, зря мы это затеяли. Устала я, и пить хочется.
Ленка так испугалась, что мать потянет сейчас её отсюда.
– Там автомат. Дай две копейки, я принесу тебе воды.
Вода била голубой струёй по стакану и Ленка сейчас поняла, что она тоже очень-очень хочет пить. Так сильно хочет, что от вида воды закружилась голова. Хотелось выдуть весь стакан сразу…но…
Ещё больше ей хотелось, чтоб мать вытерпела, не увела её отсюда, не дожидаясь результатов. А она может и не выдержать, психанет и …
И, сглатывая слюну, она аккуратно понесла стакан с водой матери.
Та выпила его до дна залпом. И Ленка побоялась у неё просить ещё денег, мать может сорваться, и тогда они уйдут. Уж лучше она потерпит.
А уже оттанцевавшие перекусывали и пили прямо тут, в коридоре. Наконец пригласили 125. Это значит, что Лену не гонят, надо ждать окончания осмотра.
Они вышли на улицу, немного постояли во дворе. Мать ныла, но, уже заразившись этой атмосферой, тоже радовалась, что их не отправили домой сразу.
– Ну, Ленка, а вдруг и правда пройдешь. Вот ведь удивительно будет! – а потом сама себя разубеждала, – Да нет, не пройдешь. Где уж нам! Так для проформы оставили.
Время тянулось медленно, родители собирались кучками. Многие, видимо, уходили и к определенному времени стали возвращаться, заполняя коридор. Сесть было негде. Мать после операции ещё страдала, ворчала и предлагала все же не ждать «приговора».
Ленка боялась, что мать не выдержит. Она подскочила к сидящей конкурсантке с маленькой блестящей короной на голове:
– Привет, красивая корона! А уступи моей маме место, пожалуйста, а то она – после операции.
Девочка недовольно встала и пошла, видимо, жаловаться своей матери. Та подскочила и уступила место дочке, дочка бухнулась, надув губы.
А Ленка была довольна собой – когда мать сидела, она не так злилась на затянутость всего этого процесса. Просмотр давно был окончен, комиссия куда-то удалилась, и не было их уже около двух часов.
Но наконец по коридору каблуками застучала та высокая молодая девушка, что вызывала и проверяла каждую. Она несла долгожданные списки. Громким красивым голосом она начала списки оглашать.
– Итак, приказ номер… отборочный тур прошли следующие участники …зачислены …
И Ленка нисколько не удивилась, услышав свою переиначенную фамилию – Мотылькова Елена. Когда девушка закончила читать, родители хлынули к ней, обступили со всех сторон, завалили вопросами.
Мать стояла растерянная в стороне.
– И чё теперь?
– Наверное, справку надо…
– Какую? – мать уже забыла.
– Медицинскую.
Занятия начинались с сентября. Шёл конец августа, но на дорогу туда-обратно для Ленки у матери денег не было.
– Вы можете остаться в интернате уже сейчас, – предложили им в кабинете регистрации.
На этом и порешили. Мать ещё подписала какие-то бумаги, и они отправились в больницу. Они уже спешили.
В больнице, где лежала мать, медсестра, с которой подружилась Лена, помогла, справку им написали. Но в училище возвращалась на метро Лена уже без матери. Мать отправилась на вокзал.
Они прощались у перехода.
– И как ты тут будешь, без денег-то, Лен? Не могу поверить, что оставляю тебя тут одну. Может все же домой?
Ленка мотала головой – нет.
– Ведь это мало…, – мать отдала остатки своих грошей, – Может билет твой сдам.
Но Лене было сейчас все равно, она была счастлива, что поступила в училище, что справилась, что остается. И матери сейчас она была очень благодарна, несмотря ни на что. Она хотела обнять мать, но боялась, что той станет больно.
– Ну, коль плохо будет, пиши. Мне б выжить после всего… А ты живи – с Богом, – и мать, придерживая бок, отправилась вниз в переход, аккуратно ступая, держась за перила. Она уже была там, в своей жизни – вокзал, поезд, родной дом…
Но где-то глубоко внутри жила гордость и надежда.
«Ты смотри! Ленка, её Ленка остаётся в Москве. И так неожиданно. А вдруг, да получится из нее чего. Кто его знает.»
А Ленке теперь нужно было в другую сторону. Она хорошо помнила – куда. Станция метро, вышел и через переход…улица…потом налево.
Первым делом, когда приехала во двор училища, она направилась к автомату с водой. Весь день она не пила. Когда возвращались в больницу за вещами и справкой, в переходе мать купила им по булке, после булки всухомятку пить захотелось ещё больше.
Она выпила стакан воды из автомата и пошла в приемную – отдать справку, но там уже никого не оказалось, двери заперты. Лена отправилась искать интернат и общежитие. Им с матерью сказали, что интернат тут же, в этом дворе – недалеко.
В общежитии ее никто не ждал, шёл ремонт, вахтерша удивилась, поворчала, и отправилась выяснять о ней. И Ленке пришлось битый час сидеть в коридоре.
Но все же ее заселили. В коридорах лежали строительные материалы, через которые пришлось перескакивать.
Вахтерша сказала, что комната временная, потом ее переселят. В небольшой длинной комнате стояли четыре панцирные кровати со свернутыми матрасами. У кроватей по тумбочке, шкаф и полки на входе. Белье ворчливая вахтерша принесла позже, вручила и ключ, предупредив, что за утерю надо платить деньги.
Уже вечерело. Лена постелила белье, сняла свитер, аккуратно повесив его в шкафу, свернулась калачиком под одеялом.
За темным окном никак не засыпала, сверкала и шумела Москва. Незнакомые громкие звуки, сигналы машин, вибрация асфальта, ворчащие мотоциклы. Гул нарастал, растворялся в воздухе, под этот непривычный для нее шум Лена и уснула до утра.
Звуки строительных работ разбудили её утром. Кто-то громко стучал в коридоре. Она проснулась, с трудом сообразив, где находится.
Чем заняться теперь, Ленка не знала абсолютно. Она оделась и пошла искать туалет.
– О! Да тут уже жилец! Ты тоже что ли балерина? – спросил весёлый дяденька-рабочий.
– Нет. Я только поступила.
– Ну так, значит будущая балерина. Чего ищешь-то?
– Вы не знаете, где тут туалет?
И дяденька показал ей и туалет, и душевую. Полдня она просидела в коридоре рядом с ремонтниками. Помогала, мела мусор. Потом они ушли на обед, а она опять скучала в комнате. Хотелось есть и пить. Выходить на московские шумные улицы Лена побаивалась, но есть хотелось все сильнее.
Все же решилась, спросила у ворчливой вахтерши – где ближайший магазин.
Та сказала, что есть такой недалече – направо со двора и прямо по улице. Лена, прихватив оставленную матерью небольшую сумму денег, боязливо направилась туда. Народу на улицах было непривычно много.
Магазин она нашла, но зайти так и не решилась. Крутящиеся высокие двери без устали захватывали в свое нутро массу людей, там за стеклянными витринами сновали толпы.
Она, привыкшая к спокойным магазинам провинции, испугалась, что и не найдет в этом огромном пространстве – где там продаются булки или молоко. Постояв возле этих дверей, она направилась обратно. Шла и разглядывала высотные дома, их окна. Шла, натыкаясь на прохожих. Маленькая десятилетняя, но уже предоставленная самой себе девочка.
В общежитии она попила воды из-под крана.
Вечером веселые ремонтники сами предложили.
– Эй, балерина, бутерброд будешь?
– Ты что, Васильич, им же нельзя! Они ж на диете…
Лена так испугалась, что Васильич послушает и не угостит её…
– Да, я буду! – скорей выкрикнула, – Я ещё не на диете.
Этот маленький бутерброд – был единственное, что съела она за сутки.
А на следующий день сменилась вахтерша.
– О, ты что ль жиличка новая? Как звать?
– Лена?
– Ну вот, ещё одна Елена прекрасная, а я теть Лида. Откудова будешь?
Она заваливала вопросами, хотела знать все.
– А на завтрак че-то я тебя пропустила чё ли? Али ты проспала?
– На какой завтрак?
И тут тетя Лида выяснила, что девчонку просто-напросто забыли, в интернат не оформили, в столовую на довольствие не поставили. Она засуетилась, начала кому-то звонить, причитая:
– Что за люди, что за люди эти балетные… Совсем без головы.
Позже сама прибежала к ней в комнату.
– Ну все, Леночка. На обед побежишь, хошь и не очень прям кормят хорошо пока, но все – не голодная. В сентябре получше снабжение будет.
Кому как, а Ленке показалось, что наелась она досыта. И суп, и каша, и компот с пирогом. Её так никогда и не кормили. В столовой обедала она не одна, но из детей – лишь пара малышей с матерями, наверняка местными работницами. В этот день она, наконец, нашла кому отдать справку.
После обеда, несмотря на стук ремонта в коридоре, она уснула.
Во время дежурства тети Лиды, было весело. Они болтали, Ленка помогала ей по местному хозяйству, по мелочам. А вечером играли в карты.
Но когда та сменилась, Ленка загрустила опять. Куда сходить? И она направилась в тот корпус, где проходил отбор.
Танцзал был открыт. Она сняла ботинки и с трепетом зашла. Пол был влажный, где-то ведрами гремела уборщица.
Она прошлась, погладила деревянную затертую временем гладкую палку. Она знала, что именно возле нее учатся танцевать. Палка была теплая, как будто держала в себе тепло сотни поколений разгоряченных работой балерин. Лена прижалась к ней щекой.
«Я тоже буду. Тоже постараюсь изучить все то, что знают другие девчонки, а я ещё не знаю. Ты только помоги мне, палочка!» – говорила мысленно.
Мимо класса проходила Галина Петровна. Она застыла в дверях, глядя на прильнувшую к станку девочку.
«Ну, что ж. Посмотрим – может и не зря все же взяли эту неумеху?» – Галина отправилась дальше по своим делам, думая о том, сколько выпусков было у нее, как меняется время, как по сути своей постарела и она за эти годы.
И вот ещё один набор в её жизни. И опять из неотёсанных девчонок надо лепить виртуозных балерин. Она знала – выдержат не все. Сначала часть отчислится по здоровью, часть – по лени. Когда начнется возраст подростковый – большая часть уйдет из-за стрельнувшего роста или веса. Останутся самые подходящие, самые выносливые и трудолюбивые.
– Эй, ты что тут топчешь! – Лена вздрогнула от окрика уборщицы.
– Простите, – она выбежала в коридор, надела ботинки и оглянулась на усталую женщину, – А можно я помогу Вам? Хоть воды вот принесу.
И вскоре Ленка вместе с уборщицей намывала полы в коридорах и классах.
– Что тут происходит? – Ленка увидела ту самую злую тётку с гладкой прической и испугалась.
– Да вот, она сама предложила, – растерянно оправдывалась уборщица.
Галина Петровна огляделась.
– Ну-ну! Ладно, пока помогай. Но вскоре, девонька моя, тебе будет не до мытья полов! Обещаю…
***
И она была права. Когда в сентябре общежитие интерната наполнилось голосами разношёрстной детворы, когда начался учебный процесс, было уже не до уборки, и даже не до тети Лиды.
– Теть Лида, здравствуйте, – кричала Ленка из толпы бегущих на занятие одноклассниц.
Узкие длинные коридоры общежития интерната вмещали в себя и девчонок, и мальчишек от десяти до восемнадцати лет. Только москвичи и москвички жили дома, в уютном родительском тепле.
Утром, ещё в сумерках, неуспевшие отдохнуть за ночь мальчишки и девчонки тянулись в туалеты и умывальники, практически засыпая на ходу. Потом брели в столовую на завтрак.
А дальше предстояло привести себя в надлежащий вид – девчонки собирали волосы в пучок на макушке, натягивали колготки, купальники и хитоны, складывали в мешки туфли и носки, старшие ещё и пуанты, и расходились по классам.
С улицы приезжали учащиеся– москвичи, шли в гардероб, тоже готовились.
Утро ещё было темным и неприглядным, а в классах уже кипела работа.
Место у станка имело свое значение. На центральном – стояли лучшие, первые ученицы. Эти места менялись, и тот, кто был лучшим вчера мог оказаться в самом углу завтра. Сейчас в углу стояла Ленка. Ей, никогда не занимающейся хореографией с педагогом, было трудно.
Классикой с ними занималась Анастасия Анатольевна, та самая молодая преподавательница из комиссии, которая и зачитывала результаты отбора.
– Плетнева, я щель между пяток вижу, ты не знаешь – что такое первая позиция? Затоева – задницу втяни, что за прогиб в спине, локти почему торчат у половины класса!
И это они просто стояли лицом к станку. Лена и не думала, что просто правильно стоять тоже нужно учиться, долго нудно и очень сложно.
– Мотылькова, что за лопатки!
Ленка была Мотылева, но сейчас она боялась сделать замечание Анастасии, да и что не так с её лопатками тоже не понимала, поэтому шевелила ими беспорядочно, стараясь уложить.
– Э, у тебя чего – крылья режутся? Успокойся, – Анастасия дернула её за плечи, нажала большими пальцами на лопатки, выставляя спину.
Ленка закусила губу. Вообще-то, она сюда танцевать пришла учиться, а не сидеть на полу в бесконечных растяжках и не стоять вот так по полчаса, держась за палку. Но замечания получали все, некоторые даже чаще, чем она. Сейчас все они были в одинаковых черных купальниках, с белой резинкой на талии.
В её классе оказались и знакомые лица. Тут была и девочка, которая на отборе была в голубой пачке с серебром, звали ее Ира Затоева, сейчас она стояла в самом центре главного станка, и та, что была в короне и нехотя по ее просьбе тогда уступила место матери – Ангелина Плетнева, обе они были москвички. Здесь была и номер 125 – миниатюрная Аня Коростылева.
Аня оказалась соседкой Лены по комнате, они уже успели подружиться.
Ленка глянула в высокое окно – потихоньку рассветало.
– Сейчас будем учиться отводить ногу – батман тандю всторону. Внимание, очень медленно …
Ленке было скучно, растяжки и партер в середине и то веселее. Обычные упражнения, которые они делали на середине ей вообще казались ненужными. Они приседали, как на физкультуре, делали махи, прыгали на одной ноге. Все это мало походило на обучение танцу. Девчонки с трудом дышали, купальники становились мокрыми, темнели под мышками и вдоль спины. Физкультура, а не танцы!
После физподготовки, растяжек и классики – небольшая передышка, они переобувались в туфли и начинался урок народного танца. Другой педагог, но тот же станок, та же скука и однообразие, только музыка чуть повеселее.
– Подбородок на левое плечо, подбородок на правое плечо. Теперь ухо положили на плечо… А плечи держим! Куда вместе с плечами поехали?
Но Ленка видела, как танцуют старшекурсники и успокаивала себя – наверное, и их научат также.
Из танцкласса первый месяц они выходили молча, вымотанные так, как будто разгружали вагоны. Шли в душ, переодевались и направлялись в общеобразовалку, которая находилась через дорогу. Там сидели ещё три урока – до обеда.
После обеда – часовой отдых и опять … танцкласс… все по кругу до ужина. И только после ужина – свободное время.
Ленка с Аней приходили в комнату, переодевались, на скорую руку делали письменную домашку, а устную уже читали в постелях под одеялами. Анька вырубалась, так и не дочитав до конца. Она была совсем миниатюрная и хилая, сил у неё не хватало.
Ленка забирала у неё учебник и выключала ночник.
Две их другие соседки были с третьего курса, они были выносливее, привычнее. Ленка и Анька уже спали без задних ног, а третьекурсницы ещё бродили по интернату и общаге.
Наступало утро и все шло по кругу:
– Коростылева, что с коленями? Почему дрожат! О, голубушка, марш в медкабинет, ты горячая…
И вот вечером Ленка уже стоит под окнами изолятора – машет рукой Аньке. Анна там не одна – адаптация у многих. Некоторых заболевших забирают домой родители, некоторых – больше не возвращают. Аньку не забрали, она вернулась в танцкласс.
Ленка выдержала этот этап с трудом. Тетя Лида принесла ей меду, и Ленка ела его, когда разболелось горло. Но в изолятор не попала, занятия не пропускала. Постепенно учась выдерживать все стойко, исполнять четко и аккуратно. Из угла она выдвинулась, туда попадали пропустившие занятия, в том числе и Анька.
Так прошли сентябрь и октябрь. Лена писала матери, чтоб та прислала ей зимнюю одежду, писала Светке. Мать прислала за это время два письма, в которых обещала одежду прислать. Но посылки все не было. Свитер уже не спасал.
Иногда по выходным их водили в театр, на балеты, где часть старшекурсников уже танцевала.
– Мотылькова, – Анастасия так и звала её неправильно, – Ты почему без куртки?
– Мне ещё не прислали.
– Как не прислали, холодно же уже! Ты простудишься. В театр не пойдешь, пока не будет верхней одежды. И ещё – напиши матери, надо заплатить взнос, двадцать пять рублей. Всем родителям это было сказано, а от вас ещё ничего не поступало.
Ленка об этом слышала впервые. Наверное, матери это говорили, когда она была здесь, но Ленка не знала. Все, что она могла сделать, так это написать, попросить прислать денег – написала. Но отправляла письмо с грустью.
Неужели все зря? И ее теперь отчислят, потому что мать деньги не пришлет. Светка писала, что мать сейчас не пьет, но и не работает, уволилась. Все еще лечится. Наверное, с деньгами у неё совсем туго.
По субботам занятия были лишь до обеда, с ними занимались старшекурсники. Ленке очень нравились эти занятия. Во-первых, старшекурсницы работали парой, были позитивны, заражали интересом, не так уж были строги. Но самое главное – с ними они по-настоящему танцевали – старшекурсники делали с ними простые этюды, это была их педагогическая курсовая работа.
– Так, ты давай-ка в последний ряд, чего-то ты тяжёлая, а ты, пигалица, иди вперёд. Вот сюда, в серединку. Отлично играешь образ.
Назад убрали Ангелину Плетневу. А вперёд на её место выдвинули Аньку. Ангелина надула губы, затаила злобу.
– Э, Мотыль и Костыль, думаете вы звёзды что ли? Какие-то дуры вас заметили, а вы и рады. Очень надо мне тут перед старшекурсниками прогибаться, – бушевала она в раздевалке.
– Ну, зачем ты так, – успокаивала её Ирка, – Они ж не сами…не виноваты.
– Да ладно, Ир, чего ты за них заступаешься. Вот ты танцуешь, я понимаю, у тебя школа, а эти – провинция недоученная …
Конфликт назревал. Лена очень быстро схватывала, Аня была невероятно мила и выразительна, их хвалили, выставляли вперёд.
И случилось то, чего и следовало ожидать. Здоровая высокая Плетнева прямо на глазах у всех в душевой начала хлестать маленькую Аньку длинной мочалкой, крича, что-то невразумительное. Анька забилась в угол, скрючилась, закрыла лицо руками.
Девчонки закричали, завизжали. На крик прибежала Ленка, с силой оттянула взбешенную Плетневу, вырывая у той мочалку, которой она замахивалась и на нее, толкнула. Плетнева поскользнулась, плюхнулась на голую задницу.
– Успокойся, дура! – Ленка готова была её убить.
– Сама ты дура, – ревела Плетнева, – Оборванка нищая! Знаешь, что тебе теперь будет? Знаешь?!
Ленка вытащила Аньку из угла, потянула в раздевалку, велела одеваться.
Перепуганная Анька шептала:
– Что будет-то, что будет-то, Лен. У неё ж мамашка, сама знаешь.
– Не переживай. Меня все равно скоро отчислят, мне нечего терять.
Анька застыла, с одной ногой в колготине. На ногах – красные полосы от хлесткой мочалки.
– Это ещё почему? За что отчислят?
– А у меня мамка деньги не прислала, взнос. И не пришлет, я думаю. Так что…, – Ленка говорила это со злостью и усмешкой, – Плетнева права, я – нищая. Одевайся давай, пошли!
Ленка была возбуждена.
«Ну, и пусть. Захотела многого! В Москве жить! Балериной стать!»
Не много ли для такой, как она? И сейчас даже захотелось домой. Она поняла, что тоскует по Светке, Наташке и даже по матери.
Ну, и пусть!
Видно балеринами быть только таким, как эта Ангелина коронованная. Или хоть таким, как Анька. У неё хоть родители есть, и отец, и мать. Живут далеко, но приезжают, и даже на выходные однажды забирали.
А у неё…что у неё? У неё даже куртки и той нет. Да что куртки, белье купить не на что. Все материнские деньги потрачены на гигиену – шампунь, полотенце …
И Ленка вперед всех широко зашагала в общежитие. Не пошла в этот день она ни на обед, ни на ужин, как Аня ни уговаривала.
Третьекурсницы, жившие с ними, сказали, что такое тут редко кому сходит с рук.
Она пролежала весь вечер, отвернувшись к стене, знала – в понедельник начнутся разборки, и закончатся они ее отчислением. Заступиться за неё некому.
***
Утром в понедельник лил дождь. Он лил всю ночь – Лена знала, спала она сегодня очень плохо. Лежала и слушала ноябрьский московский шум дождя. Ветер метал ветви дерева за окном, гудел, заглушая шум проходящих машин.
Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела нога – она стёрла пальцы народными туфлями. Лена ждала утро. Уж скорей бы. Скорей бы все это закончилось.
Она всего лишь не хотела, чтоб сейчас ее обвиняли, ругали, воспитывали. Просто пусть исключат, и все.
Анька приедет утром, её забрали родители на воскресенье. Поэтому весь воскресный день Лена провалялась.
В понедельник Анька опаздывала на первый урок. И, как ни странно, преподаватель классики Анастасия тоже впервые опоздывала. Концертмейстер посмотрела по сторонам и тоже куда-то ушла.
Вскоре в дверях показалась щуплая фигурка Аньки, она подбежала к Лене, взяла за руку.
– Привет, Ленок, я соскучилась. Я тортик привезла и лимонад, пожрем сегодня.
Ленка волновалась, ей было не до тортиков.
Плетнева самоуверенно и ехидно смотрела на Лену. Читалось по глазам – она знает, почему нет преподавателя.
– А почему бездельничаем? – Анастасия неожиданно выросла посреди зала, – Можно подумать здесь у всех идеальные растяжки! Если нет педагога – тянемся самостоятельно!
Поклон педагогу, поклон концертмейстеру, и девчонки разошлись по привычным местам у станка.
Анастасия была явно на взводе. Физо, растяжки, классика… Все жёстко, строго и без поблажек.
– Сборище неуклюжих медведей, а не класс. Где стопа? Я не вижу натянутых стоп! Колени выворотней, не давим на большой палец!
Она орудовала палкой, раскрывая колени, дергала спины, заставляя проходить одно и то же десятый раз. Все тяжелее становилось дыхание, чаще взлетали и опускались острые ключицы, с девчонок лил пот ручьями.
К концу урока она приказным тоном произнесла:
– Мотылькова, хитон и – за мной.
Сама она пошла впереди, следом за ней – Лена. Они шли в кабинет Галины Петровны. В кабинете, кроме Галины, за столом сидела ещё и пожилая их преподаватель народного танца.
– А, так вон о ком речь…, – Галина Петровна, казалось, была удивлена.
– Да, это Мотылькова.
– Анастасия Анатольевна, попросите Светочку принести ее документы, а ты, – обратилась она к Лене, – Расскажи, что случилось вчера в душевой?
Лена стояла, опустив голову. Чего рассказывать? Всего скорей тут уже все рассказано. Она молчала.
– Не хочешь говорить?
– Не хочу.
– Интересно почему?
Лена не знала, как это объяснить, поэтому отмалчивалась. Вернулась Анастасия, подала документы Галине Петровне.
– Анастасия Анатольевна, так как фамилия Вашей ученице?
– Мотылькова…
– Как твоя фамилия? – спросила она Лену.
– Мотылева.
– Ой, да? – Анастасия явно растерялась, – Но она всегда … Простите, я ошиблась.
Галина Петровна ничего не сказала. Обвинять педагога в невнимательности к ученикам в присутствии ученицы неэтично. Но шел ноябрь, и до сих пор путать фамилии учениц своего класса было предосудительно.
– Ну так что, Елена, не хочешь никак оправдать свое поведение? Ты пойми – драчуны нам не нужны. Что ж это будет, если все начнут выяснять отношения кулаками?
Лена молчала.
И тут за дверью кабинета началась какая-то возня и шепот. Анастасия открыла дверь, детская толпа словно накипь из кастрюли выместилась из коридора в кабинет.
Девчонки ввалились и застыли. Впереди всех – Анька.
– Это что за явление? – грозно спросила Галина Петровна.
– Мы…мы за Леной пришли…
– Она не виновата, это все Плетнева…
– Она и меня пинала ногами в гардеробе..
– А меня бегемотом всегда называет…
– А мне …
– А я …
Девчонки тараторили, галдели наперебой, и понять что-либо было трудно.
– А ну-ка, замолчали! Вы где сейчас должны быть? Без вас тут не разберемся!
Из кабинета их быстро выдворили и велели спускаться на занятия.
Они, оглядываясь, нехотя пошли по длинному коридору, завешенному портретами знаменитых балерин и балетмейстеров, выпускников училища. Решили, что их не услышали, тихо переговаривались и вздыхали. И только когда прозвенел звонок, прибавили шаг.
А в кабинете строгая Галина Петровна смотрела из-под очков на ученицу.
– Видишь, Мотылева? Любят тебя девочки, заступаются, а ты молчишь, как партизан. Ты думаешь, мы зла тебе хотим? Учти – ещё раз повторится такое, встанет вопрос об отчислении. Поняла?
Ленка кивнула.
– Нет, ты ответь пожалуйста.
– Я поняла.
– Ну, раз поняла, ступай. Что у них сейчас? – спросила она Анастасию.
– Ритмика… , – ответила быстро.
– Ступай на ритмику.
Ленка было пошла, но в дверях встала, обернулась.
– Так меня не отчисляют?
– Ты же поняла…, – иронично напомнила Галина Петровна.
– Но у меня … У меня же … этот … взнос не оплачен. Мне денег не прислали, – Ленка опустила глаза, уж сразу решила расставить все точки…чего тянуть.
– Как не оплачен? – Галина полистала ее личное дело, – Вот, – она подняла маленький листочек-чек, – Вот, все у тебя оплачено, полная сумма – двадцать пять рублей. Иди уже, у меня тоже урок, – она засобиралась.
И уже выйдя из кабинета краем уха поймала она слова Галины Петровны:
– А вам Анастасия Анатольевна не мешало бы побольше заниматься классом…
Ленка спускалась по ступеням старой лестницы, ещё так и не поняв – что же ее спасло?
Это уж потом ей расскажут все подробности. О том, что уже в субботу мать Плетневой подняла бучу – звонила в администрацию училища, угрожала разборками – дочку избили в стенах училища.
Тогда и начали уже с этим вопросом разбираться. Оказалось, что в медкабинет приходила Коростылева, и медсестра зафиксировала хлесткие следы от мочалки и даже обработала их. Анька все рассказала медсестре, и та доложила Анастасии.
Утром в понедельник мать Плетневой, отправив дочь на занятия, пришла к дирекции. Но не успела она разгоряченно доложить об ужасах, творящихся у них, как в кабинет постучал отец Ани Коростылевой. В руках – медицинское заключение о побоях. А на словах – огромная благодарность – Лене Мотылевой за то, что заступилась за дочь.
Он был немногословен, сделал дело и ушел. Оставив порыв Плетневой – учинить с ним ссору, без внимания. Он вообще в ее сторону не смотрел.
Лену Ангелина Плетнева встретила выпученными глазами. Она уже решила, что та собирает вещи. Но нет. Извинившись за опоздание, Лена приступила к занятиям вместе со всеми.
Плетнева наблюдала за ней – сдержанная, предельно старательная и счастливая. Почему?
Нет, она конечно, поняла, что девчонки на стороне этой оборванки, что бегали в кабинет директрисы, но разве они тут все решают? Она расстроилась, насупилась, и в результате начала получать замечания за невнимательность.
А Ленка…Ленка ещё не поняла до конца, почему так все хорошо, но готова была работать так, как никогда. Она была благодарна непонятно кому, и всю свою благодарность сейчас она могла выплеснуть только так – чрезмерным старанием и работоспособностью. Что она и делала.
– А у нас еще тортик на вечер, Лен, – напоминала Анька, и настроение поднималось на необычайные вершины.
Перед школой, они забежали в общежитие – переодеться, оставить вещи, взять портфель.
– Лена! Дитя! – всплеснула руками дежурившая сегодня тетя Лида, – Почему без куртки, без пальто? Стужа же.
– Здрасьте, теть Лид! А мне мамка ещё не прислала одежду, но скоро пришлет, наверное, – на ходу отчеканила Лена.
Спасал её свитер, а под него она надевала олимпийку. На голову, когда ветер, натягивала ворот.
Тетя Лида осуждающе покачала головой. А когда девчонки выходили, выросла перед Ленкой стеной, держа в руках синюю курточку.
– Нат-ко, померь!
– Это чья?
– О! – она уже натянула куртку на Лену, – Ну, чуток великовата, но пойдет.Чья? Да считай, моя. Знаешь тут у нас сколько вещей оставляют. Кто вырос, кто уехал и забыл.
– Нет, я так не могу, – Ленка снимала куртку, – А вдруг кто-то хватиться. Вернётся, а куртки – нет.
Тетя Лида поймала ее за полы, не давая снять.
– Да ты что, девка! Она уж третий год, поди, как лежит! Мне велели выбросить все оставленные вещи перед ремонтом, а я вот некоторые припрятала. Так что, считай, что она уж моя. Не снимай! Носи! А то обижуся, слышишь?
И Ленка сдалась. Куртка была большая, уютная, теплая, с капюшоном. На талии резинка, но она была в районе Ленкиных бедер.
– Теть Лид, представляете за меня взнос заплатили. Может мама, а может и нет, я не знаю.
– Ну, и хорошо! Учись себе потихоньку.
Ленке вдруг пришла мысль и она оглянулась на ходу:
– А не Вы ли это заплатили? А?
– Я? Нет. Я и не знала, да и… Да и нет, Леночка, у меня лишних денег. Были б, не работала б. Подрастешь, поведаю тебе свои проблемы, коль доживу-доработаю тут. Беги…опоздаешь.
Ветер рванул сквозняком в распахнутые двери, и Ленка натянула капюшон куртки, благодарно улыбаясь.
Анька с девочками стояла уже за воротами, грозила ей кулаком, опаздывали.
Какой хороший сегодня день! День, которого она так боялась.
Вскоре мать пришлет ей посылку с ее красной курточкой. Но ее рукава едва прикроют локти. И эта синяя куртка станет ее спасением. Как и свитер.
Вещи, подаренные добрыми людьми, которые будет помнить она всю жизнь.
Вечером достали из холодильника и открыли коробку с тортом. А там – страшный сон кондитера, груда из слоев сладкого теста, крема и кусков украшений в одном углу коробки.
– Ну, а ты поставила его на край! Кто виноват? Я открыла холодильник, он и выпал на пол, – оправдывалась соседка-третьекурсница..
Коробка с тортом была завязана бечёвкой, поэтому торт не вывалился, но был безнадежно испорчен.
Анька расплакалась.
– Он такой красивый был, весь шоколадом облитый, а сверху грибочки. Я весь день о нем думала! – она упала в подушку и зарыдала.
Ленка взяла ложку, сунула в рот порцию сладкого месива.
– Ууу, Анька, вкуснотища! Эти слои только портят вкус, а вот сейчас вперемешку – самое то!
Она опять поддела торт и отправила в рот, откупорила бутылку лимонада, налила шипящий напиток в чайные кружки.
Анька перестала рыдать, села на койке, утерла нос. Маленькая, усталая, растрёпанная сейчас она выглядела такой несчастной.
– Ууу, объеденье! – облизывала ложку Ленка и протягивала вторую Аньке.
И та улыбнулась, шмыгнула носом, взяла ложку и начала есть.
– Так намного вкуснее, правда? – подбадривала ее Ленка, – Это мама купила?
– Неет. Это дядя Веня.
– Кто?
– Ну, мамин муж.
Ленка застыла с ложкой в руке и открытым ртом.
– А я думала … Ну…
– Нет, ты не думай, забирают меня мама с папой. Ты видела моего папу, его Андрей зовут. Но он с нами не живёт, потому что у мамы случилась любовь с дядей Веней. В общем, мама с папой разлюбили друг друга. Хотя, мне кажется, что папа маму так и любит до сих пор.
– Так ты живёшь с мамой?
– Ага. И с дядей Веней. Но папа меня тоже к себе часто забирал. На выходных. Он любит меня. Вот и сейчас я ему рассказала о нас с тобой, ну, и о Плетневой, – Анька смешно сморщила маленькое личико, – И он сразу сказал, что сходит к директрисе.
– И он ходил?
– Ага. А там уже мамаша Плетневой была, представляешь. А я ведь субботу к медичке сходила, чтоб показать следы от мочалки. Он справочку – раз!
– Вот ведь. Какой хороший твой папа. Жаль, что он с вами не живёт.
– А … Я сначала все ревела, а потом привыкла, – Анька посмотрела в окно, – Лен, Лен, смотри – там снег.
Крупные хлопья снега покрывали все вокруг – ветви деревьев, крыши домов, провода. И только дорога оставалась черной – снег не выдерживал натиска многочисленных автомобилей.
Время мотало свою белую верёвочку наступающей зимы, а за тусклым окном общежития две маленькие усталые балерины уплетали торт ложками прямо из коробки.
Две маленькие, но такие уже взрослые девочки.
И только когда Ленка начала клевать носом – сказывалась бессонная ночь, они разбрелись по кроватям.
Она почти уснула, но вдруг встрепенулась и спросила:
– Ань, спишь?
– Сплю, а чего ты?
– А это не твой папа взнос за меня заплатил? – Ленка приподнялась в постели.
– Нет, не знаю… Вроде, нет.
– Угу, спи спи …
Ленка так и уснула с этой благодарностью кому-то неизвестному, кто заплатил за нее взнос.
С этого самого взноса, с этого дня она начнет работать так, как никто другой. Она будет рваться к вере в прекрасное, в хороших людей, доказывать самой себе, что этот «кто-то» потратил свои деньги – не зря, что тетя Лида подарила ей куртку – не зря, что отец Ани и сама ее подруга заступились за нее – не зря.
И это не будет жертвоприношением. Лена хотела жить единственно вот такой жизнью, которую успела полюбить здесь, здесь она была по-настоящему счастлива. Она танцевала, как жила.
Она уже тогда понимала, что её подстерегают многочисленные сложности и трудности, неожиданности и разочарования, о которых она ещё даже не подозревает. Но она не желала пока думать об этом. Она знала – ради чего все это и была готова идти до конца.
Она даже не подозревала, что будет так нелегко .
***
Она даже не подозревала, что будет так нелегко.
Первый год Ленка практически не вылезала из бетонных стен интерната и училища.
Она научилась жить совсем без денег. Когда они требовались, легко признавалась, что денег у нее нет. Делала это всегда жестко, как бы говоря всем – ну да, я– нищебродка, и что теперь?
Анька в такие минуты смотрела на неё осуждающе. Ну, разве она поймет? Хотя, кому ещё понять, если не ей.
Их отношения скорее были сестринскими, чем дружескими. Для Лены Аня стала как — будто бы младшей сестрой. Мир Аньки был добр, открыт и светел. А Ленка была, как скала – воевать умела, и свое «нет» сказать умела тоже.
Её уже прозвали – Мотылёк, с лёгкой руки одной из преподавательниц, окрестившей её так не только из-за фамилии, но и за лёгкий прыжок. Но однажды Анька сказала ей:
– Если ты и Мотылёк, то железный какой-то.
Порой они ругались, конечно, но чаще первая шла на примирение Анька. И только однажды поссорились настолько сильно, что Ленка даже собралась менять комнату.
Она сильно обидела Олю – одноклассницу.
Они готовились к полугодовому зачёту. Все ждали его с волнением.
– Вот возьму сейчас ботинок, да как шваркну тебе по голове! – замахнулась Лена на Ольгу, когда та в паре с ней никак не могла разобраться с ногами, наступала Ленке на больные пальцы, – Корова ты недоученная!
Ольга плакала, девчонки её успокаивали. Аня требовала у Лены – извиниться, но Ленка была не в настроении, только фыркала.
Ещё чего!
Лена с Аней тогда поссорились сильно.
– Вот ты называла Плетневу коронованной. А сама? Сама теперь извыпе-ендривалась, что у тебя так все легко, а у других – не очень, – тоненьким своим голоском вещала Аня.
– У меня легко? Где легко-то? Где? Просто я слушаю и вникаю, и работаю побольше …а эти…, – Ленка возмущалась.
– Вот видишь! Теперь ты разделила «Я» и «эти»…
– Да пошли вы все…
– Мы-то пойдем, а с кем ты останешься?
– А мне не нужен никто…
И Ленка пошла просить место в другой комнате. А сама не спала ночами, напряжённо присматривалась к каждому Анькиному жесту. Всегда ж она первая мирилась, и сейчас Ленка этого ждала.
Но Анька, как кремень, мириться на этот раз, видимо, не собиралась. Эта непоколебимость была ей совсем несвойственна.
И Ленка не выдержала. Первая в раздевалке заговорила с Ольгой и попросила у неё прощения за тот момент. Прощения просить она не привыкла, поэтому удивила всех девчонок, привыкших к тому, что она натура гордая – разревелась, убежала далеко в коридор.
Рыдала в углу, в ней все тряслось, дрожало и всхлипывало. И тут сзади показалась Анька. Подошла молча и забралась на подоконник, сидела и болтала ногами, пока Ленка не успокоилась.
Ленка утерлась ладонями, обернулась.
– Чего сидишь? – влажные глаза ее смотрели на подругу из-под густых ресниц, локон выбился и свешивался на щеку.
– Жду, когда ты поплачешь, и мы пойдем в школу, – потом помолчала и предложила, – А вообще-то мы уже опаздываем. Давай не пойдем на литру, а? Я не выучила стих. А ты?
– Так…– Лена покрутила рукой и шмыгнула носом, успокаиваясь, – Попадет нам.
– Так ведь обеим. А вдвоем всегда ж легче, верно? – и она спрыгнула с подоконника.
Литру они загнули, пошли уже ко второму уроку. Вместе пошли. И больше так серьезно ни разу не ссорились, да и повода не было.
И на техзачете Ленка радовалась и за свои «пятерки» и за Ольгины «четверки», она ж её подтягивала перед самым зачетом.
Плетнева после того случая с мочалкой как-то от всех отделилась. Её привозили на утренние занятия, но в школе она училась другой. На вечерних занятиях была не всегда. Говорили, что у нее появился личный педагог, который занимался с ней индивидуально.
Но особых успехов она не показывала. И девчонки шептались, что их педагоги лучше любых личных.
И в общем, они были не далеки от истины. Педсостав училища был сильнейшим. Большинство выпускниц становились балеринами лучших театров страны, в том числе и Большого. Требования к девчонкам предъявлялись особые. Тут не забалуешь.
Анастасия, неожиданно для девчонок, ушла в декрет. Они и не заметили её интересного положения. И к ним пришла другая классная. Маленькая, но крепенькая женщина лет тридцати пяти с черными, как смоль волосами. Верещагина София Давидовна, им представили.
Она внимательно посмотрела на девочек и всего лишь кивнула. И от этого кивка несогласованно закивали они все. София им понравилась очень. И это первое впечатление потом оправдала.
Однажды на выходные Аня пригласила Ленку в гости, домой к ней.
– Мама приглашает, и дядя Веня, поехали, ладно? Я тебе школу свою бывшую покажу, с Катькой познакомлю.
Жила она недалеко, в Подмосковье. Лена, конечно, согласилась.
Квартира у Ани была небольшая, но уютная. Мама суетливая и заботливая, но какая-то немного отстраненная. Казалось, рассказы девчонок её не особенно интересуют.
Дядя Веня Лене не очень понравился. Сразу было видно, что он моложе Анькиной мамы. Как-то излишне он лебезил перед девочками, был говорлив, пытался казаться хорошим отцом. Но показалось Лене, что играет он эту роль плохо. И сам порой ведёт себя, как беспомощный ребенок.
– Вера, Вера! Где Анины тапочки? Куда ж они делись? Нельзя ж босиком по полу…
Ага, видел бы он, как практически мокрые они выходят из душа и бредут потом по длинному холодному коридору в переодевалку босиком.
Чего он с ними, как с малышами-то?
Другое дело – Анькин отец. Он был человеком среднего роста, сильного телосложения, несколько сутуловатый. Из под сдвинутых бровей немного мрачно и вместе с тем добродушно смотрели миндалевидные глаза, очень похожие на глаза подруги.
У него была своя машина, и однажды он отвёз их в бассейн. Сам не купался, сидел и следил за ними. Ругал, когда заплывали далеко, когда излишне ныряли.
Анька потом оправдывалась:
– Ты прости за папу, что ругался, ладно? Просто он вот такой.
– Да ты что! Мне он очень понравился!
Это было так по-отцовски. С ним Ленка почувствовала настоящую мужскую защиту.
В новогодние праздники, когда в общежитии интерната остались единицы, тетя Лида горевала.
– Эх, дитя, и взяла бы я тебя к себе, так ведь дома у меня совсем худо.
– Дома всегда лучше, чем в общаге, – повторяла чью-то услышанную фразу Лена.
Конечно, быт общежития угнетал. В комнате жили четыре совершенно разные девочки. Уборку, вынос мусора и прочие прелести быта делили пополам. Но несмотря на это, в комнате никогда не было идеального порядка. А кто виноват? Конечно, первокурсницы.
– Ну, не скажи, – грустно ответила тетя Лида, – Я вот порой отдыхаю тут. Приезжаю на работу – отдохнуть. Ну, – она решилась, – Ты такая понятливая, хоть и маленькая еще. Расскажу. Дочь у меня больная, Леночка. Инвалид детства. А живём скромно, делим присмотр за ней с сестрой, дай Бог ей здоровья. Муж не выдержал, но я не осуждаю. Любашу нашу одну не оставишь, хоть ей уж сорок второй годик. Больная она совсем.
Тетя Лида ушла немного в себя. А потом предложила:
– Коли хошь, коли не испугаешься, поехали. Напишу я, что забираю тебя. Но только уж до следующего дежурства.
Лене не хотелось тут сидеть в новогодние выходные, и она согласилась.
Тетя Лида жила на окраине Москвы, в одноэтажном старом деревянном доме с удобствами ещё на три семьи. Дверь с улицы открывалась прямо в узкий дощатый коридор, в котором каждый шаг отдавался грохотом и скрипом половиц. Окна были так низко, и прохожих было так много, что, казалось, каждый мог заглянуть сюда, сунуть нос. Поэтому окна держали зашторенными.
Лена считала, что все москвичи живут в светлых просторных квартирах, что все они, в общем-то, счастливы хотя бы потому, что живут в столице.
Их встретила женщина очень похожая на тетю Лиду, только моложе. Удивилась приезду сестры с девочкой.
– Любонька спит уже, – доложила сестра и тут же засобиралась.
Тесная комнатка со светлым сервантом, простой мебелью и очень красивым ковром была уютна.
– Здесь лягешь, а я там, с Любонькой, – она махнула рукой на незаметную дверь у самого входа.
Она показала Лене, где их стол на кухне, где посуда. Они выпили чаю и легли спать. Ночью Лена слышала какие-то вздохи, хождение, суету. И только утром познакомилась с Любонькой.
Знакомство было странным. Лена открыла глаза и увидела над собой страшное одутловатое плоское лицо женщины. Оно прямо нависало над ней. Лена закуталась с головой. Но женщина начала стягивать одеяло с ее ног и странно гыкать.
Лена уже догадалась, что это и есть Любонька, отпустила одеяло и села. Женщина была очень полна, она улыбалась, сощурив узкие совсем глазки. Она стояла возле дивана, смотрела на Лену и крепко прижимала к себе одеяло короткими полными ручками.
В дверь вошла тетя Лида.
– А, она все-таки до тебя добралась… Все утро сдерживала, а тут не досмотрела, прости. Ты не пугайся, Лен, она не обидит, – и она, обратившись к Любоньке, четко произнесла, – Люба, это Лена. Надо отдать одеяло!
Люба растерянно посмотрела на одеяло и протянула его Лене. Но сама с места не сошла, так и смотрела, как Лена одевается, показывала на неё пальцем, оборачиваясь к матери, и гыкала.
– Сейчас завтракать будем, – тетя Лена накрывала на стол, – А ты, Лена, привыкай – пока у нас, будешь любимой игрушкой Любочки. Она как ребенок, понимаешь. Болезнь у нее такая.
– И её нельзя вылечить?
– Не-ет, конечно, нет. Она такая родилася. А мне жалко. Уж сколько раз предлагали сдать, так разе я сдам? Она же все понимает, если говорить помедленнее, – и она обратилась к дочке, – Ты зефиру хочешь? Хочешь зефиру?
И Любонька закивала головой и загыкала, радостно схватила зефир и начала есть.
А Лена вспомнила мать. Как не хотела она забирать Наташу с пятидневки. Здоровую Наташу. Как раздражали они ее своим присутствием.
– А рисовать ты любишь? – после завтрака спросила Любоньку Лена, и та закивала, увидев карандаши.
Они рисовали до обеда. Любонька от неё не отходила.
– Я хотела вам помочь, теть Лида, – тетя Лида крутилась на кухне.
– Так ты и помогаешь. Вон как Любоньку заняла, прям не нагляжуся. А после обеда пойдем прогуляемся. Только вот одевать Любоньку – та ещё задача. Ох, и не любит она это. Капризничает.
Но оказалось все сегодня гораздо проще. Любонька одевалась с помощью матери с радостью, глядя на то, как одевается Лена.
Они гуляли по новогодним дворам Москвы, катались с горки. Любонька падала и лежала в снегу до тех пор, пока ей не помогали подняться. Несмотря на свой вес, она, и тут, в падениях, была, как ребенок. Падала легко, мягко и даже весело – она смешно таращила глаза и широко открывала рот, и так вот с открытым ртом и лежала в снегу. Лена и нагулялась и насмеялась от души.
Конечно, вечером Люба капризничала, хныкала, тетя Лида никак не могла её уговорить обмыться. Как тяжело тете Лиде, Лена осознала только сейчас. Да и по ночам Любонька спала плохо, тетя Лида ходила туда-сюда. Она жаловалась на ноги, ходила тяжко.
И теперь, когда дежурство тети Лиды выпадало под выходные, она брала Лену с собой, только было это всего несколько раз.
Любонька встречала её жутким, но радостным гыканьем и необычайным возбуждением. Только вот обратно на электричке и метро Лена возвращалась одна. А потом сидела в комнате отдыха общежития и ждала звонка от тети Лиды. Та контролировала, доехала ли девочка – звонила от соседей.
К весне из их класса отсеялись четверо. В основном, по здоровью. Только у Златы Серебряковой была другая причина – папу перевели работать в Испанию.
Девчонки завидовали.
– Ух ты! Златка, а пришли нам оттуда джинсы настоящие, а….
– Да вы чего! Откуда у меня деньги-то! У меня ж папка не дипломат какой-нибудь, а простой инженер- строитель. Они там строят чего-то.
– Подумаешь, Испания, – комментировала Анастасия Плетнева, – Мы были там. Дыра дырой. Мне больше Лондон нравится.
– А расскажи, расскажи,– простодушной Аньке интересно было всё.
– Ну, мы там на двухэтажных автобусах ездили и почетный караул у Букингемского дворца смотрели. Там королева живёт.
– А джинсы твои оттуда?
– Какие? У меня их десять штук…
А у Ленки была беда даже с обычными теплыми штанами. Они были одни, и она уже устала их штопать, расходились на середнике, расползались на швах. Что и делать?
И вот радость – ближе к концу зимы мать все-таки прислала двадцать пять рублей. Их получила на почте и отдала Лене бухгалтер, потому что взнос был уже оплачен. Ленка деньги очень берегла, прикупила только новые штаны и самое необходимое, когда вместе с тетей Верой, матерью Ани, съездили они в магазин.
Она научилась обходиться без денег, ведь летом они ей потребуются. Ленка очень хотела поехать домой. Она, как и все дети, скучала по дому и матери.
Мать писала редко. Письма её можно было назвать письмами-жалобами. Она жаловалась на начальников, потому что работала сейчас месяца по два-три и увольнялась. За год успела поработать и санитаркой в больнице, и нянечкой в садике. Она жаловалась на врачей, которые выписывают совсем не те лекарства, жаловалась на власти, которые не помогают ничем, на Костика, что не даёт ей видеться с Наташкой, на Светку, что совсем забыла мать …
И на нее, на Лену, жаловалась тоже. Не жилось, мол, дома-то, захотела сладкой жизни в Москве, а кто теперь матери поможет?
Но в конце неизменно прибавляла: «Учись, может хоть у тебя жизнь сложится.»
Со Светой они больше не писали писем, но созванивались. Светка звонила на телефон, на вахту общежития. Бывало, что вахтерши и отказывались звать девчонок, но иногда везло – звали. Тетя Лида тоже ворчала, что не может уже бегать по этажам, но звала всех неизменно.
– Летом-то приедешь? – интересовалась Светка. Она так и жила с бабушкой.
– Не знаю, нас ведь отпускают пока только со взрослыми. А мать же не поедет за мной, да?
– Нет, наверное. Ты ж знаешь её…
– Но я постараюсь, Свет. Чего я, маленькая что ли?
И Светка понимала – Ленка не маленькая, если смогла так вот очутиться в Москве. Она хвасталась подругам, гордилась – её сестра – москвичка.
Весна пролетела, как один миг. Они готовились к спектаклю, к экзаменам, к празднику.
После первомая Ленка ещё больше влюбилась в Москву. Они участвовали в демонстрации. Им всем выдали одинаковые курточки, плакаты и шары. Кругом звенела музыка, колыхали красные полотнища знамён. Все поздравляли друг друга с Первомаем.
И ничего, что впереди ещё экзамены. Ленка была уверена в себе. Сейчас она была одной из лучших. Зато потом – потом они едут в пионерский лагерь! И это было так радостно и ново для неё. Она ждала этой поездки с упоением.
И поездка эта себя оправдала. Девочек и разновозрастных мальчишек из их училища объединили в один отряд и направили в лагерь имени Лизы Чайкиной. Стоял он на берегу Волги, в лесу.
Они неизменно влюблялись в мальчишек из небалетного отряда, а их мальчишки в небалетных девчонок. Там с ними учили пионерские танцы и песни, проводили заводные мероприятия. Было здорово, и целый месяц пролетел, как один день.
Рядом была Анька, Ирка, Олька и все свои. Прощались с Анькой со слезами.
– Как? Как я целых два месяца тебя не увижу, – ревела Анька, когда вернулись они из лагеря и встречали её мама и дядя Веня у автобуса, – А вдруг ты уедешь и не вернёшься? А?
– Это почему же?
– Ну, вдруг….
Ленка вернулась в интернат. И сейчас нужно было как-то ехать домой. Деньги на билет она сохранила, но одну ее никто не отпустит. Она надеялась, что и в этот раз ей поможет тетя Лида.
И она помогла.
– Как это? Ребенок мать год не увидит! Нельзя ребенку без матери.
Подписала бумаги, что берет ответственность, напекла пирогов в дорогу, посадила на поезд до дома, прожужжала уши проводнице, чтоб приглядывала и даже сунула ей трешку.
Ленка ехала одна. Поезд стучал колесами, мельтешил сменой пейзажей за окном, источал аромат квашеной капусты и жареной курицы.
Ленка лежала на верхней полке и улыбалась.
Она ещё не знала, как трудно ей будет вернуться.
***
Окончание уже опубликовано на нашей страничке в фб
