— Ну а что с личной жизнью? Семья? Дети? Планируете? — Фёдор Савельевич отложил в сторону папку, которую Милана положила перед ним. — Я почему спрашиваю: понимаете, у нас коллектив молодой, активный, творческий, ну… и немного ветреный, что ли. А вы… Вы… Нет, я не против личной жизни, я даже за, но она не должна мешать нашей с вами главной цели! — начальник кивнул своим словам и, смутившись вдруг под взглядом темно–карих, серьезных глаз, стал приглаживать волосы, стараясь спрятать начинающую разрастаться лысину.
Эх, если бы Фёдор Савельевич был лет на десять помоложе и не имел за плечами жену, взрослых близнецов и трёх внуков, то он бы приударил за этой девчонкой! Ох, как бы приударил! Фёдор умел красиво ухаживать, знал, где продают действительно красивые цветы, был начитан и понимал, что такое романтика, он чувствовал женщин каким–то седьмым чувством и умел нравиться им, хотя внешне ничего из себя не представлял. А Милана… Эта новенькая, что пришла на место дизайнера, – просто куколка. Хотя нет! Она не фарфоровая, застывшая симпотяжка, а совершенно живая, божественно красивая женщина, молодая, кожа – бархат, фигурка – словно выточенная из мрамора, без изъянов и недочётов, а как двигается, как ведет себя… С достоинством, не заигрывает, своей красотой не пользуется, цену себе знает, потому и смотрит прямо, гордо, точно королева! Ребята в отделе шеи–то посворачивают, когда ее увидят! Но им на что–то рассчитывать тут вряд ли придётся, они у Фёдора Савельевича не то, чтобы дикие, но простоватые, плоские для такой барышни…
— Не замужем, детей нет и не планирую. Это же всё написано в резюме, — девушка пожала плечами.
— Ну, готовьтесь, от поклонников отбоя не будет! — подвел итог их беседе Фёдор Савельевич. — И добро пожаловать в наш коллектив! Завтра приходите к девяти, я вас представлю ребятам.
Соискательница кивнула, пожала протянутую ей руку, улыбнулась.
— А во сколько заканчивается рабочий день? — уже стоя у двери, уточнила она.
— Да как только, так сразу. У нас нет нормативов, обычно сидим допоздна, зато среди прочих фирм мы на первом месте. Это проблема?
Милана нахмурилась, потом пожала плечами.
— Нет, но я буду уходить в пять. Каждый день. Если нужно, я могу доделать работу из дома и прислать готовые файлы вам или другому начальнику, как скажите.
Фёдор Савельевич махнул рукой.
— Валяй. Но я думаю, ты скоро сама захочешь остаться, у нас очень дружный и веселый коллектив! Всё, завтра к девяти. Не опаздывай. Пропуск будет на охране, скажешь, что новенькая, они отметят.
Милана попрощалась и ушла.
Фёдор Савельевич, чуть подождав, выглянул за дверь. Его парни за стеклянными стенами уже во всю пускали слюнки, провожая взглядом незнакомку. А девушки поджимали губы, переглядывались и закатывали глаза.
«Добро пожаловать в команду, милашка!» — подумал Фёдор и спрятался в свой кабинет…
— Шеф, а что это за королева красоты у вас была? — подсев за столик к начальнику и взяв вилкой из его тарелки лист салата, поинтересовался мужчина с двухдневной щетиной, какой–то весь встрёпанный, в футболке с рисунком из детского мультика и рваных на коленях джинсах. — Да ладно, вы же всё равно это не едите! — собеседник Фёдора с удовольствием похрумкал, потом уставился на начальника в ожидании ответа.
— Это, Пашенька, наш новый дизайнер. Вместо Ани. И когда ты отучишься от этой привычки – лазить по чужим тарелкам?! У меня даже внуки так не делают, а они, между прочим, еще трёхлетние карапузы!
— Ну, приводите их сюда, я научу, — с готовностью кивнул Павел. — Нет, ну а как ее зовут?
— Её зовут Милана.
— Вах–вах! — схватился за грудь парень. — Даже имя не рядовое! Милана из Милана… Она из Милана?
— Нет. Её место рождения я не уточнял. Ты, Паша, мне лучше скажи, что там с проектом для флористов? Мне сегодня уже звонили, просят сократить сроки.
Фёдор Савельевич допил кофе, вытер салфеткой губы и уставился на Пашу, наблюдая, как он гоняет вилкой по тарелке помидорку.
— А… Флористы… Сделаем, Фёдор Савельевич, не пройдет и года! — беспечно ответил подчиненный. — Есть пара идей…
— Паша! Какие пара идей?! Мы должны всё сдать уже в пятницу! Смотри, Павел, сорвёшь сроки, уволю, глазом не моргну!
Паша молитвенно сложил руки.
Фёдор кивнул на парня официантке, мол, он расплатится, и ушёл в офис.
Он ни капли не сомневался, что Паша сдаст всё вовремя, что проект понравится заказчику, что фирма, если Павел так и будет в ней работать, озолотится. Талантливый, всегда доброжелательно настроенный, широкой души парень, Павел пришел к Фёдору сразу после института, да так тут и осел, прижился, став неотъемлемой частью дизайнерского отдела.
Паша был одиночкой, свободным и любвеобильным парнем, долго ни с кем романов не крутил, а уж мысли о серьезных отношениях вообще не допускал.
— Я, Фёдор Савельевич, еще пожить хочу, так–то! — говорил он, когда на праздновании дня рождения начальник желал Пашке обзавестись семьей…
Но появление Миланы может внести сумятицу в планы некоторых холостяков…
… — Ну, что сказал дядя Федя? — спросил Павла его друг, Александр, подсев после обеденного перерыва к парню за стол.
Паша взъерошил прическу, скривился, будто вспоминая, потом небрежно ответил:
— Милана. Пришла на место Аньки Тришкиной.
— Да ты что! Значит, в нашей комнате будет сидеть? Ну, молодец Фёдор Савельевич, ну, огонь! Такая конфетка, и к нам!
— Не знаю, Саш… — протянул Павел. — По–моему, такие не любят парней с обгрызенными ногтями.
Сашка, действительно, страдал этой вредной привычкой.
— Да? Отращу, ей богу, отращу! — нахмурившись, прошептал Александр. — Паш, а она как – замужем? Что там слышно?
— Откуда я знаю?! Я не спрашивал. Всё, извини, работы по горло!
Павел отвернулся к монитору, нацепил на голову большие наушники, замурлыкал что–то и полностью отключился от реальности.
Александр еще постоял рядом, наблюдая, как на экране Пашиного компьютера появляются замысловатые узоры и чёрточки, потом вздохнул и, то и дело глядя на свои обгрызенные ногти, ушёл…
… Милана вышла из автобуса, переложила пакеты из одной руки в другую, осторожно просеменила по кромке обледенелой лужи и подошла к подъезду. Изловчившись, она выудила из кармана ключи, дверь запищала, впуская жилицу внутрь полутёмного, теплого подъезда. Батареи вдоль стен шпарили, как будто в бане.
— А, Милаш, ты? — выглянула из своей квартиры тётя Вера. — Я–то курьера караулю, вот, телевизор ребята мне заказали, велели ждать, сегодня привезут! — радостно сообщила Вера Анатольевна.
Милана улыбнулась, кивнула, поднялась по лестнице.
— А подключать? Сами справитесь? — поинтересовалась она. — Вот, апельсины купила. Будете? Я вам взяла на пробу. В «Продуктах», что на углу.
— Спасибо, детка! Ну, спасибо! Я, ты знаешь, — Вера Анатольевна взяла из рук девушки пакетик с тремя апельсинами, — их и так ем, и в чай бросаю. А, вот еще, цедру сушу. Только надо аккуратненько, чтобы только оранжевую часть…
Тётя Вера хотела еще что–то добавить, но тут в ее квартире заверещал домофон, потом в дверь подъезда вошёл телевизор. Огромный, в картонной коробке, он восседал на маленьком дядечке в фирменной куртке и с очень красным лицом.
— Ой, Милаш, всё, пойду. Заносите! Сюда заносите же! — стала Вера командовать телевизором. Тот покряхтел, видимо, раздумывая, зачем одинокой пенсионерке аппарат с такой диагональю, потом потолкался в дверях квартиры и исчез в комнате. — Как бабушка?
— Хорошо, спасибо!
Милана улыбнулась, подхватила пакеты и пошла к лифту. Пятнадцатый этаж, дверь справа от лифта, замок нижний, замок верхний… Всё, вошла!
— Баба Маша, это я! — щелкнув выключателем, звонко прокричала Милана.
Откуда–то из глубины квартиры послышался кашель, невнятное бормотание, потом хриплый старушечий голос произнёс:
— Уже? Ты так быстро? Ну, и что сказали?
Милана быстро разулась, прошла по коридору к бабе Маше, не переставая улыбаться.
— Приняли! Меня приняли! Представляешь, я теперь буду там работать! Ох, даже самой не верится!
— Работать она будет… Приняли её! — ворочаясь в кресле, с досадой пробормотала Мария Викторовна, Миланкина бабушка. — Осади коней! Вот неделю отслужишь, тогда и речь будем вести!
Но Милаша не могла «осадить»! Она, быстро переодевшись и включив на телефоне «Щелкунчика», стала кружиться по комнате, выделывать па, кланяться. Ноги, руки, тело, маленькая грудь ожили, задвигались, задышали теплой, нежной грацией, преобразилось лицо. И без того симпатичное, оно стало поистине прекрасным, но не той искусственной красотой, что смывается потом в ванной, а настоящей, девичей, красотой молодости.
— Ой, ну опять заладила! Ну опять «Щелкунчика» своего» завела! Ой, спасу нет! — хлопнула себя по коленкам баба Маша, но тут девушка подбежала и, обняв старушку, чмокнула ее в щеку.
— Не ворчи, не ворчи, муся! Сейчас ужинать будем. Как твоё горло, что голова? Я не спросила, извини…
— Нормально. Как у всех, в наличии! Егоза! А надушилась–то! Надушилась! — баба Маша притянула к своим губам внучкину головку, неловко зарылась носом в распущенные Миланкины волосы, вдохнула… — Милаша моя… Миланочка…
Обе застыли, посидели секунд пять так, в молчании, не смея пошевелиться.
— Ладно. Полно нам тискаться, как недоросли в подворотнях. Иди, мечи на стол, в утробе муторно! — выдала баба Маша.
Милана усмехнулась и, встав, пошла сперва умываться. Обдав теплой водой лицо, она все никак не могла перестать улыбаться. Она, Миланка, теперь будет работать в этом огромном стеклянном здании, будет ходить по этим стеклянным лестницам, что раньше только видела с улицы через огромные окна. Она будет пить кофе из автомата, как тысячи парней и девушек до нее, смеяться, что–то обсуждать и небрежно крутить в руках карточку пропуска. Она будет делать то, чем живет вот уже который год – придумывать картинки, да не какие–нибудь, а такие, чтобы оставались в памяти надолго, «цепляли», как говорил Миланин педагог в институте. Дизайн… Это была вторая после балета Милашина страсть.
В балет девочку отдала мать еще года в три. С рождения Милашка много болела, была тощая, с заострёнными скулами и огромными темными кругами под глазами. Мама, Кристина, решила, что такая внешность как раз подходит для сцены Большого, привела дочь в балетную секцию, договорилась с преподавателями. Милана стала заниматься. Баба Маша ругалась, мол, ребенок ослаблен, ей бы в деревню, да парным молоком отпаиваться, на теплой печке бока налёживать, но Кристина была совсем иного мнения о будущем своего ребенка.
— Ничего ты не понимаешь! И что, станет она такой же, как ты, недалекой, обрюзгшей бабой? Больно надо! Я сама еле–еле вырвалась, из себя человека сделала, Милашу портить не дам!
— Да что ты знаешь, понимаешь в своей суетной жизни?! — качала Мария Викторовна головой. — Мужа нет, семьи нет, а уж царицей себя мнишь! Опомнись, Кристинка, нагулялась уж, полно! Одумайся, поехали домой, работу найдёшь, ум вернется!
Кристина родила дочь без мужа. Отцу Миланы даже, кажется, не сообщили о ее существовании. Узнав о беременности, Кристина расстроилась, с досадой скривила губы, но срок был большой… И как проглядела?!.. Никто за прерывание уже браться не соглашался, пришлось рожать. Кавалеров всех подрастеряла, расплылась квашнёй, подурнела, пятна по лицу рыжие пошли.
— Фу, и зачем это всё только придумали? Пинается, сил нет, звереныш! — бурчала она. — Ма, а у тебя тоже так было?
— Нет, я дитятко своё любила, когда в утробе носила, о хорошем думала, ребеночек мой, то есть ты, в любви зрел, в ласке. Я и не запомнила, было ль чего, или нет. Ты животик–то погладь, поговори с дитём, он и успокоится.
— Не хочу. Думаешь, мальчик будет? — щелкая привезенные матерью из деревни семечки, спросила Кристина. — Если мальчик, оставлю в роддоме. На кой он мне? Их воспитывать – наказание!
Мария Викторовна в испуге застыла, обхватив лицо руками.
— Что ты такое говоришь, Кристиночка! Страшные вещи говоришь, Бога гневишь! Как же можно оставить? А материнское чувство?! Потом всю жизнь себя проклинать будешь! Не смей, слышишь! И в кого ты у меня такая злая, холодная?! Ведь в ласке взращена, моим молоком поена, на руках у меня спала, тепло моё впитывала… Ой, горе! Горе горькое!
Мария Викторовна бледнела, отворачивалась и вытирала навернувшиеся слёзы. Она знала, на кого похожа дочка, не надо было далеко ходить… Чай, не от святого духа рождена, от мужчины. В него и пошла такая, с дьяволенком внутри…
Муж Марии Викторовны рано умер, погиб в драке. Виноват ли был, нет ли, уж Маша так и не разобрала. Горяч всегда был, а после одного случая, когда головой сильно приложился, упав на заводе, стал жесток, словно бес в него вселился. Маша мужа сначала оправдывала, жалела, но как на Кристинку стал он руку поднимать, прокляла. Сама между ребенком и мужем встала, приняла удар очередной на себя, по лицу полоснуло, точно ужалило. Муж бил ремнем, пряжкой…
Маша в тот же вечер собрала вещи и ушла ночевать к соседям. А через недели две мужа не стало… Врач деревенский потом говорил, что что–то психическое то было, обострение или еще что, головой повредился, стал злость свою проявлять… И доигрался…
А еще врач предупреждал Машу, наказывал, чтобы за дочкой следила, ведь по наследству такая порода может передаться, «злая».
Передалось, но не в буйство пошло, а в равнодушно–эгоистическую жестокость и холодность. Кристине было не жалко мать, когда та ошпарилась кипятком на кухне и выла, снимая с себя платье. Тогда дочка лишь равнодушно посмотрела на Марию и спросила, что, ужина, что ли, не будет?.. Не жалко было ей раненых животных, людей… Кристина любила и жалела только себя.
Больно прокалывать ушки, больно язычку от горячего чая, тяжело таскать в школу портфель; злые преподаватели не ставят хороших оценок в институте; на работе все кругом тоже Кристину обижали, смотрели всегда как будто с ненавистью… Жалко, ох, как себя жалко!..
Мария Викторовна, когда дочка была уже на седьмом месяце, вдруг как–то проснулась ночью, села на кровати и испуганно задышала часто–часто.
«А что, если и внучек будет такой?! Что, если наказание ему от матери такое перейдёт? От нее, Марии, тоже?!.. Страшно!» — прострелила голову, точно молния, страшная мысль. Но потом пришло утешение. — «Нет, Бог милостив, будет хороший ребенок! Будет славный!»
До самых дочкиных родом Мария ходила в церковь, ставила свечки, просила Всевышнего оградить дитятко в Кристинкином чреве от дьявола…
То ли молитвы помогли, то ли волшебство естественно–генетическое, но с ребенком было всё в порядке.
— Девочка, — процедила сквозь зубы Кристина, позвонив матери из роддома. — Орёт, всю грудь мне истерзала, а бутылок не дают! Все тут против меня! Все! Я вот что думаю, — ехидно глянув на притихшую медсестру на посту, продолжила Кристина. — Оставлю ее тут, пусть другие мучаются!
Мария Викторовна закричала в трубку:
— Нет! Не смей, слышишь! Прокляну! Давай, я внучку заберу, тебе легче станет! Я выращу, только не отдавай чужим!
Кристина выписывалась из роддома «с треском». Все запомнили эту скандалистку, что кричала в коридоре, почему не отдают ребенка, где такси, и почему мать, Мария Викторовна, опять пахнет чесноком.
— Да не ела я, девочки! — оправдывалась перед медсестрами красная, как рак, баба Маша. — Да что ж я, не понимаю, что ли?!
Те только пожимали плечами и желали девочке расти здоровой и крепкой…
Росла, болела, потому что Кристина ребенком и сама особо не занималась, но и матери не позволяла к себе внучку забрать. То на полу Миланка поиграет, то в мокром в коляске сидит, то схватит что грязное… Из болезни в болезнь прыгали. Кристине это надоело к Миланиным четырём годам. Да и кавалер у Кристины появился, с серьезными намерениями как будто. Какой уж тут ребенок! Марии Викторовне стало дозволено полностью заниматься воспитанием Милаши.
Милана видела мать редко. Та жар–птицей вплывала в квартиру, которую дали Марии Викторовне взамен попавшего под затопление деревенского дома, распоряжалась, требовала ужин, ведь она–то, Кристинка, с работы, устала, измоталась, а они тут, две дармоедки, сидят, пряники жуют!..
— Ну что ты говоришь, дочка?! У меня пенсия, я сама, вон, Милаше, сапожки купила, кашку варим на молоке деревенском, я бегаю, из бочки покупаю, творожок тоже по знакомству соседка привозит. Это же на мои…
— Брось, мама! Не хочу ничего слышать. Поди, внучкой займись!
Милана с детства усвоила, что они с бабушкой живут за мамин счёт, принимала это как данность, уговаривала бабу Машу не расстраиваться.
— Вот вырасту я, бабушка, пойду работать, и будем мы с тобой сами себе хозяйки! — говорила она, поглаживая Марию Викторовну по голове.
А та только всхлипывала, удивляясь, как у такой женщины, как ее дочь, мог такой золотник родиться…
Кристина всё чаще ночевала у каких–то мужчин, Мария Викторовна уж и не следила, как кого там зовут, терпела только «пересменку» дочкиных ухажёров, а как находился следующий, вздыхала свободно, провожая Кристину восвояси. Так и жили, отдаляясь друг от друга…
Балет Милана бросила в седьмом классе. Один раз неудачно прыгнула, вывихнула колено. Пустяковая травма, но заниматься дальше стало тяжело, больно…
Баба Маша очень переживала, что Миланка сникнет, ведь любила она балет больше всего на свете. Но не тут–то было! Девочка записалась в кружок веб–дизайна, что–то там всё щелкала на мониторе, шикала на бабушку, чтобы та не мешала, а потом выдала балеринку. Ну точь-в-точь как живая, она кружилась на экране. Пачка, пуанты, прическа – все в мельчайших подробностях, всё точно с камеры.
— Это кого ж ты сняла? — не поняла баба Маша, уставившись в монитор.
— Это я нарисовала, бабуль. Программы такие есть, что кого угодно сделать можно! — пояснила внучка.
— Это как мультфильм что ли? — догадалась Мария Викторовна.
— Ну вроде того! А давай, бабуль, я тебя сделаю!
Баба Маша замахала руками, ушла на кухню варить суп, но Милана не отступилась. И через какое–то время с экрана смотрела бабушка, моргала, улыбалась, а потом вдруг строго стягивала к переносице брови.
— Да неужто я так делаю, неужто такие гримасы показываю?! — всплеснула руками Мария Викторовна.
Милашка только засмеялась, обняла бабушку и замерла, чувствуя себя самой счастливой внучкой на земле…
Милана поступила в институт, на третьем курсе уехала на всё лето на практику в академ–городок, домой звонила редко. Уж так получилось, что совпала ее практика с первой, горячей любовью… А когда вернулась, бабушки дома не было…
… Милана вскочила от трели будильника, накинула халат, побежала на кухню, пометалась, думая, что бы ей поесть, но потом махнула рукой – на работе перекусит, не опоздать бы! Душ, мучения с причёской, которая, как назло, сегодня пушилась и капризничала; потом макияж – один глаз прищурили, второй… Красота!
На стройной фигурке уже надет костюм тёмно–коричневого цвета. Ворот белой блузки удачно высовывается из–под воротничка пиджака.
Милана услышала, что проснулась бабушка.
— Бабуль, я всё там на кухне сделала, иди. Помочь чем? — приоткрыв дверь, прошептала девушка.
— Нет. Хотя, да. Милаш, не могу найти кофту! Зябко что–то, где кофта–то?
Милана быстро огляделась, сбегала в комнату, вернулась с вязаной бабушкиной кофточкой, помогла надеть.
— Ой, укол! Укол забыли! — испуганно остановилась в своих сборах Милаша. — Как же я так!
Мария Викторовна проворчала, что, мол, не по делу суетится внучка, толку от уколов тех, что от козла молока, но послушно замерла, вдохнула и крякнула. Милаша умела делать уколы, но рука всё же у нее была тяжёлая, колола больно, неловко…
— Всё, садись, ешь. Осторожно, вот так! — руководила внучка.
— Беги уже, новобранец ты мой! Поцелую, дай! — Милана наклонилась, бабушка чмокнула ее в щеку.
— Ну что ты опять плачешь, баб Маш! Дело великое начинаем! Такое дело, ух! — выдохнула Милана.
— Вот поэтому и плачу, дорогая! Не от печали, от радости всплакнула… Иди, не тревожь ты сердце моё! Ступай!
— Ладно. Телефон рядом. Если что, кричи, стучи, зови! Вернусь к семи, обед положила, как договаривались, — погладила Марию Викторовну по руке внучка и ушла…
Девчонки из отдела смерили Милану оценивающим взглядом, молодые люди тоже оглядели, но, в отличие от девчонок, улыбались. Миланка им понравилась.
Сев за своё рабочее место, девушка немного растерялась, оробела. Саша, спрятав за спину руки, подошел как будто бы случайно, поздоровался, поинтересовался, что поручил шеф новенькой.
— Молоко… — протянула Милана, листая папку с техническим заданием.
— Аааа… Коровки и бидончики… — сочувственно кивнул Саша, почесал нос, потом, вспомнив о ногтях, опять спрятал руки за спину. — Удачи! Если что, обращайтесь, я тут самый подвинутый в этой тематике!
— Александр! Зайдите ко мне! Молочный король! — выглянул из кабинета Фёдор Савельевич.
Сашка послушно засеменил к руководству. Потом из кабинета начальника стали доноситься вскрики, какие–то попискивания, видимо, Сашины оправдания.
Милана испуганно смотрела в ту сторону, замерев с карандашом в руках.
— Нет, они не дерутся, и он не орёт на него, — сказал кто–то над самым ухом девушки. Она обернулась и уставилась на трехдневную щетину Павла, потом перевела взгляд на его улыбающиеся губы, заморгала, постеснявшись смотреть в глаза.
— Павел, — протянул ей руку мужчина. — Вы не бойтесь. Они там просто осваивают новую видеоигру, что подкинули айтишники шефу.
— Не поняла… — протянула Милаша.
— Ну что тут такого?! Мы все любим игрушки… Фёдору Савельевичу дома играть жена не позволяет, вот он тут этим и занимается… Они с Сашкой стратегию разрабатывают.
Девушка кивнула, приподняв брови. В компьютерных играх она тоже кое–что смыслила, может, и она на что пригодится…
— Ладно. Не буду мешать, — с интересом рассматривая наброски новенькой, Паша улыбнулся. — Удачи!..
… Молодежь засиживалась в офисе допоздна, пила кофе, заказывала пиццу, располагалась на диванчиках, смеялась, что–то обсуждала, выходила на улицу покурить, возвращалась и работала, а Милана уходила в пять. Никакие уговоры на чашечку кофе, торт, танцы, кино или болталки не помогали – смотрела на часы, вставала, прощалась со всеми и уходила. А до этого быстро звонила кому–то, шушукалась, кивала и клала сотовый в сумочку.
— Милана, — как–то, осмелев, поинтересовался Сашка, — вы замужем? Простите за любопытство, просто интересно.
— Нет, не замужем, — пожала девушка плечами.
— Так куда тогда спешить?! У Андрея день рождения, оставайтесь! Будет вечеринка, угощения, танцы и, по некоторым сведениям, торт. Вы любите торт?
Саша уже немного «принял» за здоровье друга, стал настойчив.
— Извините, не могу, очень жаль, но мне пора! Андрей, еще раз с днём рождения! — кивнула Милана и убежала, вниз по стеклянной лестнице. За окнами кружились огромные снежные пушинки. Стало вдруг весело, по–детски радостно, что скоро зима, Новый год, они будут с бабушкой наряжать ёлку, чистить мандарины и слушать музыку…
Павел стоял у входа в бизнес–центр, курил. Надетый на его голову новогодний колпак накренился, уронив помпончик на лоб своему хозяину.
— Домой? — окликнул девушку Паша.
— Да. До свидания! — ответила она.
— Бывай! Слушай, а может, подвести тебя? Я на машине, смотаемся быстро, а то погода не для тапочек! — он кивнул на скромные темно–синие тапки, которые Милана принесла, чтобы сидеть на работе. Никто здесь не носил туфель…
— Ой! — растерянно оглядела себя девушка. — Забыла! Придётся возвращаться… Плохая примета…
— Не придётся. Я принесу, стой тут! — велел Павел, выкинул сигарету и побежал в офис. Милана видела, как его фигурка мчится по стеклянной лестнице, как исчезает в коридоре… И вот он уже бежит обратно. Ей не слышно, но коллеги смеются ему вслед, а Миланку называют Золушкой.
— Вот, держи, — Паша поставил перед ней сапожки, помог переобуться, потом подхватил тапки и, улыбнувшись, сказал, что доставит их в лучшем виде…
Милана поблагодарила и побежала к метро…
Девушка зашла в квартиру, всё еще улыбаясь. Пашка надёжно засел в ее голове, мельтеша перед глазами своей щетиной.
— Ба, я дома! Представляешь, чуть в тапках не ушла! — весело стала рассказывать она сидящей в кресле баба Маше. Та рассеянно кивала.
— Задремала я, что–то голова сегодня как чугунная… — прошептала она. — Погода, наверное…
Но Милаша поняла, что дело не в этом. Пахло газом.
Девушка распахнула окно, метнулась на кухню, перекрыла вентиль у плиты, выключила конфорку, открыла балконную дверь, выгоняя ядовитый газ на улицу.
— Что? Что такое? Да холодно же, Милашка! — закуталась баба Маша в шаль. — Чего окна–то пораспахивала, точно июнь на дворе?!
— Бабушку! Ты включила плиту, газ в квартире, неужели ты не чувствуешь? — прошептала Милана. И тут она почувствовала страх, дикий, до одури, страх. А что, если бы она задержалась?! Если бы на день рождения, пусть минут на двадцать, осталась бы?!
Мария Викторовна тоже застыла, открыв рот.
— Прости, детка… Прости, родная! Совсем я плохая стала… А ты что там рассказывала, что–то про мужчину… — зашептала потом она.
Милана, стараясь успокоиться, повторила всё с начала: про тапочки, Павла и свою рассеянность.
— Мы с тобой – одного поля ягоды, бабуль! —подытожила девушка. — Еще те разини! Ну ладно, давай–ка ужинать!..
С тех пор Милана стала чаще звонить домой, и минуты не проговорит, только поинтересуется, как дела, и кладет трубку.
Ребята за соседними столами перемигивались.
— Не, ну точно, есть у нее кто–то, я думаю, ребенок! — обсуждали девчата. — Родила по молодости, мож, еще в школе, а теперь мается. Что вот только в сад не отдаст?!
— Ну, мож, больной какой! — бросил кто–то. — Инвалид или еще что…
— Да вообще она какая–то зашуганная, хотя внешне прямо очень даже… Милана–милашка. Да, Сашок? Нравится она тебе? — подтрунивали девчонки. — Скажи честно, закрутил бы с такой романчик?
Все Сашины любовные похождения сужались до девушек из бизнес–центра. Он этого не скрывал, иногда охотно делился впечатлениями.
— Отстаньте! Работать не пробовали? — огрызался Сашка. Он уже подбивал клинья к новенькой, предлагал проводить, звал на ланч, просил телефончик, но она отказывалась, словно стену между ними выстроила. Смотреть можно – трогать нельзя…
И так со всеми… Зазнайка эта Милана, что ли? Вся в делах, прямо не подступись! Вечера расписаны до минуты, телефон постоянно в руках – не офис, а переговорный пункт!..
… — Ребята, дорогие мои, хорошие, напоминаю, завтра корпоратив. Новогодний, праздничный, радостный. Саша, ты не идешь, кстати! — Фёдор Савельевич притворно нахмурился.
— Почему?! — вскочил тот.
— Не сдал мне проект! Где эскизы, где презентация?! Заказчики уже ругаются!
— Да как же! Я на почту вам отправлял! Я же дед Мороз, я подарки дарю, а вы говорите, не надо мне… — парень судорожно щелкал по ярлычкам на «рабочем столе» компьютера. — Сейчас! Я сейчас покажу!
Фёдор махнул рукой.
— Да не суетись ты, получил я всё, уже в деле! С меня премия. Всем! — уточнил он. — Милана, вы тоже остались бы, ну неужели раз в год нельзя отложить дела?!
— Извините, Фёдор Савельевич… — замялась девушка. — Я попробую…
— Вот и хорошо. Надо вливаться в наш коллектив, молодой, яркий, мы тебе будем очень рады!
Фёдор улыбнулся, потом выхватил из кармана телефон, что–то быстро сказал, махнул всем рукой и ушел к себе в кабинет…
— Останешься? Если да, то надо костюм карнавальный, — подсел к ней за обедом Паша. — Есть костюм?
— Нет. Я…
— Ладно, шучу. Но реши уже, нам надо знать, сколько человек! — соврал Паша.
— Я подумаю, спасибо!
У Миланы чуть не вырвалось: «Я спрошу у бабушки!», но она закусила губу. Вот смеху–то было бы, брякни она такое в этой самостоятельной, взрослой компании!..
Но с Марией Викторовной она всё же вечером поговорила.
— Бабуль, это на час, ну, два. Я соседку попрошу с пятого этажа, она же тоже уколы может делать. Она придёт, поможет тебе и ужин разогреет. Ну, что ты скажешь?
Баба Маша помолчала. Она давно уже чувствовала себя обузой для внучки, ну что та с бабкой носится, девочке ведь надо гулять, молодых людей привечать…
— Да, Милаша. Всё будет благополучно, ты иди, иди обязательно! Я буду очень рада, если у тебя там сложится! А уколы и пропустить можно, от них только седалище болит с нетерпимой силой и во рту привкус травяной какой–то.
— Нет, уколы нужны, ты сама понимаешь. Договорюсь, к тебе придут, сделают. А я задержусь на два часа, и сразу к тебе. Позвоню, сообщу, когда буду выходить…
— Ладно. Ладно. Заботушка ты моя! Вот свалилась я на твою голову…
Мария Викторовна поцеловала внучку, та притихла рядышком. Стали слушать радио…
… Рабочий день, весьма условный, пролетел быстро. Уже привезли заказанную для корпоратива еду, в воздухе пахло колбасой и рыбой, стояли рядком бутылки с горячительным, томилось в холоде шампанское. Большую, многоярусную елку поставили уже три недели назад и теперь каждый день ныряли под нее, искали подарки.
Фёдор Савельевич подкладывал их туда по одному. То тому сотруднику, то другому. Если времени не хватало, то приходилось класть по несколько.
— Это белочка приходит и приносит, — смеялся Саша.
— Ну тебя! Белочка только к тебе приходит, когда ты в печали от угаснувшей любви! — отвечали ему ребята. — А нам их Великого Устюга шлют. Так–то!
Милана тоже нашла свой подарок под елкой. Это были лучшие видео балета «Щелкунчик», записанные на флешку. Как узнали, что она любит именно эту музыку?! Не иначе, действительно, сам дед Мороз постарался!..
Но это был вовсе не он. Пашка как–то случайно подслушал, что звучит в наушниках коллеги, когда она работает. Классика… Так! Что самое новогоднее в классике? «Щелкунчик»! Вот и сказал об этом шефу. Тот скривился, потому как балет терпеть не мог, но идею принял, воплотил в жизнь…
Милаша в который раз позвонила домой. Мария Викторовна бодро ответила, что всё в порядке, смеялась, говорила, что елкой пахнет. Это Милана купила несколько веточек живой ели и поставила их на кухне.
— Ну хорошо, бабуль. Я немножко погуляю и вернусь!..
Начался праздник. Милана сидела, как на иголках, всё смотрела на часы.
— Золушка, да не будет сегодня тыквы! — осмелевший Саша приобнял ее за плечи. — Всё бежишь куда–то… Бежишь… От судьбы своей бежишь, а ну иди сюда! — Он сгреб ее, прижал к себе. — Медляк заказал… Для нас с тобой!
Милана сбросила его руки, отошла в сторону. Александр покачнулся, всхлипнул и пошел к другой девушке.
— Да, всё хорошо. Нет, соседка еще не приходила. Да не переживай ты! Потом я поем, не хочу сейчас! — ответила на очередной звонок баба Маша. — Иди танцуй, пей шампанское и веселись!
Мария Викторовна нарочно говорила радостно, с запалом, почти кричала в трубку. Милана подумала, что бабушка просто за нее рада…
Подождав, пока внучка положит трубку, баба Маша бессильно осела на стул, положила руки на колени, поникла вся, затряслась от рыданий. Беззвучный плач не тек слезами по щекам. Слезы застряли где–то в груди, только лицо скривилось горестной гримасой.
За десять минут до Милаши звонила Кристина. Пьяная, злая, она выговаривала матери, что та испортила всем жизнь – дочери, внучке, — всем, кто был рядом.
— Неужели ты не понимаешь, она с тобой якшается, потому что совестливая не в меру. Другая давно бы уж сдала, куда следует! Молодая девчонка, а тебе слюни вытирает! Опомнись, мама! Она так никогда мужика себе не найдёт, в старых девах погаснет! Ну что ты из себя корчишь? Пожила, и ладно! Дай другим пожить!
Мария Викторовна оправдывалась, уверяла, что Милаша счастлива, но Кристина оборвала ее, гаркнув, что с такой никто не будет счастлив, что таким не место уже на земле!..
И бросила трубку…
…Милана, стоя у окна, обернулась. К ней подошел Паша. Он начисто побрился, щетины не было. Красивая рубашка, брюки, мужественные плечи и простая, дружеская улыбка – Милане в нем понравилось всё.
— Ну, не буду оригинален, давай потанцуем! — он протянул девушке руку, она кивнула.
Шампанское, романтически–легкомысленное настроение, флюиды счастья от всех, кто был рядом, закружили девчонку, зарябило в глазах от стеклянных елочных игрушек. Она беззаботно танцевала, смеялась и шутила, участвовала в конкурсах и аплодировала своим коллегам… Она так устала от круговерти обычной жизни, от постоянной тревоги, что с бабой Машей что–то может случиться… Она устала жить не для себя… (Но именно это, как потом поймет Милана, сделало ее отличной от матери, взрастило в ней человечность и доброту!) Всем нужен отдых, Милана сегодня его заслужила…
Девушка опомнилась, когда Павел принес ей телефон и сунул в руки.
— Извини, тут тебе звонили, я подумал, мало ли, важное что–то!
Уже пять раз звонила соседка.
— Антонина Михайловна! — выбежав в холл, закричала в трубку Милана. — Что случилось? Извините, я не слышала…
— Милаша, я не знаю… Мария Викторовна пропала… — пролепетала соседка. — Мы уже двор осмотрели, на улице были, нет ее нигде… Ушла без пальто, сапожки ее так и стоят… Горе, Милаша, ох, горе!
Милана затряслась. В висках стучало, хотелось плакать.
— Что? — строго глядя на нее, спросил Павел. — Могу помочь?
— Бабушка пропала… — пролепетала Милана…
… Память отбросила ее на несколько лет назад. Третий курс, она вернулась с практики, зашла в квартиру, позвала бабу Машу. Той нигде не было. Не было и ее вещей…
Милана тогда позвонила к соседям, тех не было дома. Тогда девушка набрала номер матери. Кристина долго виляла, расспрашивала о практике, хорошие ли мальчики были рядом, не принесет ли Милаша после такой поездки ей внука. Наконец на вопрос, где бабушка, бросила, что отправила ее в интернат.
— Что?! Что ты сделала?! — закричала Милана. — Как ты могла?!
— Так она совсем плоха стала, слепая курица, я за ней утки выносить не буду. А там люди обученные, знают, как надо!.. — ответила Кристина, хотела уже попрощаться.
— Где! Адрес говори! — Милана не ожидала, что может так разговаривать с матерью. Да, она Кристину не любила, но только сейчас стала ненавидеть. Она говорила матери такие слова, которые, если бы материализовались, залили чернотой всю комнату, задушили бы…
Кристина нехотя сказала, куда отправила мать.
— Но имей в виду, я опекуншей ее не буду. Усвоила, балеринка моя? — и бросила трубку.
Милана в тот же вечер привезла бабушку домой. Они потом сидели, обнявшись, плакали и боялись отпустить руки друг друга хоть на миг… Потом стало полегче, освоились…
… А теперь страх потерять бабу Машу нахлынул с новой силой, парализовал, лишил разума.
— Ну, говори! Потом плакать будем, сейчас дело! — схватил ее за плечи Паша.
Милана, сбиваясь, рассказала, что к чему. Вокруг стали собираться ребята, кто–то уже надевал куртку, Фёдор Савельевич вызвал большое такси, чтобы все, кто желает участвовать в поисках, поместились. Саша поехать не смог. Отказ Миланы выбил его из колеи, он напился и теперь лежал на диване и храпел…
… Марию Викторовну нашли часа через три. Она сидела в продуктовом магазине через три улицы от дома, тряслась и никак не могла вспомнить свой адрес. Милана осторожно коснулась ее руки, потом встала перед бабушкой на колени, зашептала что–то.
Мария Викторовна подняла голову.
— Милаша? Ты? А я вот что–то потерялась…
— Ничего, давай–ка оденемся, поедем домой. Паша, помоги, пожалуйста…
Мария Викторовна невидящими, подернутыми поволокой глазами смотрела на мужчину, что взял ее за руку. Она не видела уже много лет. Поэтому дочка, чтобы не морочить себе голову, тогда и отправила Марию Викторовну в интернат…
Дома, усадив бабушку в ванную, Милана обливала ее сутулую спину теплой водой, мыла губкой, мягко терла, чтобы согреть, что–то напевала. Она никогда не испытывала отвращения к бабушкиной немощи. Её обвисшая, дряблая кожа, неприглядное теперь уже, в таком возрасте, тело заставляли только еще нежнее заботиться о женщине, которую, не задумываясь, Милаша назвала бы своей мамой.
— Прости меня, девочка… Прости, из–за меня ты дома сидишь, не живешь… — причитала тихо Мария Викторовна.
— Что за чушь, бабуля! Замолчи немедленно!
— Нет, Кристина права, не место мне тут, ты должна стать свободной!
— Ах вот оно что! Мать звонила? Эта гадюка еще смеет про тебя такое говорить?! Бабушка, да ты мне дороже всех на свете! Ты мои начало и конец, без тебя как же я буду… А если и полюблю кого, то он должен будет полюбить и тебя. Иначе я не согласна!
Мария Викторовна потянулась, потрогала Милашино лицо.
— Красавица ты у меня! Чудо! Я тебя уже давно не видела, но знаю, чувствую, что ты прекрасна! Детка, детка…
Милана помогла бабушке вылезти из ванной, надеть халат, провела в комнату, уложила в постель.
На кухне Паша уже заварил чай.
Остальные ребята, воодушевленные удачно закончившимися поисками, поехали праздновать дальше. Милана благодарила их всех, плакала, а они хлопали ее по плечу и обнимали. Теперь эта девчонка стала своей, она стала понятной и ясной, ее приняли, признали…
— Так, мед я класть не стал, не знаю, вдруг аллергия. Шиповник купил, смородиновое варенье еще вот. Ноги разотри ей чем–нибудь согревающим.
Он принес в комнату поднос с чайником и чашками, помог усадить обмякшую от тепла Марию Викторовну поудобнее, шутил, что–то рассказывал и всё поглядывал на Милану.
Он уйдет только тогда, когда это испуганное, затравленное выражение исчезнет с ее лица…
— Павел, вы чудесно сделали чай, я, признаться, так не умею… А если в деревню к нам приедете, то уж с самоваром посидим, с шишками, с трубой и дымком! Знаете, как пахнет чай из настоящего, дровяного самовара? Божички, это и не передать! — зашептала Мария Викторовна.
Мысли женщины путались, она сбивалась, начинала рассказывать все сначала, хотя не было уже той деревни… Самовара тоже не было… Но Милана ее не поправляла. Баба Маша жила воспоминаниями и мечтами. Если отнять их у нее, обрубить, то Мария Викторовна потухнет, растворится в черноте своего существования, не спасёшь…
— Да! Обязательно! У меня тоже дом в деревне, от дяди остался, я вас туда хочу свозить! Давайте летом, а? — с готовностью поддакнул Паша.
Милана покачала головой, но он продолжал:
— Там у меня всего десять соток и полдома, но такая клубника растет, такая красота! И Милашке полезно будет… Для иммунитета! — пояснил он, видя, как залилось краской девичье лицо.
— Ну ежели для иммунитета, то надобно ехать! — засмеялась слабо баба Маша. — Посплю я, детки, ладно? Устала…
Милана помогла бабушке лечь, укрыла одеялом и кивнула Паше, что надо выйти в другую комнату.
— Спасибо… Ты такое сделал! Такое! — она только хватала его за руку, не зная, как сказать всё, что чувствует.
— Брось. Все наши ребята молодцы! Теперь ты знаешь, что нам можно доверять? То–то! Может, кофе? У тебя есть кофе? — спросил он, а потом, махнув рукой, притянул девушку к себе и поцеловал. — И что у вас за привычка – в тапках по городу шастать?! — прошептал Паша Милане на ухо.
Она улыбнулась и пожала плечами…
… Мария Викторовна прожила еще много лет, успела понянчить, подержать на руках правнука, плакала, чувствуя ан своей руке его маленькую головку, молилась, чтобы был здоровенький.
Паша принял Милану с тем, что есть, – со слепой бабушкой, которую нельзя было оставлять надолго одну, с сумасбродной матерью, которая постоянно лезла в их жизнь, и балетом. А Милана до самой свадьбы не могла поверить, что кто–то добровольно может связать свою жизнь с ее семьей.
— Ты центр вселенной, — пожал Павел плечами. — Всё, что вокруг, тоже ты, только в отдалении. Это невозможно не принимать! Так же, как и ты должна смириться с тем, что моя мама – педиатр, а отец – военный. Это характеры, привычки, судьбы. Но это и есть я… Теперь мы все – одна вселенная, надо как–то крутиться!..