В рот Лёсику залетела пчела. Или оса. Или, чёрт его дери, мандариновый шершень. Хотя, мандариновый шершень, говорят, восемь сантиметров в длину и вряд ли влез бы в рот к Лёсику.
Н-но… Мандариновый шершень не влез бы, а эта жужжащая тварь влезла.
Вернее сначала она залетела к Лёсику в стакан и стала собирать сахар со стенок. Тут Лёсик её и отхлебнул.
Полосатый тварь поступил по всем правилам природных рефлексов. Оказавшись во рту у Лёсика, он цапнул его изнутри за где придётся.
Губы у Лёсика прямо на глазах стали приобретать экзотическую форму, а правая щека обильно скорректировала профиль. Через две минуты Лёсик стал походить на травмированного папуаса, а допивать чай ему стало решительно некуда.
С трудом выплюнув крылатого агрессора, Лёсик возмущённо зафыркал. Сидящий напротив Паха громко заржал, а бабка немедленно запричитала, подхватила полотенце и стала разгонять насекомых, норовивших пристроиться к вазочке с вареньем.
Вечер не задался.
Впрочем, пару дней назад у Лёсика не задалась целая жизнь.
Всё началось с того, что Лёсик не поступил на бюджет. Причём он-то думал, что как раз поступил, и что у него есть повод. Тем более, что отец был в командировке, машина стояла у подъезда и ключи лежали на зеркале в прихожей. И у Лёсика в гостях как раз были лучший кореш Паха и Катя Хилевская из 11 «В».
Но… Лёсик был невезучим. В его отношениях с окружающей средой всегда доминировали катастрофы и стихийные бедствия. Поэтому первая же лавочка перебежала им дорогу с необратимыми последствиями. Бампер и радиатор были безнадёжно испорчены, а участников поездки живописно разметало внутри машины и слегка повредило им внешность.
Как известно, синяки и царапины всегда были украшением настоящих мужчин. А Катя Хилевская из 11 «В» вообще отделалась лишь сломанным каблуком и душевной травмой. Но вот убедить отца, что машина случайно поехала сама, Лёсику не удалось. Возмущённый родитель ревел как белый медведь в тёплую погоду. Ему было жалко бампер и радиатор. А тут как раз ещё подоспела информация, что баллов для бюджета Лёсику всё-таки не хватило.
Пока отец выдирал из штанов ремень, а мать хватала отца за руки, Лёсик, проявив необычайную юркость, успел прошмыгнуть в туалет и там запереться. Оттуда он громко кричал про несправедливый абьюз, про токсичные отношения и про обесценивание его личности.
Отец же пинал дверь туалета и угрожал спустить с сына шкуру и вывесить её на балкон для проветривания. А потом внезапно успокоился и сказал, что за институт платить он не будет, пусть никто не рассчитывает, и что до осеннего призыва осталось всего ничего, и пусть дальше с Лёсиком разбирается военком.
Потом за дверью всё стихло, и Лёсик прислушался. Отец бухтел, хлопая дверками шкафов и копошился в прихожей. Мать в ответ что-то шептала и временами всхлипывала, но… как-то неубедительно.
И Лёсик понимал, что совокупность допущенных им косяков достигла критической массы.
Когда он через полчаса на цыпочках выбрался из туалета, в коридоре под дверью лежал туго набитый отцовский рюкзак. К рюкзаку были примотаны резиновые сапоги и старая куртка, в которой все члены семьи зимой выносили мусор.
— До призыва поедешь в деревню, к бабушке, — отец покопался в темнушке и выволок на свет божий древние Лёсиковы кроссовки, — Поможешь ей картошку выкопать и с огородом разобраться…
— К-ы-ак-кую к-ы-ар-тошку? — заикаясь спросил Лёсик, чувствуя, что конец лета накрывается медным тазом.
— Обыкновенную!!! В мундирах!!! — заорал родитель, — Заодно хоть узнаешь, как она растёт! Ты хоть помнишь, что у тебя бабка есть?!! Ты когда у неё был в последний раз?!! В третьем классе?!! — разъярённый отец повернулся к матери: — А всё ты!! «Ах, мальчику нужно на море… Ах, у мальчика слабое здоровье…» Ничего! Для одного года в армии здоровья хватит! Мы раньше дольше служили!
Про бабку Лёсик помнил очень смутно. Кажется, она жила где-то под Тверью. Отец каждый сентябрь старался взять отпуск и хоть на неделю смотаться в тамошнюю тьмутаракань, чтобы навестить старуху. Лёсик же при активной поддержке матери из года в год отмазывался началом учебы и великой занятостью. И вот теперь…
И вот теперь мать молчала и подпирала взглядом потолок. Лёсик понял, что бунт будет не уместен.
Утро застало его в первой электричке Москва — Тверь. Рядом, привалившись к Лёсикову плечу, дремал лучший кореш Паха. Он охотно составил компанию депортированному в изгнание Лёсику.
Контролировать Паху было решительно некому. Его родители почти постоянно пребывали в состоянии самогонного транса и о существовании сына вспоминали редко. Лёсиков отец, увидев Паху на вокзале, лишь обречённо махнул рукой.
Бабка жила в таких заперденях, в которых грустят даже навигаторы и регулярно плутают геологи. У неё был дом с полосатыми половиками, чёрная корова с большим белым пятном на боку, чокнутый петух на заборе и растрескавшийся стол в саду под яблоней. Такие дома парни до сих пор видели видели только в мультиках про русские сказки.
Сама бабка тоже была словно из телевизора.
Прикинув, сколько ей лет, парень пришёл к странному выводу, что ей должно быть не больше шестидесяти пяти.
Леокадия Генриховна из квартиры напротив была точно старше, носила шпильки, красила губы и водила машину.
Бабка же Лёсика вся была какая-то блёклая и как будто выцветшая на солнце. Она носила серую на резинке юбку, фартук и мягкую блузку в бело-голубой цветочек. Волосы её были закрыты пёстрой косынкой, повязанной назад.
Короче, выглядела бабка как в фильме про колхоз, который Лёсик однажды случайно посмотрел, когда лежал дома с температурой.
А ещё у бабки было поле с картошкой. В первый вечер она не стала нарезать помощникам агротехнических задач, а лишь вывела за ограду позади огорода.
— Вот, — сказала она и широко распахнула руки.
Картошка начиналась от забора и скрывалась за лесом. Физиономия Лёсика, ещё не потревоженная нападением осы, вытянулась и приобрела опечаленный вид.
Паха, более закалённый жизненными неурядицами, проявил выдержку. По коньячной шкале такая выдержка наверняка потянула бы не меньше чем на пять звёзд. Он окинул взглядом просторы малой Лёсиковой родины и поинтересовался:
— И сколько здесь?
— Та кто ж её считал, — пожала плечами бабка, которая, как они уже поняли, была совершенно не бабка.
— И всё-таки? — попытался настаивать Лёсик, привыкший думать, что у него есть склонность к точным наукам.
— Не знаю, но обычно по осени мешков двести у меня выходит.
— Две-е-ес.. А-а-а-а… Ты её?.. Всю? Того? На еду? — проблеял поражённый Лёсик.
— Продаю. — коротко пояснила бабка, — Вся деревня продаёт. По осени машины приходят. Забирают. Вот, отец твой мне всегда помогал. Жаль, что в этом году не смог.
— Почему не смог? — затупил Лёсик.
— В смысле «почему»? В командировку же уехал, вас прислал… Только картошку копать рано. Может, приедет ещё… Он, когда звонил вчера, пробурчал чего-то, я и не расслышала.
Бабка развернулась и бодро пошагала по тропинке обратно в сторону дома.
— А здесь что, связь есть? — возрадовался Паха.
Он потыкал в мёртвый смартфон и кинулся догонять бабку. Лёсик припустил следом.
— Есть, конечно! Не у всех, правда… Но у меня есть. На чердаке… в углу… ближе к оконцу… Я там телефон свой и держу… В ведре.
В этом месте охренел даже закалённый Паха:
— В каком ведре? — обалдело спросил он.
Бабка охотно разъяснила:
— В обыкновенном,.. железном. И стоит оно там на куске оцинковки. Главное, чтобы вибрация была включена. И если кто звонит, то даже из огорода слышно. Летом-то всё настежь. А зимой и перезвонить можно…
Рассказывая, бабка шустро двигалась по тропинке. Парни суетливо бежали следом. Как вдруг… до Лёсика дошла ещё одна мысль…
— Бабуль! Ты сказала, что картошку копать ещё рано? — прокричал он ей в спину. — А чего мы делать-то будем?
— Так много чего… — отозвалась бабка, — Скотину кормить. Клубнику пересадить пора уже. Яблоки созрели, осыпаются вон… Крыльцо подправить, доска там подгнила. Хлев от навоза вычистить.
Парни забеспокоились. Фраза про навоз насторожила особенно. По сравнению с ней двести мешков картошки уже не были такими пугающими.
Поэтому Лёсик быстренько спросил:
— А когда картошку?
— Ну-у-у… Недели через три уже можно будет начать… Во-о-он оттуда начнёте, — Бабка обернулась, махнула рукой в сторону поля и пошагала дальше.
Собственно, визит на картофельное поле был завершающим моментом знакомства с местностью. Сначала, после первых поцелуев у калитки, бабка сразу показала парням дом с пристроем, где им предстояло жить, тропинку к реке, тропинку к магазину и туалет на задах огорода.
Туалетом бабка особенно гордилась. С виду это был классический деревянный сортир с выпиленным на двери ромбиком. Но бабка гордо распахнула дверь настежь и похвасталась:
— Спасибо отцу твоему, что свет сюда провёл и сидение сделал. Я теперь зимой здесь обогреватель включаю. Красота-а-а! И сидеть теперь можно. Не то, что раньше…
— А что раньше? — поинтересовался любознательный Паха, разглядывая шаткий скворечник. Лёсик в это время пребывал в эстетическом ступоре от увиденного и бейсболкой прикрывал нос и глаза.
— Раньше просто дырка была. В полу, — пожала плечами бабка.
Лёсик представил, как он целится по утрам в дырку в полу, и впервые за свои восемнадцать лет почувствовал к отцу искреннюю благодарность.
Ужин состоял из рисовой каши и пирога с ягодой. Лёсик сморщился и предложил заказать пиццу. Бабка хмыкнула и сообщила, что до ближайшей пиццерии примерно километров семьдесят. Пришлось смириться. Но пирог оказался неожиданно вкусным.
И вот когда Лёсик дожёвывал второй кусок, кстати, мыча и причмокивая от удовольствия, и запивал его чаем, в рот ему и залетела пчела. Или оса. Или, чёрт его дери, мандариновый шершень. И через две минуты Лёсик стал походить на травмированного папуаса.
Спасали Лёсика всей деревней. Здесь, как оказалось, были свои принципы коммуникабельности. Пока бабка бегала до фельдшера, основная часть жителей столпилась у дома напротив. На штакетнике повисла чумазая пацанва. Немного подальше, метрах в ста, возле магазина, сгруппировались юные прелестницы в возрасте от двенадцати и старше. И, как бы между прочим, по улице сначала туда, а потом обратно протарахтела кавалькада двухколёсных транспортных средств, отдалённо напоминавших мотоциклы. Это местные донжуаны обозначили границы своего влияния.
Тут же выяснилось, что вся деревня уже в курсе, что к тётке Настасье сын нынче не приедет. Зато приехали внуки, и тоже из самой Москвы. Будут помогать по хозяйству, отдыхать и поправляться на всём натуральном, потому что чего у них там в этой Москве, небось, сплошное ГМО и всякая химия.
Общественное мнение подтвердил Паха, вышедший в народ пообщаться. Вылазка была несколько рискованной. К нему сразу подрулили два парламентёра от мотобригады. Но выросший в коммуналке Паха продемонстрировал виртуозное владение техникой ведения переговоров. Стороны заключили пакт о ненападении и договорились скрепить его в ближайшее время в местном питейном учреждении, укрывшимся рядом с магазином под скромной вывеской «У Артёма».
Лёсик в это время как раз уже принял таблетку супрастина и ждал, пока его физиономия возвратится к заводским настройкам. Сельская медицина по причине вечерней дойки просто выдала бабке лекарство и пообещала «быть позже в случае если чо».
«Если чо» случилось на следующий день ближе к обеду и называлось «кровавые мозоли».
От шанцевого инструмента пострадали оба. Лёсик мрачно и молча зализывал трудовые раны. Паха натужно дул на ладони и горестно вздыхал.
В этот раз бабка лишь пожала плечами.
— Я предупреждала, что лучше в верхонках, — сказала она, наблюдая, как фельдшерица обильно смазывает лопатных страдальцев какой-то липкой жёлтой мазью.
— Так вонючие они какие-то, — выразил Лёсик претензии к навязанному инвентарю. На что бабка в ответ лишь презрительно фыркнула.
Тем же вечером парни решили слегка пощекотать себе нервы и посетить гнездо разврата «У Артёма». Тем более, что пакт о ненападении, заключённый накануне, следовало скрепить чем-то более существенным, чем уличное рукопожатие.
Но в заведении вскрылось, что пакт был заключён с нелегитимными лицами. По крайней мере именно так сказал им один чувак под названием «Чучель».
Казалось бы, сказал и сказал… Мало ли что может сказать человек с таким погонялом?.. Но среди посетителей у Чучеля оказались как сторонники, так и противники…
Выросший в коммуналке Паха решил было принять участие в политических дебатах, но получил между глаз, и картинка выключилась. Лёсик же вовремя сообразил, что папа может не одобрить его активной политической деятельности. Пришлось уходить огородами, унося на плечах Паху и вспоминая добрым словом бабку, вовремя указавшую им заветную тропинку.
А вскоре у Лёсика пропали джинсы.
Случилось это в один прекрасный августовский вечер, когда парни как раз закончили работу и отправились на речку отмыться от дневной усталости.
К тому времени они уже вполне освоили лопату и даже вскопали, наконец, грядки под будущую клубнику. Земля была пуховой и без единого сорняка.
Довольная бабка как раз поставила в духовку яблочный пирог, когда на пороге нарисовался Лёсик в одних трусах. Следом появился Паха. Слава богу, хоть его гардероб был в полном порядке. А всё потому, что оделся он первым и ушёл кадрить двух местных принцесс, купавшихся неподалеку.
Лёсику же до принцесс в тот вечер было лениво. Он нежился в тёплой спокойной воде и за портками своими не следил. Кому они нужны?
Получилось, что кому-то нужны.
Незамедлительно в деревне были организованы следственно-оперативные мероприятия.
— Та-анька-а! Слы-ы-шь, Танька! У Настасьиного внука штаны пропали!
— Какие штаны?
— Какие, какие… Джинсы евойные!
— А-а-а… Таки серые, и на боку пятно от краски?
— Ну да! И эта оторватая… как её, шлёвка что-ли? Ну которая ремень держит!..
— Помню! Не, не видела! Э-эй, Са-аньк-а! Ты Настасьиного внука джинсы видал?!..
— Это какие? У которых карман сзади в чём-то испачкан?
— Ну!
— А чего с ними?
— Так пропали!
— В смысле пропали? Джинсы не шляпа, на ходу не слетают…
Лёсик и Паха сидели в саду под яблоней и тихо охреневали, слушая перекличку сельских следопытов и узнавая всё новые и новые подробности о деталях Лёсиковых штанов.
Утром джинсы обнаружились висящими на перилах бабкиного крыльца.
— Я ж их просто… у реки подобрал… — прикрывая распухшее ухо, жаловался сотоварищам возле магазина сын продавщицы, — Думал, ничейные. Я ж не знал, что это тётьнастиного внука.
Сотоварищи слушали и сочувствующе кивали. А что?.. С каждым может случиться…
Дальше последовал ремонт крыльца, который не задался с самого начала. Возможно потому, что в школе мальчиков больше не учат выпиливать из доски-сороковки ножки для табуретки.
Из числа выданных бабкой инструментов парни достоверно опознали только молоток. В отношении ножовки уже были серьёзные сомнения.
Интернет был недоступен, но физика процесса интуитивно была понятна. Доску надо было отпилить, обстрогать рубанком, приколотить… и подровнять заподлицо, чтобы не спотыкаться.
Правда, про заподлицо и рубанок озвучила бабка, тем самым существенно расширив словарный запас своих помощников.
В этот раз смогли обойтись без фельдшера. К отбитому пальцу Лёсик приложил лёд из морозилки, а Пахе вместо распиленной в двух местах кроссовки бабка выдала кирзачи производства времён Леонида Ильича Брежнева.
На следующий день, поскользнувшись в хлеву, Лёсик запросил себе такие же кирзачи.
— И верхонки, — смущённо добавил он, стоя на цыпочках посреди навозных ресурсов помещения и цепко держась за вилы, — Кажется, не так уж сильно они и воняют…
На расчистке коровьих апартаментов трудились неделю. Лёсик упал трижды. Вестибулярный аппарат Пахи оказался более устойчивым. Хотя, скорее всего, просто кирзачи Лёсику достались не по размеру.
От навоза отмывались в бане. Здесь неожиданно они разошлись во мнениях и вкусовых предпочтениях к жизни. Паха лежал на полке и поддавал на каменку. Лёсик лежал на полу и просился выйти на улицу. Ведро кваса, вынутое бабкой из погреба, примирило их друг с другом, и впервые за всё время отбывания огородных работ обоим пришла в голову неожиданная мысль: «А хорошо, однако…»
Между тем, август покатился под гору, и, наконец, наступила пора картошки.
— Через неделю отец приезжает, — объявила за ужином бабка.
— Это зачем это?!! — вдруг возмутился Лёсик, сам от себя не ожидая такой внезапной экспрессии.
— Интере-е-есно девки пляшут, — поддержал друга Паха, — Мы что, сами уже не справимся?!
— Так-то сын он мне, — вытаскивая из духовки очередной противень с пирогами, ответила удивлённо бабка.
Лёсик вспомил загубленный радиатор, своё сидение в туалете, отцовское благословение на трудовые подвиги, и загрустил. Чёрт его знает, в каком настроении явится папаша. Так и до военкома не доживёшь.
У Пахи особых причин волноваться не было, всё-таки родитель был не его. Но некоторые сложности тоже имели место быть, ибо существовал он здесь на птичьих правах. Здравая мысль о том, что он здесь работал, Пахину голову почему-то не посетила.
После краткого брифинга было принято решение к уборке картофеля приступить незамедлительно. Дабы максимально минимизировать возможные претензии родителя и заставить его поверить, что Лёсик встал на путь исправления и теперь есть почти что драгоценный бриллиант, требующий лишь достойной огранки.
Поэтому всю следующую неделю вкалывали по-стахановски под мотивирующим лозунгом «Пятилетку — в три дня!»
Бабка, заразившись от молодёжи повышенным трудовым энтузиазмом, увеличила выработку пирогов.
К воскресенью вдоль кромки картофельного поля выстроились двести четырнадцать увязанных по всем правилам мешков, которые ещё предстояло перетаскать в сарай до осеннего приезда перекупов.
Лёсик лёг на межу и сказал, что не только таскать, но и есть картошку в ближайшие лет пятьдесят он категорически не намерен. Паха громко согласился с Лёсиком и залёг на соседней меже. Где-то далеко от Тверской губернии саркастически усмехнулся московский военком.
Домой уезжали на машине. Восстановленный передок поблёскивал на солнце свежей краской.
— Мать тоскует, — буркнул растроганный отец, оценивший масштабы деятельности отроков, сосланных для прохождения трудотерапии.
Перед отъездом перетаскали в сарай картошку и договорились с мотобригадой об её осенней погрузке. Мотобригада обещала помочь.
А потом парились в бане. Лёсик привычно лежал на полу носом к дверной щели, а Паха с ловкостью профессионального парильщика истово охаживал веником Лёсикова родителя.
«Ничё-ничё, сынок… К бане я тебя тоже приучу, — расслаблено думал родитель, крякая от удовольствия. — Дай только срок.»
© Окунева Ирина