Изменить судьбу

Сейчас зазвонит телефон.

Корецкий был уверен, откуда-то знал об этом, и звонок не заставил себя ждать. Вспоров тишину аудитории, мелодия ринулась вверх, прямо к потолочным светильникам, источающим холодный, искусственный свет.

— Это я, — раздался в трубке раздраженный голос жены, слишком громкий для приватного общения. — Я сегодня поздно. Выгуляй Анубиса.

— У меня не… — начал он, но жена, не дослушав, отключилась.

 

Он убрал мобильный и повернулся к студентам. Ощущение дежавю не исчезало.

Слышали? Наверняка слышали. Слишком уж усердно уткнулись в свои рисунки.

— Ладно, заканчивайте на сегодня, — проворчал он и направился к ближайшему мольберту.

— Вам в коробку с акварелью не доложили половину кювет? — язвительно осведомился он. — Почему все серое и блеклое?

Шаг к следующей жертве.

— Вы до сих пор не поняли разницу между акварелью и маслом? Где легкость, прозрачность? Может, вместо академии стоит на годик вернуться в школу?

Молодой человек опустил голову, но расстроенным не выглядел: понимал, что легко отделался. Зато остальные студенты, чьи работы пока не удостоились разбора преподавателя, нервничали все больше — знали, насколько обидным и язвительным может оказаться комментарий. А Корецкий присматривался, выбирая главную жертву.

— Шедевр! — наконец изрек он. — Настоящий шедевр.

— Я понимаю, что композиционно работа не слишком удачная, просто с моего места… — робко начала оправдываться некрасивая девушка в очках, но Корецкий ее перебил.

— Не слишком удачная? Да это худшая работа, которую я видел за свою жизнь! Как вы вообще попали в институт?

Девушка отвернулась к окну, нервно сжимая в руке кисти, а он лишь входил в раж.

— Для своих фоточек в инстаграмме, небось, и ракурс выбираете, и композицию выстраиваете, чтобы и грудь появилась там, где ее нет, и смазливая мордашка, а для живописи… для произведения искусства и так сойдет? Я уже не говорю о частице души, которая должна быть вложена в работу. Ее, судя по всему, у вас тоже нет, как и всего остального.

Он понимал, что перегибает палку, но остановиться не мог.

— Художник не должен слепо копировать окружающий мир, он должен творить, понимаете? Или ты творец, или полное дерьмо… Эх, ни черта вы не понимаете… Ладно, на сегодня все.

Студенты ушли, а на него, как и всегда после занятий, навалилось запоздалое раскаяние. И чего он набросился на девчушку? Дурнушка, звезд с неба не хватает, и что? Бывали у него студенты и похуже.

Корецкий еще раз взглянул на рисунки. Нормально, на уровне прошлогодних. И на следующий год тоже будут на уровне. Студенты приходят и уходят, двигаются дальше, и только он остается здесь, увязнув в рутине и расписавшись в полной бездарности. А ведь когда-то его считали самым талантливым в выпуске.

Взгляд вновь зацепился за раскритикованную им акварель. «А сам-то ты кто? — спросил он себя. — Только и можешь, что беспомощно изрыгать желчь. Для них это всего лишь ступенька, от которой они оттолкнутся и пойдут вверх, а твой потолок остался далеко позади».

Он подавил внезапно возникшее желание взять кисти. Нет, хватит. Нечего травить себя, проданный талант не вернешь.

На душе было пакостно, хотелось напиться. Виной тому была афиша выставки Гусарова, увиденная утром в вестибюле, и неестественно приподнятое настроение жены.

Корецкий достал из ящика стола плоскую бутылку виски, сделал большой глоток и подошел к высокому, в два этажа, окну. На набережной, в пока еще робком сиянии фонарей высокомерно и равнодушно улыбались сфинксы. Такие же надменные и безучастные, как и тридцать лет назад. Таким же вечером тридцать лет назад они с Гусаровым сначала обмыли свежеполученные дипломы в мастерской, а потом продолжили на набережной, у подножия сфинксов.

— Говорят, эти твари под настроение исполняют желание, — хихикнул Гусаров, рассматривая сфинксов.

— Под настроение? — удивился Корецкий. — Откуда у куска гранита может быть настроение?

— Может. Когда светит солнце — они радуются, когда идет дождь — злятся и тоскуют по Нилу. Неужели не замечал? Смотри, сейчас они улыбаются. Особенно вот тот, левый. Жмурится, как разомлевший кот, в лучах заходящего солнца.

Гусаров приложился к бутылке и направился к постаменту с гранитным изваянием.

— Эй, наследник Ра, повелитель вечности или как там тебя еще! — заорал он. — Хочу стать знаменитым художником! Хочу быть таким же талантливым, как мой друг.

Он повернулся к приятелю:

— Все, теперь твой талант перешел ко мне. Что стоишь как неродной? Твоя очередь. Можешь забрать у меня чего-нибудь, произведем, так сказать, натуральный обмен, — вновь пьяно хихикнул Гусаров.

Корецкий отхлебнул для храбрости, опасливо подошел к сфинксу и заглянул снизу в безжизненные глаза чудовища.

— Хочу, чтобы Анна ушла от него ко мне, — прошептал он так, чтобы друг не слышал.

— Готово? — хихикнул Гусаров. — Теперь хороший котик всё сделает. Правда, котик?

Но, оказалось, ничего не «готово» и ничего не «всё». На гранитных ступенях вдруг появился седоватый мужчина с безумными глазами.

— Молчи! — закричал он, бросившись к Корецкому. — Не надо!

Скрюченные пальцы больно вцепились в плечо. От мужика сильно несло спиртным.

Корецкий скинул с плеча чужие руки, но незнакомец продолжал цепляться и бессмысленно бормотать.

— Отстань! Отвали! — рявкнул Корецкий, с силой оттолкнув прилипчивого пьянчугу.

Тот упал на гранитные плиты, ударившись затылком о парапет. И сполз вниз. Под телом расползалась темная, почти черная лужа.

Корецкий оглянулся, чтобы позвать друга, но Гусаров в ужасе пятился назад. «Ты убил его! Ты убил его!» — повторял он.

Небо заволокло иссиня-мглистыми тучами, обезлюдевшую набережную накрыл свинцовый сумрак. Никто не видел, что произошло. Друзья спихнули тело в Неву и, дождавшись, когда оно скроется из виду, покинули страшное место. Больше они не разговаривали.

Сфинкс сдержал слово. Уже на следующий день Гусаров неожиданно для всех и в первую очередь самого себя получил приглашение на стажировку во Флоренцию. Уехал он, даже не попрощавшись с приятелем. А через месяц Анне пришло от него письмо: между ними все было конечно. И тут Корецкий оказался как нельзя кстати, подставив для утешения плечо. Через год они поженились. А дальше все тридцать лет он чувствовал себя полным ничтожеством — убийцей, бездарностью и опостылевшим мужем. Анна так и не смогла полюбить его. Поначалу он тешил себя иллюзиями, что все наладится. Но становилось только хуже.

Корецкий с ненавистью посмотрел на сфинксов.

«Пора, наконец, разобраться с этими тварями», — пробормотал он.

Он вновь приложился к бутылке, сунул недопитое в карман и вышел из аудитории. Сквозь зубы выругался на афишу выставки бывшего приятеля. «Время, вперед!» Ну и название. Да, у Гусарова время бежит вперед, попутно принося с собой известность, гонорары, выставки в Тейт Модерн и музее Гуггенхайма. А также дома, разводы, детей, любовниц… А для него, Корецкого, время застыло на месте. Он живет прошлым. Все, что у него есть, — папка со старыми работами, когда он еще считался самым талантливым студентом академии, и которые он украдкой пересматривал вечерами под коньячок, дебилы-студенты, колченогие ученические мольберты, дворняга по кличке Анубис, а также желчность, злоба и презрительный взгляд жены.

Он рванул дверь и, не обращая внимания на проезжающие машины, почти бегом направился к пристани. Студенты, обычно покуривавшие после занятий на полукруглых каменных скамейках в компании бронзовых грифонов, уже разошлись, и Корецкий остался со сфинксами один на один. Он допил виски, часть пролив на пиджак, и швырнул бутылку в розовеющее в лучах заката лицо «владыки вечности». Не докинул. Бутылка разбилась о край постамента, обрызгав осколками лапы изваяния.

— Это несправедливо! — пьяно заорал Корецкий. — Почему ему досталось всё, а мне ничего?

Да, всё! Потому что Анна с бокалом шампанского в руках и с восторгом в глазах сейчас смотрит на свою первую любовь, добавил он про себя. Он был в этом уверен.

Сфинкс оставался безмолвным.

— Молчишь? Нечего сказать? Или вся твоя магия — пшик? Выдохлась?

Последние отблески солнца скрылись за горизонтом. На безмятежное лицо сфинкса набежала тень, черты исказились. Теперь на Корецкого смотрело безжалостное и всемогущее существо.

— Чего ты хочешь? — раскатистый рык оглушил его.

— Хочу всё вернуть назад.

— Попробуй, — пухлые губы сфинкса раздвинулись в усмешке.

В глазах на мгновение потемнело, и мир неуловимо изменился.

— Эй, наследник Ра, повелитель вечности, или как там тебя еще… — услышал Корецкий.

Два молодых парня, задрав головы, стояли возле левого, восточного, сфинкса. Также, как и он когда-то, собрались загадать желание?

И тут до него дошло: да это он сам тридцать лет назад!

— Хочу стать знаменитым художником! — с трудом выговаривая слова, кричал молодой Гусаров.

Корецкий, обойдя бывшего друга, бросился к самому себе:

— Стой! Не надо! Не говори ничего!

Молодой Корецкий скинул его руки со своих плеч. Но он вновь вцепился в его плечо.

— Не надо! Не пытайся изменить судьбу!

— Да отвали ты! — услышал он и тут же отлетел на край площадки, ударившись о гранитный постамент.

Раздался звук, как будто что-то треснуло, затылок пронзила страшная боль, потемнело в глазах. А затем уже откуда-то сверху он наблюдал, как молодой Корецкий мечется по пристани, а потом сталкивает безжизненное тело в Неву. Его тело.

Он не чувствовал ни холода воды, ни боли, ни ненависти, лишь разочарование, что и на этот раз у него ничего не получилось. Сколько раз он пытался? Десять? Сто?

— Много, — раздался спокойный голос сфинкса. — Очень много. Но ты так и не понял: никакой сделки не было. Талант невозможно отнять, а любовь не возникнет там, где ее нет. Ты просто поверил в то, чего не было. Пора прекратить этот бессмысленный бег по кругу, отпусти прошлое.

— В последний раз. Пожалуйста.

Только бы не забыть, только бы не забыть, только бы не забыть…

* * *

Сейчас зазвонит телефон.

Он был уверен, откуда-то знал об этом, и звонок не заставил себя ждать. Вспоров тишину аудитории, мелодия ринулась вверх, прямо к потолочным светильникам, источающим холодный, искусственный свет.

— Это я, — раздался в трубке раздраженный голос жены, слишком громкий для приватного общения. — Я сегодня поздно. Выгуляй Анубиса.

— У меня не… — начал он, но жена, не дослушав, отключилась.

Он убрал мобильный и повернулся к студентам.

Слышали? Наверняка слышали. Слишком уж усердно уткнулись в свои рисунки.

— Ладно, заканчивайте на сегодня, — проворчал он.

Ощущение дежавю не исчезло. Более того, словно сжатая пружина оно разворачивалось внутри до тех пор, пока не пришло понимание.

Он вспомнил!

— Оценки и разбор полетов будут на следующей неделе.

Студенты удивленно переглянулись — не в правилах преподавателя живописи было отпускать свои жертвы, не поглумившись над ними. Но Корецкий лишь подталкивал их к выходу.

Оставшись один, он подошел к окну и выглянул на набережную. На пристани никого не было. Он быстро спустился в тускло освещенный холл и, даже не взглянув на афишу выставки, направился к выходу. Быстро пересек дорогу, вышел на пристань и остановился у левого, восточного сфинкса.

Вскоре показались молодые люди. Пошатываясь на заплетающихся ногах, они двигались в сторону пристани. В руках Гусарова, как и раньше, была недопитая бутылка.

Не мешкая, Корецкий направился к самому себе. Преградил путь, останавливая.

— Есть важный разговор.

— Вы кто? — с удивлением уставился на него молодой Корецкий.

— Тот, кем ты, надеюсь, никогда не станешь.

Он не знал, сумеет ли подобрать правильные слова, но очень надеялся, что у него получится.

Автор рассказа: Дмитрий Корсак

источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 6.58MB | MySQL:47 | 0,103sec