— Господи, Маша! Что это такое?! Ты почему в таком виде?! Кто тебя так?! Доченька, не молчи! – Ирина задохнулась криком, пытаясь хоть как-то взять себя в руки.
Маша швырнула на пол рюкзак и устало сползла по стене, присев на корточки. Разбитые губы чуть шевельнулись, и Ирина услышала почти шепот:
— Мам, не кричи… Я сейчас… Только немного посижу вот так…
Договорить Маша не смогла. Завалилась на бок, неловко уткнувшись головой в дедовы ботинки, и потеряла сознание.
— Маша! – Ирина словно очнулась от первого шока и кинулась к дочери.
Она попыталась приподнять Машу, но мешал живот и сил не хватало. В глазах потемнело, и Ирина чуть было не улеглась рядом с Машей, вовремя сообразив, что от этого помощи ребенку будет немного. Она отстранилась, отдышалась немного и заорала так, как делала это когда-то в детстве, во весь голос и точно зная, что помощь придет немедленно:
— Папа!
Дед Маши, Петр Михайлович, возившийся с рассадой в небольшой теплице рядом с домом, крик дочери услышал. Горшок, который он держал в руках, полетел на пол, и Петр кинулся к дому, гадая, что же случилось. Дедом повторно становиться ему было еще рановато, а других проблем на горизонте с утра, вроде, не маячило.
— Ирочка, что?! Плохо тебе? – дверь на веранду распахнулась, и Ирина почти упала в объятия отца.
— Папа, там Маша! Скорую! Скорую скорее!
Тревога оказалась не лишней. Машу увезли, но Ирине с ней ехать попытались было запретить:
— Мамочка, опомнитесь! С девочкой вашей все хорошо будет! Посмотрите, она уже в себя пришла! И дедушка с ней поедет. А вам поберечь себя надо! У вас второй малыш на подходе. Что хорошего, если он раньше времени на свет попросится?
— Это мой ребенок! Я еду с вами и это не обсуждается!
Молодой врач, пытавшийся уговорить Ирину остаться дома, только вздохнул в ответ.
— Поезжайте, если так решили. Только постарайтесь не нервничать. Вам вредно! – он подсадил Ирину в машину скорой помощи, и постарался устроить ее поудобнее.
— Спасибо!
— За что? – мужчина нахмурился.
— За заботу!
— Да не за что! – врач разулыбался было, но тут же снова напустил на себя суровый вид.
Вышло так себе. Щуплый, худощавый, невысокий, он походил скорее на мальчишку-подростка. Задорный вихор, торчавший на давно нестриженном затылке, серьезности ему тоже не прибавлял.
— Как себя чувствуешь? – обратился он к Маше.
— Уже нормально. Вы лучше маме что-нибудь дайте, а то она любитель понервничать и панику навести. – Маша шевельнулась, пытаясь привстать, но машина подпрыгнула на какой-то кочке, и девочка взвыла.
— Ты чего? – тут же подобрался врач.
— Ничего! У меня там шишка! Ну, на затылке… Болит.
— Видел я. Ничего! Жить будешь. Ты же сказала, что тебя не тошнит и голова не кружится. Значит, сотрясение вряд ли есть, а шишка не повод помирать раньше времени.
— Я и не собиралась! – Маша фыркнула, и посмотрела на маму. – Ты как?
— Я-то? Да лучше всех, Мария! Ты мне можешь объяснить, что случилось?
— Нет! – Маша насупилась и сжала кулаки. – Не хочу!
— Ох, уж эти подростки! Да, Машка? – врач улыбнулся так открыто, что Маша удивленно уставилась на него. – Что смотришь? Думаешь, я забыл уже, как это? Когда нервы ни к черту и хочется только одного – чтобы тебя все оставили в покое хоть на минутку?
— Я этого не говорила!
— Зато, подумала. Маша, это нормально! Просто мама за тебя волнуется. Знаешь, что моя мама сделала бы, если бы я в таком виде домой пришел?
— Что?!
— Сначала оказала бы мне первую помощь, а потом выпорола хорошенько.
— Почему?!
— А чтобы впредь неповадно было. Я ж мужик! А мужчина должен отвечать за свои слова и поступки. И если мне наваляли, значит, не умею объясняться с людьми по-человечески.
— Не со всеми можно… по-человечески… — Маша шмыгнула носом и снова поморщилась от боли.
— Потерпи! Скоро уже на месте будем.
— А как вас зовут? – Маша протянула руку и мамины пальцы тут же переплелись с ее.
— Саша. Александр, меня зовут.
— Приятно познакомиться…
— Нет, вы гляньте на нее, люди добрые! – Александр усмехнулся, пожимая протянутую Машей руку. – У нее голова всмятку, а она этикет соблюдает! Девица, вы мне нравитесь!
— Вы мне тоже! – Маша попыталась было улыбнуться, но тут машина затормозила у крыльца приемного отделения, и Саша быстро сунул остро пахнущую ватку под нос Марии.
— Тихо, тихо… Вот так! Не нужны нам снова обмороки!
После осмотра Машу с матерью отпустили домой, и переволновавшийся Петр Михайлович забрал своих «девчонок».
— Что сказали, Ирочка?
— Пап, да толком – ничего. Сказали, покой нужен и все пройдет.
— А обморок?
— Последствия перенесенного стресса. – Ирина покосилась на задремавшую в ее объятиях дочь. – Папка…
— Потом, Иришка! – отрезал Петр Михайлович. – Не сейчас. Ты как?
— В порядке… Чуть тянуло, пока ждала результаты обследования, но сейчас все прошло.
— Вот и ладно, вот и хорошо… Сейчас приедем, я тебе чайку горяченького организую, и все пройдет. Успокоишься.
— Пап, как я могу успокоиться? Ты ее лицо видел?!
— Все видел. Разберемся. Только на спокое надо. Без истерик. От них, родимых, сама знаешь, толку пшик да полушка. А нам такое снова ни к чему.
Ирина вздохнула.
Она знала, что имеет в виду отец. Еще бы! Истерики, о которых говорил Петр, стоили Ирине общения с матерью.
Ирочка по материнской линии принадлежала к семье потомственных писателей. Ее дедушка был поэтом, а прадед – прозаиком. Мама Ирины, Светлана, тоже писала стихи и даже снискала некоторую известность, выпустив пару сборников, которые нашли своего читателя. Она была воздушной и нежной, совершенно не приспособленной к быту, которым в семье заведовала бабушка. Та была как раз женщиной простой, без претензий и прелюдий, считавшей, что главной задачей, для которой она и была рождена на этот свет, является обеспечение семьи горячими обедами и чистыми простынями. И мало кто понимал, что у этой женщины есть еще одно предназначение, которое она выполняла с истовым пылом фанатика, твердо уверенного в том, что так оно и надо. Она любила… Мужа, его родителей, своего сына, невестку, дочь, зятя, внучку. Всех, кого включал круг общения и для кого были открыты двери дома, или, в летний период, дачи. Там на веранде, на накрытом столе, всегда стоял самовар, а бабушка Ирины только меняла грязные чашки на чистые, приветливо кивая новым гостям и качая головой на приглашение присесть хоть на минутку.
— У меня утка в духовке и пирог творить пора. Беседуйте! А я пойду со своими делами управлюсь.
И друзья дома съедали утку, а потом пирог, пили ароматный чай с «царским» крыжовенным вареньем, и довольные разъезжались по домам или оставались ночевать, утыкаясь носами в накрахмаленные до снежного скрипа наволочки мягких подушек. И никто из них, спроси их кто-нибудь об этом, не смог бы назвать имени той женщины, которая тихим ангелом проходила по дому, наводя порядок и храня сон своих любимых…
Бабушки не стало, когда Ирине еще не исполнилось и года. Спешащая домой со станции, где можно было купить свежего молока и творога, она присела на минутку под березкой, почувствовав странное покалывание в кончиках пальцев и минутную слабость.
Там ее и нашли.
Светлана билась в истерике, забыв про младенца и раздирая себе щеки длинными, ухоженными ногтями, а отец Ирины, которого в семье не принял и не понял никто, кроме тещи, забрал дочь и пошел по поселку, прекрасно понимая, что беда бедой, а у ребенка обед должен быть по расписанию.
К счастью, у одной из соседок как раз появилась на свет дочь и Иришка, отчаянно требовавшая еды и покоя, не стала капризничать и дала себя накормить.
Мать Ирины так и не смогла оправиться после потери той, что была для нее опорой и хранителем всей семьи. Она то выла, сидя на ступеньках веранды и обняв колени руками. То принималась строчить в своих тетрадях, напрочь забывая о том, что где-то там, в детской спит дочь, а муж, уставший от бессонных ночей, может не справиться с управлением автобусом, который водил.
Да, отец Ирины был простым шофером.
Они познакомились со Светланой осенью. Она, войдя в автобус, почти по-Булгаковски сунула ему под нос букет из кленовых листьев:
— Вам нравится?
Петр удивленно посмотрел на странную девушку, которая требовала от него ответа, и покачал головой:
— Нет! С них капает.
— Дождь! – Светлана рассмеялась легко и уверенно, а потом шикнула на толкавшихся за ее спиной пассажиров. – Не мешайте мне! Я свою судьбу испытываю!
Испытания, видимо, прошли успешно, потому, что уже через пару месяцев Светлана стала женой Петра, наотрез отказавшись менять фамилию.
— Петруша, ну какая их меня Самсонова? Побойся Бога! Я – Лебедева! Ею и останусь.
Спорить Петр не стал. Он уже успел понять, что несмотря на кукольную внешность и нежный голос, Светлана отнюдь не хрустальная. Скорее, она была сделана из чугуна или стали, ведь пробиться через ее желание контролировать все и вся было практически невозможно.
— Петруша! – голосок Светланы звенел колокольчиком, а Петр, который не выносил этой странной, уменьшительно-ласкательной формы своего имени, молчал, не решаясь перечить, чтобы не навлекать на себя гнев любимой.
Светлану Петр любил. И ее мать это прекрасно поняла чуть ни с первого дня знакомства с Петром, а потому встала на сторону зятя, мягко защищая его и от легкого, изящно демонстрируемого по поводу и без, презрения мужа и его друзей. Они недоуменно поднимали брови, насмешливо глядя на Петра, уплетающего тещин рассольник.
— Пролетарии всех стран… Светочка, однако, какой странный выбор!
— Вы не понимаете! Петр – значит камень! Он – основа! А вы – глупцы!
— Ну почему же глупцы, Светочка? – обижались гости.
— Потому, что не понимаете, что без таких, как он, наши метания и витания никому не сдались. Мы сгинем без следа и остатка, потому, что невозможно питаться только эфиром! Петя это понимает. А вы – нет! Фантазии у вас хоть отбавляй, а ума – небогато. Все, вы утомили меня! Не хочу больше об этом! Уважаете меня – уважайте и мой выбор! А, если нет – то пошли прочь отсюда!
Светлана в гневе была прекрасна и почти страшна, а потому, гости принимались кланяться и извиняться, а разговоры о том, что ее выбор не соответствует окружению, вскоре прекратились вовсе.
Петру до этих бесед не было никакого дела. Он нянчил дочь и считал себя вполне счастливым человеком. До тех пор, пока его любимая теща, не ушла столь внезапно, оставив в его душе дыру размером со вселенную.
Но тосковать Петру было совершенно некогда. Нужно было как-то справляться с ребенком, держать и утешать жену, а также, присматривать за тестем, который совсем сдал, потеряв вместе с любимой женой и всякую опору в этой жизни.
Тесть ушел первым. Месяц ходил на тот пригорок, где распрощалась с этим светом его половина, и как-то присел под ту же березку и больше уже не встал.
Светлану это подкосило еще больше. Она словно лишилась разума и то устраивала скандалы, то тихо сидела в углу веранды, в кресле отца и что-то мычала себе под нос. И только Петр, каким-то десятым чувством понимал, что она не просто мычит, а поет. Поет ту самую колыбельную, которую сочинил для нее когда-то отец, а потом пела мама. Тоненькая ниточка, которая еще держала разум Светланы открытым, была именно в этой простой мелодии и словах.
На дочь Светлана перестала реагировать вовсе. Теперь девочкой занимался либо Петр, либо румяная, улыбчивая соседка Лебедевых – Оленька. Именно она была той самой кормилицей, которая приняла Иришку и решила, что, если одним дитем больше – это хорошо. Пока дом соседей сотрясали беды одна за другой, Оленька заботилась об Иринке и готовила, понимая, что уж этим-то теперь заниматься вовсе некому. Петру оставалось только разорваться.
Он уговаривал жену показаться специалистам, но Светлана просто затыкала уши и начинала мычать чуть громче. Тогда он позвонил одному из приятелей Светиного отца и пригласил его для консультации прямо на дачу. Тот не отказал и приехал. Посидел рядом со Светланой на веранде, о чем-то тихо переговорил, и похлопал Петра по плечу на прощание.
— Дайте ей время. Понимать надо! Она человек творческий, ранимый, а тут такое… Подождите, голубчик мой, и поверьте, она справится.
Сомневаться в словах «светила» у Петра оснований не было. Но сердце заныло нехорошо и тоскливо.
Он снова и снова пытался поговорить с женой, убедить ее с кем-то посоветоваться, поговорить, если уж он не подходит на роль утешителя, но Светлана гладила его по щеке горячей сухой ладонью и качала головой:
— Нет, Петя… Не хочу… Я сама…
Она больше не звала его Петрушей и из ее обращений к нему пропал даже намек на иронию.
А через пару месяцев Светлана, в один вовсе не прекрасный день, вышла за калитку своей дачи и просто пошла куда глаза глядят. Никто не обратил бы внимания на странную растрепанную женщину, если бы не одно обстоятельство. На дворе стояла промозглая и уже довольно холодная осень, а на Светлане было легкое ситцевое платье в мелкий цветочек, сшитое ей мамой. И по лужам она шлепала босыми ногами…
Оленька перехватила автобус Петра на конечной остановке.
— Петя…
— Что случилось?
Светлану Ольга, возвращавшаяся со станции, нашла на пригорке у той самой березы. Взяла за руку, как маленькую, и скомандовала:
— Светочка, домой пора! Идем!
И Светлана смирно потопала вслед за Ольгой, которая пыталась сдержать слезы и шла все быстрее, сжимая холодную, как лед, руку своей подруги детства.
Понимая, что Света может плохо отреагировать на любую мелочь, Ольга, проходя мимо своего дома, стукнула в калитку, и позвала свою свекровь:
— Мама, помогите! Свете совсем нехорошо!
Уложив Светлану в кабинете отца и укутав потеплее, Ольга оставила ее на свою свекровь и еще двух соседок, а сама побежала на остановку.
Петр не стал больше играть с огнем и отвез Светлану в клинику. Там ее приняли, отчитали его за то, что не привез жену раньше, и отправили домой, к дочери.
— Вы тут уже ничем не поможете. Теперь – наша очередь.
Домой Светлана так и не вернулась.
Она ушла очень тихо, во сне, и санитарка, которая нашла ее утром, рассказала потом Петру, что Света улыбалась…
— Нежно так, что твой ангел… Что видела она? Ну… там… Как думаешь?
— Я не думаю. Я знаю… Не что, а кого…
Так Петр остался один с ребенком на руках. Помогала Ольга, которая присматривала за Иришкой днем, и сердобольные соседки, готовые всегда подменить ту, что заменила девочке мать и готова была воспитывать ее как своего собственного ребенка. Спасало то, что семья Ольги была соседями Лебедевых не только по даче. Они жили в соседних подъездах и в городе.
Некоторое время спустя все как-то устроилось, и Петр продолжал работать, доверив заботу об Иришке в дневное время детскому саду и Оленьке. С мужем Ольги он дружил. Крепко, по-настоящему, по-мужски. А потому, никому даже в голову не приходило косо глянуть в сторону Ольги и Петра, когда они, стоя во дворе, у подъезда, трогали по очереди губами лоб Иринки и спорили, есть у ребенка температура.
Ира росла любимая всеми и то и дело срывалась, называя Ольгу не по имени, а мамой. А та не спорила. Показывала фотографию Светланы, рассказывала девочке обо всем, что знала и помнила о подруге, но не запрещала Иришке «мамкать», прекрасно понимая, как важно ребенку хотя бы раз в жизни сказать кому-нибудь это слово.
Изменилось все, когда Ирине исполнилось тринадцать. Мужу Ольги предложили хорошую должность в другом городе, и семья засобиралась, не желая расставаться даже на короткое время.
— Петя, как вы тут справитесь? – Ольга забивала морозилку, пытаясь подстраховать соседей хотя бы на первое время.
— Что ты так волнуешься? – Петр улыбался, глядя на, заполошной курицей мечущуюся по кухне, Ольгу. — Не маленькие! Ты же сама Иришку готовить учила. Да и я, вроде, не без рук, а кочанчик пока еще варит.
— Точно! Петя! Я забыла капусту купить!
— Успокойся! Разберемся! Да и зачем нам капуста? Ты же знаешь, я борщ не люблю, а голубцы и вовсе терпеть не могу!
— Петя, а салатик? Иришка очень любит капустный салат!
— Вот сама и приготовит! Сходит на рынок, купит капусту и сделает салат. Оль, ей уже не два года…
Ирина, вернувшись домой после школы, застала отца с Ольгой на кухне. Они ревели, обнявшись, и, вытирая друг другу слезы, твердили:
— Конечно, нет! Она уже такая большая… Беречь ее надо…
Ира, которая в свои тринадцать, благодаря Олиному воспитанию, понимала куда больше, чем дети ее возраста, тихонько прикрыла дверь, чтобы не мешать взрослым, и фыркнула:
— Как маленькие! Чего реветь? Самолетом – час, и на месте! А ревут так, будто на Луну собрались!
Правда, тревоги отца и Ольги, как показало время, были вовсе не пустыми. К шестнадцати годам Ирина начала показывать характер и недюжинные способности к сочинительству. Она выигрывала один конкурс за другим, легко и свободно. И было совершенно неважно, поэтический это конкурс был, или пробовали свои силы прозаики. Она была одинаково хороша и на том, и на другом поприще. Отец всячески поддерживал ее, хотя с тревогой следил за тем, как Ирина растет. Искал в ней черты Светланы, и то находил их слишком много, то вообще ни одной. Ирина была похожа на мать лишь в своей гениальности, но характером она больше походила на отца. Такая же простая, спокойная, точно знающая, чего хочет от жизни.
А хотела она одного – чтобы ее любили…
Петра и семейства Оленьки, которое вопреки прогнозам, никуда не делось, и регулярно общалось с Ириной, девочке оказалось мало. Расцветая, она готова была обнять весь мир. Ей милы были все и каждый. Она тянулась к людям, всякого принимая душой и сердцем. Любила друзей, которых у нее было множество, и от них ждала того же.
Вот только никто и ни разу не объяснил ей, что люди бывают разные. И не всякий, кому ты откроешь душу, поспешит открыть в ответ свою.
Первая школьная любовь оказалась для Ирины и единственной. Она вышла замуж сразу после окончания школы за своего одноклассника и уже через год стала матерью. Правда, из роддома ее забирал не муж, а отец. Любимый Ирины, так ратовавший за появление на свет ребенка и крепкую семью, то ли испугался грядущей ответственности, то ли решил прислушаться к советам родителей, твердивших, что все у него еще впереди и таких, как Ирина будет множество. О своих размышлениях Ирине он не сообщил, но это было и не нужно. Она сама все поняла.
— Ирочка… — Петр не знал, как утешить дочь, собиравшую сумку в роддом.
— Пап, не надо! Все в порядке. Все правильно. Это не мы ему не нужны, а нам такой не нужен. У нас впереди все, понимаешь? Все! Жизнь, счастье, любовь, Машка! А у него? Кто знает… Время покажет.
— Ты уверена, что будет Машка? Ведь не сказали пол? Ты говорила, что не получилось посмотреть.
— Пап, я уверена. Будет девочка. Умная и красивая, как Лебедевы, но сильная, как мы – Самсоновы!
Что оставалось Петру? Только обнять дочь и сделать все, чтобы она не боялась.
Конечно, он слышал, как плакала по ночам Ира. Как говорила сама с собой, то ругая бывшего уже мужа, то жалуясь, что ей так не хватает тепла. Но этот период оказался коротким, ведь рождение дочери и новые заботы не дали Ирине уйти в свою печаль так, как сделала когда-то ее мама. Этого Петр боялся больше всего на свете. Но дочь не подвела!
К выписке приехала Оленька, бросив дом, мужа, и готовившуюся к свадьбе дочь.
— Мама Оля, ну зачем?! – Ирина ревела, уткнувшись в Олину пышную, несмотря на возраст, грудь.
— Как зачем? У меня же внучка родилась! Я бабка, или где? Помогать надо?!
— Надо! Папа не справляется! – сквозь слезы смеялась Ирина. – Он Машку боится!
— Почему?!
— Маленькая. Забыл уже, как это бывает.
— Да ладно! – Ольга смеялась так, что Маша проснулась. – Петя! Ты что?! Ты же Ирке был и за мать, и за отца! А тут испугался?! Не верю!
— Правильно и делаешь.
Петр деловито и уверенно взял внучку на руки, а потом подмигнул дочери.
— Пап, это твой хитрый план, что ли? Чтобы я мамой себя почувствовала? – Ирина вытерла слезы и сморщила нос, совсем как в детстве, когда сердилась.
— А что мне было делать? Я же не знал, как лучше…
Ольга отобрала ребенка у Петра, и Ирина засыпала ее вопросами, следя за ловкими плавными движениями таких знакомых рук, пеленавших ребенка.
— Не велика наука, девочка моя! Главное, помни – мама всегда знает, когда ребенку хорошо, а когда – не очень. Слушай свою девочку! Всегда слушай! Она тебе все расскажет и покажет! Тебе останется только помочь…
Именно эти слова Ольги Ирина вспоминала, держа в объятиях задремавшую дочь, и гадая, что же случилось с ее ребенком.
***
Ответ пришел, когда они добрались до дома и сонная Маша ухватила за руку Ирину:
— Мам, побудь со мной…
Ирина легла рядом с дочерью, переглянулась с отцом, и тот вышел, прикрыв за собой дверь детской.
— Что случилось, Машуня? Теперь ты мне расскажешь? – Ирина осторожно коснулась щеки дочери, боясь потревожить ссадины.
— Я подралась, мам… Представляешь?! Подралась…
Ирина помолчала, но все-таки решилась на вопрос:
— Кто первый начал? Ты же понимаешь, что мне придется объясняться и с классным руководителем, и со школой, и с родителями… С кем ты подралась?
— С Никитой.
Ирина вздрогнула.
— С кем?!
— С Никитой, мам. Ты же слышала. Почему переспрашиваешь?
Изумление Ирины перешло в панику.
— Дочь! Никита на две головы выше тебя! Как?!
— А вот так! – Маша открыла глаза, и Ирина вдруг увидела перед собой совершенно другого человека.
Это была вовсе не ее дочь. Не беленький пушистый одуванчик. Не ее девочка, которая могла разрыдаться по поводу и без, жалея Белого Бима или божью коровку, которая не желала улетать на небо к своим деткам.
Эта девочка осталась где-то там…
За сказками и теплым молоком на ночь…
За хохотом и визгом на летящей карусели, когда так страшно и так сладко, что хочется рассказать всему миру о том, как это здорово…
За тихим шепотом:
— Мамочка, я так тебя люблю!
— Сильно?
— Очень! Как до Луны, и обратно!
Перед Ириной была сейчас совсем другая Маша. Ее дочь, конечно, но изменившаяся до неузнаваемости. Потому, что от одуванчика не осталось и следа.
— Он обидел Асю!
Ася, лучшая подружка Маши, с которой та дружила с первого класса, была непростым ребенком. Робкая высокая девочка, которая пришла на линейку первого сентября, вцепившись в руку матери так, что той пришлось стоять рядом с дочерью среди малышей, то и дело касалась кончиками пальцев слухового аппарата, почти незаметного под длинными волосами.
— Нам новый недавно поставили. Привыкает… — произнесла мать Аси, точно так же, как и дочь, опуская глаза, и словно извиняясь за то, что ее ребенок не такой, как другие дети.
Ее поведение поразило тогда Ирину. Почему?! Это ведь не вина Лизы, что ее ребенок родился таким?!
Лиза, мать Аси, не искала общения с другими родителями, но с Ириной сошлась, после того, как увидела, что Маша относится к ее ребенку так же, как и к другим одноклассникам.
— Я очень рада, что у Аси появилась подружка…
Ирина с Лизой стояли в школьном дворе, наблюдая за играми детей после окончания уроков. Это стало уже традицией – полчаса свободного, беззаботного времени, которое помогало детворе сбросить напряжение после уроков
— Лиза, а ведь Ася старше Маши? Я списки детей видела. И очень удивилась. На два года.
— Это так. Позже в первый класс пошла. А потом год проучилась в специализированной школе.
— А почему вы перевели ее в обычную?
— Она почти перестала говорить. Это долго рассказывать. Но перевод для нас был единственным шансом сохранить тот уровень речи, который ей будет доступен. Иначе она просто перешла бы на язык жестов.
— Но она же им все равно пользуется? Я видела, как вы общаетесь.
— Пользуется, конечно, но мы стараемся сделать так, чтобы он был равнозначен речи. Конечно, кому-то ее сложно понять сразу, когда Ася говорит. Но близкие привыкли. И я вижу, что для Маши это не проблема.
— А почему должно быть? Они просто дети. Им нет пока дела до условностей.
— Ты думаешь, что отношение в обществе к таким детям, как моя Ася, это условности?
— Конечно! Все в нашей голове, Лиза. Барьеры, преграды, ограничения… Понятия «такой» и «не такой». Мы придумываем себе все это сами и сами же потом пытаемся преодолевать эти барьеры. Или не пытаемся… Все зависит от желания. Ты посмотри на них! – Ирина махнула рукой в сторону носившихся по школьному двору детей. – Разве Ася хоть немного отличается от них? Нет! Такая же легкая, быстрая, и вопит так же, как и все. Обычный ребенок! Хотя… Нет, все-таки необычный!
— Почему? – Лиза напряглась.
— Потому, что я видела ее рисунки. Маша показывала. Твоя девочка очень талантлива, Лиза. Я, конечно, далеко не эксперт, но могу посодействовать тому, чтобы ее работы посмотрел настоящий художник. Это друг моего деда. Ему уже далеко за восемьдесят, но разумом он светел, а душой бодр. И собирается жить лет до ста, а то и дольше. Он до сих пор работает, а его выставки вызывают ажиотаж. Хочешь, я поговорю с ним и попрошу посмотреть рисунки Аси?
— А это удобно? – Лиза смотрела на Ирину с такой надеждой, что та едва сдержалась, чтобы не обнять эту хрупкую, но такую сильную женщину.
— Конечно, удобно! Я позвоню, когда он назначит встречу.
Просмотр состоялся. И теперь Елизавета трижды в неделю возила дочь в мастерскую того, кто, увидев рисунки Аси, проворчал:
— Импрессионист растет! Беру!
Ирина была здесь совершенно ни при чем. Она отлично знала, что учеников друг ее деда давно не берет, а если девочка настолько заинтересовала его, то в ней есть нечто большее, чем просто желание рисовать.
Маша с Асей сидели за одной партой, проводили время вместе после уроков, и им иногда вовсе не нужно было пользоваться жестом или словом, чтобы понять друг друга.
Ирина смотрела на взрослеющих девочек, и не могла нарадоваться. Красивые растут, умненькие, талантливые. Но в то же время тревога нет-нет да проводила остро отточенным когтем по позвоночнику, словно спрашивая, готова ли Ирина к тому, что ждет этих девочек, когда они вырастут…
Год, другой, третий…
Осталась позади начальная школа и пошел совсем другой отсчет. Время летело так быстро, что Ирине иногда становилось страшно.
Она вспоминала свои бессонные ночи над учебниками, когда болеющая Машка хныкала, пытаясь пристроить в теплые мамины ладони ноющее ухо, и требуя колыбельную. А потом засыпала, вздрагивая каждый раз, когда дед пытался забрать ее из рук Ирины, и уложить в кроватку.
— Оставь, пап! Она мне не мешает…
Вспоминала темный липкий страх, который накрыл ее, когда, задремав как-то на пляже, Ирина не услышала, как дед увел пятилетнюю Машу к воде, чтобы не мешать дочери отдохнуть хоть немного. Ира очнулась от тяжелого, пустого, мимолетного сна, и почему-то до истерики испугалась, не увидев рядом отца и Машу. И только звонкий голосок дочери, которая завопила на весь пляж, увидев на берегу маму, привел Иру в чувства:
— Мам! Смотри! Я плыву!
В тот день Маша научилась держаться на воде, а Ирина поняла, что теперь ей ведом самый большой страх в жизни.
Страх за своего ребенка.
Почему-то раньше ей и в голову не приходило бояться за Машу. Рядом всегда был отец, готовый помочь и подстраховать в случае чего. И очнувшись от дурной, тяжелой дремы, она, не увидев рядом ни отца, ни Маши, вдруг поняла, что это может стать реальностью. Она останется совершенно одна, и никто на свете уже не сможет ей помочь почувствовать себя любимой.
Любовь, теплая, нежная, уютная, как свернувшаяся калачиком кошка у теплой печки, дышала в их доме, даря покой и уверенность в завтрашнем дне.
Они жили на даче, ведь большой, перестроенный еще дедом Ирины, дом требовал ухода. А денег на то, чтобы содержать и городскую квартиру, и дачу, не хватало. Наследство, оставшееся от Светланы и ее родных, Петр хранил бережно для дочери и внучки, и старался не расходовать попусту, предпочитая справляться с насущными нуждами собственными силами. Городскую квартиру сдали на время, и Ирина довольно быстро привыкла жить между городом и дачным поселком, уверенно крутя руль иномарки, заботливо выбранной для нее отцом. Кому еще она могла доверить этот выбор? Уж Петр-то в технике разбирался!
Именно благодаря машине Ирина встретила того, кто стал для нее еще одним близким человеком.
— Девушка! Забирайте вашу ласточку! Все готово!
Высокий худощавый парень махнул рукой Ирине, ожидающей выдачи машины на автомойке, и она поспешила к нему, чтобы забрать ключ.
Новенькие сапожки на невысокой шпильке, которые Ирина купила накануне, сыграли с ней злую шутку. Каблук застрял между прутьев решетки водостока у входа на автомойку, Ирина потеряла равновесие и чуть не грохнулась. Парень оказался очень шустрым и успел поймать ее, насмешливо протянув:
— О, женщины! Красота вас губит! Куда на шпильках, и за руль?
— Они удобные! – возмутилась Ирина.
Но парень только покачал головой в ответ.
— Ага!
Ирина сердито хлопнула дверцей, и только отъехав уже на приличное расстояние от мойки, сообразила, что даже не поблагодарила своего спасителя.
— Вот пропахала бы носом по бетону – тогда и память была бы! Недельки на три! Не меньше! – Ирина ворчала, ругая себя.
Но возвращаться на мойку ей показалось не лучшей затеей. Она дала себе слово, что в следующий раз обязательно отблагодарит долговязого насмешника.
Следующий визит на мойку состоялся только через две недели. Ирина ездила с отцом на рыбалку и решила привести машину в порядок перед рабочей неделей. Однако знакомого лица, приехав на мойку, она не обнаружила.
— Простите! – обратилась она к работнику мойки, который взялся за ее машину. – У вас тут парень работает. Высокий такой, темноволосый. Не знаю, как его зовут, но мне нужно с ним переговорить.
— У нас таких нет. Вы ошиблись.
— Как же… — растерялась Ирина. – Он мне в прошлый раз машину мыл.
— Девушка, я здесь три года работаю. У нас таких сотрудников нет. Девчонки темноволосые есть, но вам же парень нужен? Извините, но ничем помочь не могу.
Ирина, огорошенная таким заявлением, растерянно мялась у входа, ожидая, когда ее машину домоют, когда за спиной раздался уже знакомый голос:
— Девушка! А вы сегодня в нормальной обуви. Кроссовки – самое то для долгих путешествий на машине. Я рад вас видеть!
Ирина обернулась, и неожиданно для самой себя, выдала:
— Я вас тоже!
Так она познакомилась с Максимом.
Работник не ошибся. Просто в тот день, когда хозяин автомойки подменял заболевшего сотрудника, его не было на месте.
— Ты сам моешь машины, если кто-то из твоих работников болеет? – Ирина удивленно слушала объяснения Максима.
— А что такого? Ты думаешь, что я с золотой ложкой во рту родился? Нет, конечно! Все сам. И эта автомойка – мое детище. Я мамину квартиру, которую она мне в наследство оставила, продал, чтобы свое дело открыть. Сейчас гол, как сокол. Живу в коммуналке. На комнату хватило, а остальное – здесь. Кредит выплачиваю. Но доволен! Это ведь моя детская мечта.
— Правда?
— Да! Мы в детстве с мальчишками так подрабатывали. Стекла протирали или предлагали соседям машину во дворе помыть. На кино и мороженое хватало. Но мне всегда нравилось наблюдать, как грязная машина становится будто новая. Начинает сиять, радуя хозяина. И я еще тогда решил, что, когда вырасту, первым делом открою автомойку. Людям ведь приятно, когда вещи чистые. Сначала мы только машины мыли, а теперь еще линию для чистки ковров поставили. Развиваемся потихоньку. А ты чем занимаешься?
— Я? Журналист.
— Ничего себе! Интересная работа?
— Очень!
Петр выбор дочери одобрил. Пусть и не сразу.
— Пап, что тебя смущает?
— Не знаю, дочь…
— Ты боишься! – Ирина не спрашивала, а утверждала.
— Да. Ты права, наверное. Боюсь… — Петр кивнул, и хлопнул Ирину по руке, которую она протянула за крошечным пирожком с мясом, испеченным отцом к приезду Ольги. – Не тронь! Это на стол! Отнеси лучше! Сейчас Максим твой приедет, и мы на него посмотрим с Оленькой вдумчиво. Одна голова хорошо, а две лучше!
— А мама Оля его кандидатуру уже одобрила! – Ирина показала язык отцу и откусила-таки от пирожка кусочек. – Ммм… Пап, это божественно! Ты – мастер!
— Иди уже, лиса! Меня на комплимент не возьмешь! Я – калач тертый!
— Ага! Машке это расскажи, когда она тебя на конфеты разводит!
— Дочь! Что за выражения! А еще культурная женщина!
— А что такого? Я факт констатирую! Твоя внучка – жулик первостатейный! У нее под подушкой столько фантиков, что я боюсь, как бы нам не пришлось ей диатез лечить!
— Проверим!
Знакомство с Ольгой для Максима стало откровением. Он не сразу понял, кем приходится эта женщина его любимой. А когда разобрался, удивленно глянул на Ирину, и почему-то подмигнул Маше:
— Отлично! Значит, я в вас не ошибся!
Ольга расспрашивала гостя о семье, о работе, об увлечениях, а после того, как Максим уехал, пришла на кухню, где Ирина мыла посуду, и обняла свою названную дочь.
— Мама Оля, ты что?! – переполошилась Ирина. – Ты плачешь, что ли?!
— Нет, родная. Я так радуюсь… Будь счастлива, девочка моя! Пусть у тебя в этот раз все получится!
Свадьбу, скромную, тихую, сыграли через несколько месяцев. На том, чтобы не спешить, настоял сам Максим.
— У меня же кроме тебя, Ириша, еще и дочка появится. Дай ей время ко мне привыкнуть.
— Вы же вроде нашли общий язык? – хмурилась Ирина. – Или мне показалось?
— Нет. Все верно. Общаемся. Но одно дело беседы вести, а другое – жить вместе. Давай потихоньку, а? Я хочу, чтобы у нас была настоящая семья.
Максим оказался прав.
Маша привыкала к нему с трудом. Ей трудно было принять то, что в доме появится кто-то еще, помимо матери и деда.
Но Максим, видя цель, не видел препятствий.
— Ир, какая самая заветная мечта у Машки?
— О! Спросил! У нее их много!
— А самая-самая?
— Собаку она просит. Но я никак не решусь. Это же прогулки, уход и прочее. Еще один ребенок в доме…
— А ты детей больше не планируешь? – Максим еле заметно напрягся.
— Человечьих? – Ирина правильно поняла взгляд будущего мужа. – Очень даже планирую!
— Шутишь…
— Нет, Максим! – Ирина обняла жениха. – Я совершенно серьезна. Я всегда мечтала о большой семье. Мама была одна… Я знаю, что у нее был еще брат, но мама его почти не знала. Там была большая разница в возрасте и его не стало еще до того, как мама научилась как следует ходить и есть кашу ложкой самостоятельно.
— А что с ним случилось?
— Насколько я знаю, была авария. Он ехал с женой к родителям. На эту самую дачу… Вот так и получилось, что мама была у родителей одна. Я одна. И Машка тоже одна… А мне очень хотелось бы, чтобы она не знала этого одиночества.
— Кстати, а я все хотел спросить, почему Маша? Как решила, что дочь именно так назовешь?
— В честь моей бабушки. Папа рассказывал, что она была очень светлой женщиной. Мне так хотелось бы, чтобы и Маша моя была такой же…
— Получилось? Исполнилось твое желание?
— Пока то, что я вижу, мне нравится.
Вскоре после этого разговора Ирина приехала домой после работы и застала Максима и Машу с виноватыми лицами, а папу хохочущим от души над проделками маленького спаниеля.
— Что это? – Ирина погладила собачку, уже понимая, что вопрос совершенно лишний.
— Мам, ты только не ругайся! Мы с… — Маша запнулась, но будущий отчим помог ей.
— С Максимом, мам! – он обнял Ирину. – Мы честно-честно, все будем делать сами! И гулять, и кормить, и…
Щенок уселся посреди гостиной и с очень серьезным видом сделал лужицу, приведя в полнейший восторг Петра, наблюдавшего за этой картиной.
— Вот вам и проверка! А, Иришка? Ну, каков молодец! Друзья мои, кто первый за тряпкой?
Петр смеялся, а Ирина уже понимала – ей достался в мужья очень умный мужчина и хороший человек.
И все-таки страх противный попутчик. Один раз показав себя во всей красе, он будет шагать рядом, то и дело вкрадчиво шепча на ухо:
— Ты не забыла, как оно бывает? А? Если забыла – напомню!
И Ирина, как не гнала от себя эти мысли, далеко не сразу решилась рассказать мужу о том, что ждет ребенка.
— Почему молчала? – Максим целовал Ирину, смахивая слезы с ее щек. – Не реви! Тебе вредно!
— Я боялась…
— Чего, глупенькая?
— Что ты уйдешь!
— Куда я от вас денусь?! – Максим качал головой удивляясь женской логике. – Надо как-то Маше сказать… Теперь и я боюсь.
— Чего боишься? Как она отреагирует?
— Ага! – Максим кивнул очень серьезно, и Ирина поняла, что для него вопрос о том, как воспримет новость о ребенке Маша, ничуть не менее важен, чем то, что она только что ему сообщила.
А Маша ее в очередной раз порадовала. Подошла, прижалась щекой к животу и прошептала так тихо, что Ирина еле ее расслышала:
— Как думаешь, мам, а это мальчик или девочка?
— Не знаю, Машенька. Пока непонятно. А ты кого хотела бы? Брата или сестру?
— Честно? – Маша подняла голову и улыбнулась матери. – Мне все равно! Главное, что он будет!
— Он? – Максим переглянулся с Ириной.
— Я имела в виду – ребенок! – смешалась Маша, и тут же была расцелована в обе щеки сначала матерью, а потом и дедом.
Ирине иногда казалось, что Маша ждет этого ребенка даже больше, чем они с Максимом. Она с удовольствием помогала отчиму выбирать кроватку и коляску. Помогала Ирине готовить вещи для малыша. Красила с дедом веранду, наотрез отказавшись переждать время ремонта в городской квартире вместе с Ирой и Максимом.
— Я тоже хочу помочь!
И выходка с дракой, случившейся в школе, совершенно не вписывалась в это томительно-нежное ожидание новой жизни, которая должна была вот-вот прийти в этот мир.
— Доченька, расскажи мне! Все расскажи! По порядку. Как было. Я должна знать! – Ирина охнув, неловко повернулась, и схватилась за живот.
— Мам!
— Нет-нет, все в порядке! Не волнуйся! Просто я такая огромная теперь, что мне двигаться сложно. Я пытаюсь по привычке, а меня уносит куда-то не туда. – Ирина слабо улыбнулась, и с трудом села рядом с дочерью. – Я слушаю, Маша. И помни. Я на твоей стороне.
— Могла бы и не говорить мне об этом. – Маша прикрыла глаза на мгновение. – Я не знаю, с чего начать, мам.
— Начни с чего-нибудь. А остальное само придет. Я буду молчать и слушать.
Телефон Ирины, лежавший на тумбочке, рядом с Машиной кроватью, запел, но тут же был выключен.
— Мам, кто звонил? Максим?
— Нет. Он еще в Питере. И звонить будет поздно вечером, когда закончатся переговоры.
— Кто, тогда? Классная?
— Да.
— Почему ты ей не ответила?
— Потому, что хочу выслушать сначала тебя, Маша.
— И ты поверишь всему, что я тебе расскажу?
— А как ты думаешь? Ты – моя дочь! И у меня до сих пор не было причин сомневаться в том, что ты говоришь мне правду.
Маша хлюпнула носом, но сдержалась:
— Спасибо, мам…
— Рассказывай!
Маша снова закрыла глаза.
Как рассказать маме о том, что доверено было только тебе и то под большим секретом? Как предать доверие той, что дорога так же, как и мама, дедушка, Максим и еще нерожденный ребенок?
— Это касается Аси? – голос Ирины прозвучал тихо, но Маша дернулась и тут же поморщилась от боли.
— Да…
Ирина погладила дочь по руке.
— Маша, все, что ты скажешь, останется между нами. И, если хочешь, не рассказывай мне о причинах своего поступка. Просто расскажи, что случилось.
— Нет, мам. Так ты ничего не поймешь. – Маша открыла глаза и слезы потекли по ее щекам, смывая напряжение и тревоги минувшего дня.
Она ревела совсем по-детски – с соплями и кулаками, которые лупили ни в чем неповинную подушку так, что Ирине пришлось отобрать ее у дочери. Она обняла Машу, прижав ее к себе настолько, насколько позволял живот, и долго баюкала дочь, что-то шепча на ухо, и призывая успокоиться.
— Давай, я попробую догадаться, а ты мне скажешь, так это или нет? Получится, что ты секрет мне не выдавала, а я сама все поняла. Хорошо? – Ирина убрала со лба дочери тонкие пряди растрепавшихся волос, и дождалась, пока Маша кивнет. – Ася влюбилась?
Кивок был таким легким, что Ира едва заметила его.
— Он обидел ее?
— Это был не Никита! – Маша возмущенно крутанулась в руках матери, но тут же виновато притихла, почувствовав, как толкнулся возмущенно малыш.
Она легонько погладила ладонью выпирающий бугорок, и невольно улыбнулась.
— Мам, он возражает!
— Еще бы! Сестрица бузит, а ему достается! – Ирина села поудобнее. – Так! Что-то уже проясняется. Ася влюбилась, и это был не Никита. Тогда, почему ты подралась именно с ним?
Маша задумалась.
Рассказывать ли о том, что почти три месяца Ася ходила в школу, как на каторгу? Ее записка, написанная однокласснику, такому же тихому, спокойному Пашке, совершенно случайно попала в руки Никиты. Он прямо во время урока подобрал ее с пола, куда она упала, так как лежала на краю парты Аси. Подругу Маши вызвали к доске, и она не успела отправить по адресу это послание, над которым корпела несколько вечеров подряд, думая, как ответить на вопрос того, кто так ей нравился…
А на перемене было страшно…
Плакала Ася. Хохотал над нею Никита с друзьями. Отвернулся и ушел из кабинета истории обиженный Паша.
Ася осталась…
Маша всего этого не видела. Она в этот момент сидела дома с обмотанным старой бабушкиной шалью горлом, и мечтала только о том, чтобы оно перестало болеть.
Не слышала она издевательских насмешек Никиты:
— Ты! Глухая тетеря! Такие, как ты, никому не нужны!
Не видела, как сжалась в комок Ася, пытаясь справиться с тошнотой, вдруг взметнувшейся к сжатому спазмом горлу.
— Не надо…
Не могла прогнать тех, кто вторил словам Никиты, тут же подхватив те гадости, которые говорил он, пыжась от собственной важности.
Она всего этого не видела и не слышала, но ей достаточно было одного взгляда на Асю, когда Маша вернулась, наконец, в школу, чтобы понять – случилось непоправимое…
А тогда она заступила на свой пост. И на этом посту задачей Маши было лишь одно – быть рядом с подругой, которая словно превратилась в хрустальную статуэтку. Такую же прозрачную, словно растерявшую все краски и, в то же время, получившую разом их все. Невыносимо красивую, но такую же опасно хрупкую.
Любуйтесь, если хотите, но помните – разбить меня так легко!
Ася не ходила в школу каждый день. У нее была своя программа обучения и потому в школе она появлялась лишь изредка, чтобы присутствовать на тех уроках, которые были в ее расписании. В эти дни Маша ждала ее у входа и не оставляла даже на мгновение, коршуном следя за тем, чтобы ни Никита, ни кто-то другой, даже близко не подходил к Асе и не обижал ее.
Но это не могло продолжаться вечно. Никита пристально следил за подругами, ожидая момента, когда Ася останется одна.
И дождался…
Машу вызвали к завучу, чтобы сообщить результаты пройденной ею накануне школьной олимпиады, и Ася слонялась в коридоре, у кабинета, ожидая подругу, когда сзади кто-то толкнул ее, и девочка полетела на пол под гогот распоясавшихся подростков.
— Что?! Где твоя защитница?! – Никита хохотал громче всех, глядя, как Ася пытается подняться. – Лежать!
Он пнул Асю, не обращая внимания за недовольно загудевших за спиной друзей, но в этот момент его триумф позорно закончился, а пришло возмездие в виде растрепанной маленькой фурии, которая просто снесла его, впечатав в стену с такой силой, что даже Ирина потом не смогла понять, откуда у дочери взялось столько энергии.
Маша молотила мальчишку так, что даже физрук, пытавшийся вмешаться в драку, не сразу смог оттащить ее от Никиты, который только жалобно всхлипывал, пытаясь прикрыть голову руками.
— Уберите! Уберите ее!
Маша, еще не понимая, что натворила, вывернулась из рук учителя, и кинулась к Асе, сидевшей у стены, и дрожавшей так, что казалось, девочка подпрыгивает на месте.
— Не бойся! Не бойся! Я с тобой! – Маша обняла Асю так, как это делала Ирина, и круг замкнулся.
Сколько поколений женщин семьи Лебедевых раскрывали свои объятия тем, кого они любили больше жизни?
Сколько их, тонких, хрупких, ранимых душой, отдавали все, что имели тем, кто был им дороже всего на свете?
Маша не знала, да и не могла этого знать. Она просто делала сейчас то, чему ее научили. Дарила тепло и поддержку той, кого любила всем сердцем и за кого боялась больше, чем за собственную безопасность.
Какая-то злая сила оторвала ее от Аси и швырнула о стену. И Маша еще успела увидеть, как физрук, который не успел остановить Никиту, кинулся к мальчишке, пытаясь остановить его. А потом туфельки Аси почему-то мелькнули перед носом Маши, и она услышала далекий какой-то крик завуча, которая почему-то звала на помощь…
Пришла в себя Маша довольно быстро. Ее никто не спешил ругать, так как все порядком испугались, увидев, как она лежит, бледная, словно полотно, у ног Аси.
Машу уложили в кабинете медсестры и дали понюхать отвратительно пахнущую ватку. Запах этот мигом привел ее в чувства, и она запросилась домой, умоляя отпустить ее, и утверждая, что все в порядке.
У Ирины потом было много вопросов и к руководству школы, и к медсестре, которая отпустила Машу домой, не позвонив матери и не вызвав хотя бы деда, который приехал бы и забрал девочку. Но она не стала выяснять отношения с теми, кто правильно оценил поступок ее дочери.
Директор школы оказалась более прозорлива, чем на то могла надеяться Ирина. Вместо того, чтобы показательно наказать Машу за драку, устроенную в школе, она вызвала родителей Никиты и устроила грандиозный скандал, который вошел в историю школы и дал понять всем, кто готов был пойти по стопам этого мальчишки, что подобное поведение недопустимо.
Мать Никиты пыталась возражать, грозя всеми карами земными и небесными, но директор школы только хмыкнула в ответ и пригласила в кабинет мать Аси, с которой провела предварительную беседу.
И впервые Ирина, которая присутствовала при всей этой вакханалии, увидела, как подруга расправила плечи и вздернула подбородок, глядя прямо в глаза матери Никиты.
— Никто больше не посмеет обижать мою дочь! Слышите? Я пройду по всем инстанциям, напишу заявление в полицию, но добьюсь того, чтобы вашему сыну был закрыт доступ в любое учебное заведение!
— Да что вы себе позволяете! За что?! Дети просто играли!
— Играли?! Это вы называете играми?! В играх есть правила, если вам это известно. И эти правила хороши тем, что их нельзя нарушать. Иначе, игра выходит из-под контроля. Ваш мальчик заигрался!
— Вы не посмеете!
— Думаете? – Лиза усмехнулась так, что даже у Ирины пошли мурашки по коже. – Как думаете, к кому прислушаются больше? Ко мне – матери такой девочки, или к вам? А? То-то! В той игре, в которую играл ваш сын, правил нет и быть не может, кроме одного. Переступил черту? Получишь! И я думаю, что это правильно. Ваш сын получит за все! За травлю! За то, что он – подонок! За все, что он сделал! Молчите! Лучше молчите сейчас! Вам нечего мне сказать! – Лиза рявкнула так, что подслушивающие в коридоре одноклассники Никиты, которых директор приказала не гнать от двери, шарахнулись и припустили по коридору прочь, опасаясь, что достанется и им тоже.
Скандал замяли. Никиту заставили извиниться при всех одноклассниках перед Асей и Машей, а потом родители перевели его в другую школу. Как сложилась дальше его судьба – история умалчивает, но директор школы, в которой учились девочки, сделала все, чтобы о его поведении стало известно во всех школах города. На ее взгляд, честь мундира хороша лишь тогда, когда подкладка этого мундира тоже остается незапятнанной….
А спустя полтора месяца после случившегося, Маша маялась у дверей роддома вместе с Асей, Лизой, Оленькой, ее семьей, Максимом и дедушкой. Огромная связка воздушных шаров, которую она держала, так и норовила взмыть в небо, грозя не дождаться того, кому они были предназначены.
— Максим, а он красивый? – Маша задавала этот вопрос уже в сотый раз, но отчим терпеливо улыбался, снова отвечая на него.
— Увидишь! Очень красивый! На тебя похож!
— Правда?!
— Вот те крест! – Максим размашисто чертил на пузе какую-то странную фигуру, и подмигивал хохочущей Асе. – Тебя так же донимает?
— Эй!
Маша возмущенно завопила, но тут умолкла, услышав долгожданное мамино:
— Тише, родная! Брата разбудишь…
И Маша замрет от счастья, когда дед вручит ей кружевной сверток, понимая, что в ее жизни только что появился еще один человек, которого можно любить. И который будет любить ее…
— Пап, ты был прав… — Маша глянет на Максима и прижмет к себе сверток. – Он красивый…