— Лиля! Лилька, бросай ты свои уроки, мамку показывать сейчас будут! — Юрий Петрович устроился поудобнее перед телевизором, надел очки и замер в ожидании. — Лиля, ну, пропустишь же!
Мужчина, замерев, смотрит на экран. Миниатюрная, изящная женщина в брючном костюме, с изысканно уложенными кудрями и милым, ярким личиком, вышла на середину сцены. Она держит в руках гитару, по граням которой скользят белые змейки лучей от софитов.
«Выступает Марина Яновская!» — пробасил в микрофон ведущий концерта.
Зрители зааплодировали, раздались восторженные вздохи, к ногам женщины полетели цветы. Мужчины в зале неистовствовали.
Ну, конечно, их можно понять! Сама Яновская, королева классической гитары, вышла сегодня сыграть пару вещиц…
Богиня! Да, именно так про неё писали газеты. Богиня, не меньше! Ее руки… О, как они ловко бегали по ладам, изящно и в то же время уверенно, по–мужски резко меняли свое положение, били по струнам, а потом, словно дразня, нежно перебирали их, ласкали и поглаживали.
Нет, Яновская не пела романсов, не аккомпанировала известным баритонам и тенорам. Она была сама по себе – единица, первая среди первых, уникальная и неповторимая, музыкант, как говорится, от Бога.
Кому–то дан талант повара, кому–то – врача, кто–то потрясающе учит детей, а она играла. Растворяясь в музыке, веря, что она возвышенней и глубже, чем любые слова, Мария выходила со своих концертов опустошенной, выпитой до дна, забивалась в свою нору – гостиничный номер или снятую на время квартиру — и сидела там тихо–тихо, пока музыка не засыпала в голове, даря покой своей исполнительнице. Женщина давно не разменивалась на простенькие выступления перед малочисленной публикой какого–нибудь Дома культуры. Только большие контракты, гастроли, известные места и популярные площадки для выступлений. Только так видела Марина свою жизнь…
А Лиля, единственная Маринкина дочь, усевшись рядом с отцом и подчиняясь магии звуков, во все глаза смотрела на эту красавицу, что улыбалась с экрана, и не верила, что такими могут быть матери. У Лилькиных подружек мамы были тоже очень хорошие, добрые. Они часто приглашали девочку в гости, угощали чаем, пирогами и другими вкусностями, но они были простые, какие–то приземленные – то о цене на колготки заговорят, то о том, что говядина в магазине стала из рук вон… О таких не помечтаешь ночью, их фотографии не публиковали в глянцевых журналах и не снимали о них репортажи.
А Лилина мама, Марина Яновская, другая… Одно слово – богиня…
Был только у этой богини один изъян, ну, или особенность. Марина не могла, не умела, да и не хотела жить со своей семьей, воспитывать Лилю, варить ей по утрам кашу, а к обеду стряпать суп, вечером читать сказки, а потом вскакивать посреди ночи от сонного бормотания ребенка. Талант рвался наружу, не позволяя заточить свою обладательницу в четырех стенах квартиры. Марина не могла бы делать с дочкой уроки, обсуждать мальчиков и ходить на родительские собрания. Это бы убило её. Так жила когда–то ее мать. Вечно недовольная, хмурая, она отчитывала Маринку за любые огрехи и не уставала повторять, что это сущее наказание – вот так погрязнуть в семейном болоте. Марина урок усвоила хорошо…
Как только Лильку можно было уже отдавать в ясли, Марина тут же вернулась в родную стихию концертного фейерверка. Юра, ее муж, тоже подающий надежды музыкант, с отличием окончивший Гнесинское училище, всё это как–то принял, проглотил, продал потихоньку аккордеон, с которым выступал с оркестрами, переучился на бухгалтера и теперь, нацепив на нос очки, сводил счета и подавал ведомости, параллельно воспитывая дочь.
Юрка был хорошим музыкантом, работягой и умницей, мог бы и дальше так жить, но, женившись на Марине, многое поменял в себе, своей жизни. Для Юрика семья была чем–то святым, хрупким и самым дорогим. Ради нее, а особенно ради Лильки, он готов был отказаться от любимого дела.
Марина сначала не решалась ему сказать, что дома сидеть не намерена, что Лилю надо бы отдать в сад, а она сама в ближайшее время надеется получить выгодный контракт с выступлениями по России.
— Ты точно этого хочешь? Лилька такая маленькая… Неужели ты не будешь скучать? — выслушав супругу, тихо спросил Юра.
— Конечно, буду! Еще как! Но ты же знаешь, родной, музыка, сцена – для меня всё. А дочке нужна счастливая мама… Так что будет лучше, если Лиля поживет с…
Марина не договорила, Юра тут же перебил её.
— Она поживет со мной. Ты езжай, всё хорошо. А я послежу за девчонкой. Справимся!
— Нет, Юрка, ты не понял! Мы вместе, ты и я, поедем с гастролями, можно будет сделать красивую программу, позвать других ребят…
Юра посмотрел на перебирающую в манеже игрушки Лилю и усмехнулся.
— Мариш, я пас… Мне хватит выступлений здесь, в городе. Лиля останется со мной. Я люблю тебя, Маринка! Поезжай! Я хочу, чтобы ты была счастливой! Ты же знаешь!..
И она уехала. Потом вернулась, побыла немного дома, опять уехала. Юра не мешал. У него были другие заботы.
Лиля лет с двух часто болела – то отит, то ангина, то всё вместе. Вот Юра тогда понял, что со своей музыкальной карьерой ему нужно завязывать окончательно, не успевает он и ребенка лечить, и играть. А ведь еще есть репетиции, ответственность перед людьми, друзья–музыканты, зовущие отметить удачное выступление, есть карьера…
Юрий Петрович Антошин до сих пор помнит тот яркий, залитый солнцем зимний день, когда он, отведя Лилю в садик, поехал по одному адресу, продал за хорошую цену свой инструмент, а потом в метро, в душном переходе между станциями, купил себе диплом бухгалтера. Проштудировав дома самоучитель и выудив из памяти пару–тройку знакомых, кто бы мог помочь в устройстве на работу, Юра стал тем, кто есть сейчас.
«Юрий Петрович Антошин. Бухгалтерский учет и аудит» – так значилось на его визитной карточке. Денег он зарабатывал достаточно, что–то присылала Марина, так что не бедствовали.
Лиля только вот хворала, плакала по ночам, капризничала. Потом, уже через много лет, она не вспомнит, как болела краснухой, как больно было ломать руку, как сильно распух глаз, когда туда попала инфекция. А вот эта боль, «отитная», простреливающая, в памяти поселится навсегда. Воспоминания детства… И папины руки, которые, обняв Лильку, прижимают ее голову к теплому плечу… тогда становится чуть легче…
Годам к шести девочка как будто переросла эти болезни, но сильно ухудшился слух.
— Ну, вы же понимаете, столько отитов не могли пройти даром! Как бы мы не старались, но организм не железный, тут уж надо просто принять… — говорила врач в поликлинике. — Да и пусть… Всё в пределах, так сказать, и похуже люди живут!
— Да… Да… — кивал Юра, поглаживая дочку по спине. — Значит, ничего сделать нельзя? Может быть, показаться кому–то еще?
— Покажитесь. Помотайтесь по клиникам, подцепите еще какой–нибудь вирус. У ребенка ослабленный иммунитет, оставьте ее в покое! Съездите на море, побудьте в тепле. Там, глядишь, всё и наладится.
Участковый врач, Галина Николаевна, серьезная, хмурая женщина, худощавая и всем недовольная, провожая Юрика из кабинета, очень боялась, что вскроется ее оплошность – она просмотрела Лильку, запустила, упустила, лечение тогда абы как назначила… Ведь в тот период, когда Лиля мучалась ушами, доктор разводилась с мужем, до работы ей не было никакого дела. А теперь ребенку светит тугоухость. А с такими родителями, особенно с Мариной Яновской, это как–то страшновато. Ведь все знаменитости тянут детей за собой – дети певцов поют, дети фигуристов надевают коньки раньше, чем начинают ходить, а музыканты музицируют… В Лилином же случае карьера матери повторена быть не может. И любой знающий врач, другой, там, в именитых клиниках, поймет, что виной всему Галина Николаевна…
— Но, может быть, есть какие–то щадящие методы, процедуры… — всё еще цеплялся за соломинку Юра.
— Нет, пострадали отделы среднего уха, тут уж навсегда. Успокойтесь! Она может учиться в обычной школе, она может работать в тысячи сферах, что вы так волнуетесь?! Да и при наличии стопроцентного слуха не было никакой гарантии, что она станет музыкантом.
— Да я и не хотел этого! — резко ответил Юрий Петрович, встал, потянув за собой дочку, и ушел.
Рухнули ли его мечты в тот день? Нет. Он действительно не собирался позволять Лиле заниматься музыкой всерьез, как её мать. Лиля вырастет нормальным, обычным человеком, выйдет замуж и будет воспитывать детей. Это лучшее, что можно пожелать своей дочери…
Они тогда всё же полетели на море. Юра, Лиля и Марина. Это было даже странно – быть вместе с Мариной. А она, тоже отвыкнув от такой жизни, неловко заигрывала с дочерью, не понимая ровным счетом ничего в ее характере. Тот отпуск был сложным, нервным. Только девочка, казалось, была счастлива. Она, собрав в кучку ракушки, выкладывала на песке слово «Мама» и, улыбаясь, поглядывала на родителей.
— Может, вернёшься? Хватит гастролей, и в городе работа есть! — начал Юра. — Лилька скоро станет взрослой, я в этих ваших женских штучках не понимаю, надо ей что–то объяснять…
— Брось! Школа всему научит. А если нет, то у Лили много подружек, ты же сам говорил, разберется! А я не могу, понимаешь, не могу наступить на горло собственной песне! Не ломай меня! Да, и завтра утром я улетаю, у меня выступление…
— Отлично! Тебя ломать нельзя, ты у нас муза, дива, талантище. А мы так… Приложение. У каждой уважающей себя знаменитости должна быть семья. И на фотографиях она, эта семья, должна счастливо улыбаться. Знаешь… Ты больше не приезжай к нам. Не ломай себя! — Юра резко встал и, позвав дочь, зашагал по пляжу в сторону отеля.
— Папа! А мама что? Давай подождем! — упиралась Лилия.
— Мама сама догонит, если захочет, — пожал плечами мужчина. — Пойдем!
С тех пор Марина дома не появлялась. Лишь иногда на праздники или по случаю завозила Лильке наряды, сидела на кухне, пила чай, наблюдая, как Юрик мается от ее присутствия, потом уезжала.
Они не разводились лишь потому наверное, что разведенная Яновская была бы не столь популярна…
Потом как–то поутихло, Юрик научился спокойно смотреть на жену. Лиле он про нее никогда не говорил ничего плохого, наоборот, хвалил и указывал на то, какая мама молодец, как она старалась в детстве и в итоге добилась столь многого…
… — Пап, сделай погромче, ну не слышно же ничего! — в комнату вбежала одиннадцатилетняя Лиля, села на подлокотник папиного кресла и замерла. Мать она могла рассматривать часами, как нечто диковинное, волшебное, недосягаемое, а потому безумно желанное. — Дай, я сама! Где пульт от телевизора?
Девчонка быстро щелкнула по кнопке громкости, довольно улыбнулась и, закусив губу, прислушалась.
Марина играла что–то классическое, глубокое и тяжелое. Лиля закрыла глаза и вся сосредоточилась на звуках. Шесть струн, а сколько в них чувства. Поистине, музыка передает гораздо больше, чем слова…
После концерта Марину пригласили на интервью.
— Скажите, ведь у вас есть дочь, она тоже хочет быть музыкантом? — репортер мило улыбался, а Марина, томно посмотрев на него, ответила:
— Возможно… Это было бы прекрасно – сыграть с Лилей на одной сцене. Но она еще маленькая, возможно, в ней скрыты другие таланты.
— Вы часто видитесь? Дочери нравится ваша профессия?
— Редко. У меня много работы. Извините, мне пора!
Марина быстро попрощалась и ушла. Говорить о своей семье она не любила, всегда найдется кто–то, кто спросит, что любит Лиля есть на завтрак, или как она учится в школе. А Марина этого не знала, давно уже этим не интересовалась…
Скучала ли Лилия по матери? Нет. Но то, что о маме говорят, что ее фото появляются на страницах в интернете, а поклонники пишут хвалебные отзывы, Лилю не оставляло равнодушной. В общем–то неприметная, серая, среди своих школьных подруг девочка ничем не выделялась. Так, тенюшечка своей матери. Прическа – косичка со скучными резинками, одежда – стандартная, без изысков и фонариков на рукавах. Юрий покупал дочери всё, что необходимо, но не разбирался в том, что ей бы нравилось. То, что привозила Марина, Лиля не носила, то ли берегла, то ли стеснялась. Вещи там все сплошь были модные, такие и носить нужно определенным образом…
…— Да, это та самая. Ну, дочка Яновской, — услышала как–то Лиля тихий разговор директора школы с приехавшей в школу проверяющей
— Как будто и не ее совсем! — достаточно громко шепнула гостья. — Марина такая яркая, ну, звезда, одним словом, а дочка невзрачная… Не передалось, видимо. Да… Бывает и такое. Учится–то хорошо? Да? Славно. А мать приезжает? Вам бы её пригласить, глядишь, денег бы вам пожертвовала. Вы с Лилей поговорите, пусть матери передаст! Ладно, пройдемте, посмотрим, как дела у вас со спортивными залами… — женщины кивнули друг другу. — Даже девочке свою фамилию не дала, не хочет, видимо, связываться. Ох, тяжело, когда твои дети получаются не такими, как ты этого хочешь…
Женщины ушли, а Лиля, закусив губу, склонилась над тетрадью, такой же невзрачной, как и ее хозяйка… Вот почему мама не приезжает! Она стесняется своей дочери, Лильки стесняется. Лиля по привычке, с тех пор, когда еще болели уши, теперь часто сидит с открытым ртом. Она и сама не замечает за собой этого, а других это раздражает. Она плохо сложена и чересчур худа. Мальчики на такую даже не смотрят… Лиля ничего из себя не представляет. Середнячок, «норма», без звездного будущего, «не такая, как хочется» …
Лиля тогда не стала реветь, не казал ничего отцу. Она исправится, и тогда мать вернётся к ней!
В тот день девочка прибежала домой раньше обычного. Отказавшись погулять и поесть мороженое вместе с подружками, Лиля распахнула шкаф в родительской комнате, отодвинула вешалки с одеждой и, кивнув, выудила из недр черный чехол с двумя лямками и вышитой впереди литерой «М».
Мамина гитара. Первая, ученическая. Она ее почему–то не подала, не выкинула, а берегла… Или просто забыла о ее существовании.
Лиля расстегнула молнию чехла, вынула инструмент и, сев поудобнее, провела пальцами по струнам. Те, неотлаженные, старые, измученные, протяжно вздохнули, отозвавшись стоном в теле инструмента. Девочка замерла на миг, потом снова перебрала струны, теперь более уверенно. Звуки, их тонкости, переливы, она различала с трудом. Вот если прислушаться, сильно наклониться и закрыть глаза, уловить отголосок звука, почувствовать вибрацию, разносящуюся по корпусу волнами, то становится лучше.
Лиля, взяв гитару поудобнее, подошла к зеркалу. Она очень даже гармонично смотрелась с этой вещицей. Светлое, покрытое лаком дерево, темный гриф, интересный узор, приятные, холодные на ощупь струны – всё было как будто создано для Лилии, дочери своей знаменитой матери.
Едва дождавшись отца с работы, Лиля еще на пороге квартиры сообщила ему, что будет поступать в музыкальную школу.
— Нет, нет, что ты! Зачем? — Юрик решил, что дочка просто шутит, что это очередная блажь. — Столько времени потратишь, а уроки? А школа? Это же экзамен вступительный нужно сдать…
— Ну и что! Я подготовлюсь, что такого?!
— Откуда такие мысли? С чего вдруг? — Юра прошел на кухню, налил себе воды и сел за стол. Лилька принялась суетиться вокруг, подавала тарелку с пюре и котлетой, налила чай, непременно с лимоном и сахаром, как любит папа, вынула из холодильника баночку варенья. Юра наблюдал за ней и всё удивлялся, какая хорошая дочка у него выросла… Да, у него, именно так! Маринкиного тут не было ничего. Разве что холодильник, в котором прятали еду, и квартира, которую завещала гитаристке ее бабушка…
— Ниоткуда. Просто так хочу, — пожала плечами девочка.
— Лиль, но ты же знаешь, у тебя нарушен слух. Ты не сможешь учиться, только намучаешься!
— Смогу!
— Нет не сможешь!
— Смогу. И тогда мама… Тогда…
— Что? Что там про маму? Лиль, кто–то что–то сказал? Ты не слушай, дочка! Ты лучшая такая, какая есть, понимаешь?! Самая–самая, без разницы, играешь ты на музыкальном инструменте, поешь, шьешь или рубишь лес. Перестань кому–то что–то доказывать!
Лиля застыла на миг, потом резко встала.
— Нет, папа, это ты перестань доказывать мне, что я еще чего–то стою. Ничего я из себя не представляю, и мы оба это знаем! Поэтому мама не возвращается.
Она ушла к себе в комнату, закрыла дверь и притихла, а Юра растерянно смотрел в окно.
В возрасте Лили он уже участвовал в нескольких конкурсах, путь мизерного значения, но выиграл же! Он был на хорошем счету в музыкальной школе, ему прочили блестящую карьеру. А Лиля… Тугая на ухо, она уж точно лишена музыкального слуха! Придумала ерунду какую–то!..
— Ты подашь мои документы на экзамен? — спросила утром Лиля у отца, пока он допивал свой кофе. — Уже конец учебного года, надо спешить!
— Да брось ты! Чушь и блажь. Заканчивай учебу, к бабушке поедешь на лето. Какие еще экзамены?!
— Понятно… — скривилась Лиля. — Тогда пока. Я в школу…
…После уроков девочка забежала в музыкальную школу.
— Скажите, а где записаться на прослушивание? — чуть громче, чем следовало, спросила Лилия у сидевшей за столиком у двери женщины. Та вздрогнула, подняла взгляд от газеты.
— Да вон там тетрадка лежит. Выбирай, куда, и записывайся. Дату запомнишь, приходи. Не опаздывай, уж больно у нас начальство строгое. А кто с тобой? Надо же заявление писать, документы принести.
— Папа сейчас на работе, просил зайти, узнать. Он потом, потом!
— А… Ну–ну…
А дальше Лиля погружалась в свою ложь всё больше и больше. То ее родители опять заняты, то где–то тут, в здании школы, пошли знакомиться с преподавателями…
Лилия собрала все документы, своей рукой написала заявление, подделала папину подпись и принесла всё это заведующей учебной частью.
— Так, Лилия Юрьевна Антошина… Так… Так… А справка? Из поликлиники справка где? — спросила женщина, перебирая документы.
— Так делают. Ой, знаете, там у нас всё сложно теперь, пока главный врач не подпишет, не дают, а тот в отпуске, ждем… Папа принесет на днях! Вы уж меня в списки на прослушивание внесите, а дальше видно будет! — Лиля старалась держаться просто, раскованно, как будто всё хорошо. Но она знала, что справки ей не дадут, что участковый врач «завернет» её еще на этапе объяснения, для чего девчонка пришла в поликлинику.
— Ладно. В эту пятницу, в три часа. Не опаздывать. Выучить песню, — велела заведующая, Дарья Борисовна, и попрощалась.
— Спасибо! — кивнула Лиля и выскочила на улицу.
…На прослушивание она пошла третьей. До нее мальчишки блестяще пропели какой–то романс, отстучали свои ритмы и ушли. Настал черед Лилии. Она тренировалась дома, что–то пыталась изобразить, но от волнения как будто переставала слышать вовсе. Песня ее вышла протяжной, как будто корова мычит на поле, повторить за педагогом несложные ритмы ей удалось, а вот что–то заковыристое она не уловила.
— Хорошо, Антошина, иди. Потом в списках посмотришь, если нет, значит, мы не приняли тебя, — сказала одна из женщин, сидящих в комиссии. — Следующий!..
Лилия пришла домой возбужденная, веселая. Так радостно было от того, что она что–то сделала сама, начала такое большое, важное дело.
— Ты чего как егоза всё скачешь? Случилось что? — спросил Юра, вернувшись с работы.
— Нет, — загадочно улыбнувшись, подмигнула ему дочь. — Всё, как обычно…
Она решила пока ничего ему не говорить, а уж когда увидит списки со своей фамилией, то обрадует. Только вот что делать со справкой?..
…— Антошина… Антошина… Ну, что думаете, брать её? По–моему, никакого потенциала. Только мучение одно! — категорично вычеркнула Лилькину фамилию педагог, глядя на коллег.
— Вы, Ниночка, конечно, правы, — встала заведующая. — Но вспомните, кто ее мать! Вы же знаете?!
Помолчали, качая головами. Яновская никак не монтировалась в их сознании с этим ребенком–неудачником.
— Марина Яновская, гитаристка. Ну… Вспомнили? Это её дочь. Если не примем, наживем врага. Говорят, Марина вхожа в высокие круги, если не понравимся, урежут финансирование. Может быть, всё же примем Антошину? Ну, а дальше по обстоятельствам. Мать в гости к нам будет приходить, благодетельствовать.
Комиссия задумчиво переглянулась.
— Хорошо, но кто ее возьмет из нас? Я не хочу, уж больно много возни, а потом результата ноль, — наконец сказала Нина Александровна, набирающая себе учеников как раз на гитару.
— Точно! И я не готова к такой ученице! — сказала ее коллега.
— И я! И я! — качали головами преподаватели.
— Ну, тогда пойдем одним очень легким путём! — улыбнулась заведующая. — Кого сейчас тут нет, кто поленился остаться после работы, обсудить кандидатуры учеников, тот пусть и отдувается. Всё, Антошина Лилия Юрьевна будет заниматься с Михаилом Романовичем. Он опытный, строгий. Мож, сама сбежит через пару занятий…
… Осенью, не сказав ничего отцу, Лиля пришла на собрание для первоклассников в музыкальной школе. Странно было ощущать себя снова в первом классе, чудно и весело.
— Где родители? — строго спросила Дарья Борисовна, когда мимо нее прошмыгнула Лилия.
— Да сейчас подойдут! Обязательно подойдут, они просто задерживаются!
Все знали, что Лилька живет с отцом, что мать сегодня гастролирует где–нибудь в Испании или Греции, и больше спрашивать не стали…
Девочка стояла перед Михаилом Романовичем Савушкиным, педагогом по гитаре, и дрожала, а тот, придирчиво осматривая ее инструмент, старенькую «Cremona», цокал языком.
— От матери досталась? — спросил наконец, взяв пару аккордов.
— Да.
— Мать вообще в курсе, что ты тут? Ладно. Молчи, по глазам вижу, что нет. Отцу сказала?
Лилия покачала головой. Юра был бы против ее занятий…
— Сядь. Эх… Понимаешь… — всклокоченная, в мелкий бес, голова дяди Миши, как потом Лилька будет его называть, оказалась напротив лица девочки. Он дыхнул на нее легким остатком вчерашних возлияний и скривился. — Я, понимаешь, с девочками–то и не работал никогда. Принципиально. Не моё это. Но тут без вариантов, тебя брать никто не хочет. А я… Я тут « паршивая овца», нуте-с, поглядим, что нам досталось.
— Подождите, что значит, никто не хотел меня брать? Я же сдала экзамены, меня приняли. Что не так?
— Ой, хватит! — дядя Миша вдруг разозлился, стал быстро–быстро барабанить по крышке фортепьяно. — Не трать моё время. — А ну, повтори!
Он ударил пол нескольким клавишам. Звуки сплелись в одну незатейливую мелодию. Лиля, наклонив голову, слушала, потом неловко протянула руку к клавишам, попробовала подобрать, не вышло.
— Плохо! Это из рук вон плохо! Отвратительно, безумно и ужасно! — мелкий бес на голове преподавателя затрясся судорожно, панически. Михаил ударил руками по клавишам, взяв самые низкие, грозные ноты. — Вон! Вон, я не стану трепать из–за тебя нервы!
Лилия, схватив ноты, сумку и тетрадь, всхлипнула и собралась, было, убежать, но дядя Миша поймал ее за рукав.
— Стоять! Тебе медведь на ухо наступил, ты сущее наказание! — шумно вздохнул, клацнул зубами. — А ну сядь! Встань, ну или, в общем… Так…
До конца их занятия оставалось минут пятнадцать. Лилия вспотевшими ладошками держала гриф своей гитары. И даже Михаил Романович не сказал бы, что было звонче — струны расстроенной гитары или девчачьи слезы, капающие на них…
— Ты же не слышишь. Ты ничего не слышишь, — заключил дядя Миша. — Что сказали врачи?
— Я не брала справку, обещала принести попозже.
— Зачем тебе всё это? Неужели нет других дел? — сплетая и расплетая пальцы на костлявых руках, спросил Михаил.
— Да потому что я не невзрачная! Я тоже буду, как мама! И никто больше не скажет, что я ничто, а вот она, Марина Яновская, талант и самородок. Я слышала, как учителя обсуждали меня. В их словах было столько снисхождения, презрения… Мне стало противно. Я справлюсь, Михаил Романович. Ну, пожалуйста…
Лиля скривилась, стараясь не заплакать.
— Твоя мать… Марина Яновская… Ну не знаю, стоит ли гнаться за ней, хотя это ваше, семейное дело. Хорошо. Что с ушами? Ох, не мямли ты, а ну четко и ясно!
Лиля рассказала, как болела, как теперь слышит, что чувствует.
— Цари и боги! Кошмар! Так, завтра приходишь сюда, к двум часам. Поведу тебя к врачу. И посмей мне только пикнуть!..
… Лилия зашла в квартиру. Прихожая, освещаемая теплым, ровным светом, молчаливо таращилась на девчонку старыми репродукциями на стенах. Отцовской куртки на крючке не было, значит, он опять задержится.
Девочка, сев на стул возле двери, поставила в уголок гитару, облокотилась спиной о стену и закрыла глаза. В голове до сих пор звенел возмущенный голос Михаила Романовича, перед глазами всё еще мелькали его руки, шершавые, с тонкими пальцами. Они то и дело поправляли пальцы Лили, сползающие с ладов, крючившиеся и безвольно повисавшие от страха…
…Михаил Романович устало вытер лоб, надвинул на лоб неизменную свою шляпу и шагнул под осенний, промозглый дождь.
— Ну, что, как наша звездная девочка? — дядя Миша обернулся. За его спиной, раскрывая зонт, стояла Дарья Борисовна. — Если бы у нее была хоть капля таланта, либо отец, либо мать давно бы уж отправили учиться. А так…
— Брось, Дашка! — Михаил усмехнулся. — Лилия еще вам всем покажет. Ею просто нужно заниматься, ее надо вытянуть. А Юрке не до нее, Марина вообще у нас небожитель. Да я и не знаю, нужна ли девочке такая же жизнь, какая была у них… Ну, поглядим!
— Погляди, Миш, погляди. Времени у тебя много, делать нечего, тяни, если нужно.
Дарья покачала головой. Возможно, это жестоко с ее стороны, но она бы, будь ее воля, брала бы на обучение лишь самых–самых! А Лиля… Такие есть всегда – маменькины дочурки, что шагают по жизни с плакатом: «Моя мать Яновская! Уже этим я заслужила ваше признание» …
…— Ну, что скажешь, Олег? — дядя Миша отхлебнул чай из стоящего перед ним стакана. — Что там у нас с ушами? Лиля, сядь ты, не маячь!
Девочка сняла наушники, в которых только что слушала какие–то звуки и кивала, давая знать, что не глухая.
— Да нормально всё. Костная проводимость – норма, оба ушка у нас живенькие, хорошенькие. Да, ленивые немножко, тренировать нужно, тут уж ты, Миша, сам давай. А вы, девчушечка, будьте внимательнее. Удачи. И знаете, гитара – это прекрасно. Научитесь играть, я приду на ваш концерт! Обязательно!
— Натренирую. Будь покоен. Тут моя Олюшка тебе собрала… Ну, там всего понемножку… — педагог протянул знакомому увесистый пакет, который до этого держал под своим стулом.
— Эх, Михаил Романович, Михаил Романович! А если бы сказал, что всё у твоей попрыгуньи плохо, угощение обратно жене бы понес, а? — врач подмигнул товарищу. — Взятка, значит?
— Да какая там взятка! Ну, не хочешь брать, мы, вон, с Лилькой съедим. Любишь голубцы? — дядя Миша кивнул девочке. Та пожала плечами.
— Не–не! Ольга для меня старалась. Идите уже! Идите, у меня очередь!
Олег Федорович вытолкал дорогих гостей из кабинета, кивнул и захлопнул дверь. Хороший человек, этот Михаил Романович, а учитель – вообще золото!
Миша, нет–нет, да и приводил к знакомому ЛОРу учеников, просил осмотреть. Частенько оказывался прав – дело плохо, но вот с этой девчушкой, как там её? А, Лилей, всё будет хорошо. И кого–то она напоминает Олегу, только никак не вспомнить…
Давным–давно Марина также, как и ее дочь сейчас сидела напротив Олега Федоровича, тогда еще молодого врача, строго глядела на него и отказывалась показать уши. А Михаил Романович уговаривал ее не кукситься. Он уже тогда чувствовал, что девчонка одарена, что не ровня ей все остальные ученики, только вот надо подлечить носоглотку…
… Михаил Романович медленно шагал по тихому переулку, усыпанному ярко–медными, точно облитыми краской и приклеенными к обочине листьями. Запах осени – тленный, пряно–теплый, с оттенком влажных вишневых косточек и легким налетом грушевого варенья успокаивал, дурманил, заставляя порой глупо улыбаться его обвисший рот. Лилия семенила рядом, то и дело ускоряя шаг, так как отвлекалась на созерцание красивых парадных, колонн и статуй, что украшали старинные особняки вдоль улицы.
— Да, и здесь стучали когда–то колесами о камни кареты, и барышни в пышных платьях выходили на балконы поприветствовать своих кавалеров… — пробормотал дядя Миша, видя, как зачарованно глазеет вокруг его ученица. — Что, не была тут никогда? Старинная часть города, центр. Дома малюсенькие, два–три этажа, зато, вон, как раскинулись, как полотно, рукавчики, переходики, флигелёчки. И судьбы–то здесь всё сплошь ветвистые, переплетенные, распластанные. И декабристы, и писатели, и дамы, знаете ли, не последнего пошиба… Все тут… Нравится?
Лилия кивнула.
— Ну и хорошо. Когда отцу про свои безобразия скажешь? — вдруг перепрыгнул на другую тему учитель. — Дело серьезное, пусть подтянет тебя, сольфеджио нужно тебе присестом брать.
— Он не станет. Папа занят, да и против он.
— От чего же?
— Не знаю. Мне кажется, Михаил Романович, что для него есть только один музыкант на этом свете, кто достоин его внимания. Это моя мать. Остальное – тлен и ничтожество.
— Боже мой! — услышав ответ ученицы, Михаил вдруг остановился, сорвал с себя шляпу и взлохматил кудри «мелкого беса». — Что у вас творится в головах?! У тебя, у него, у матери твоей, в конце концов?! Это ж компот и кисель!
Лиля испуганно замолчала.
— Вы знали мою мать? — наконец тихо просила она, когда Михаил Романович велел сесть в автобус.
— Знал… Не знал… Пожалуй, что второе. Да и демоны ее поглоти. Поехали кутить, барышня! Кутить и ни о чем не думать! — вдруг взвизгнул он.
— Да вы что! Мне домой пора!
— Отужинаешь у меня, и домой. Ты не тушуйся. Моя жена, Оленька, она нотную грамоту так преподает, что даже слепоглухонемые начинают в ней что–то понимать. Познакомитесь, а там видно будет…
С Ольгой Арсеньевной в тот же вечер у Лильки завязались какие–то свои, почти материнские отношения. Девочка приходила почти каждый день после уроков, занималась, Ольга хвалила ее, а потом они вместе шли н кухню. Оля любила печь. Вот и пекли на кухне две женщины, молодая и пожилая, пока не приходил дядя Миша и не отправлял Лильку домой с кульком вкусностей.
И уже это были не просто занятия, не репетиторство, а целая новая жизнь, которая заполнила Лилю, залила ее приятным теплом, заставив забыть о том, что она «не такая, как хотелось бы» …
… Марина, кивнув водителю, вышла из такси, огляделась и нырнула в подъезд нужного дома. Она устала, очень, безмерно. Музыка опять выпила ее всю целиком, до донышка, опустошила и бросила, как рыбу во время отлива. Живительная влага убежала, скрылась, а рыбешка так и осталась лежать, еле шевеля хвостом и ожидая своего конца…
Последняя череда концертов была утомительно длинна. Перелеты, залы, люди, духота и бьющие в нос ароматы духов, аплодисменты, улыбки, раскрасневшиеся лица мужчин, жеманные губки женщин, кивки и поклоны. И посреди этого маскарада она, Марина Яновская. Гитара, одна из самых дорогих, сделанная на заказ, вышедшая из рук именитого мастера, больше не подчинялась своей владелице.
— Марина Яновская? Вы? Очень приятно, проходите! — мужчина в белоснежном халате пригласил женщину в кабинет. — Спасибо вам за билеты! Мы с женой были вчера просто в восторге!
— Да–да, я поняла, очень хорошо. Но что там с нашими делами? — перебила его посетительница.
— С нашими делами… С нашими… — копаясь в бумажках на столе, шептал мужчина. — Ах, вот оно. Итак…
Марина чувствовала, знала, но боялась признаться себе в этом.
Артрит… Какой–то стремительный, пожирающий ее суставы подобно голодному дракону… Руки, до недавнего времени ловкие и быстрые, теперь отекали ночью, а по утрам болели так, что хотелось стонать. Пальцы раздались в сгибах, в них пульсировала боль столь утонченно–жестокая, что казалось, нет пытки хуже…
— И что теперь? — тихо спросила Марина. — Как мне быть дальше?
— Ну, тут проблемы в генах… Вот, анализы всё показали, тут ничего не сделаешь. Манифест заболевания был, а дальше… Только поддержать организм. Снизьте нагрузки, отдохните. Покой и тепло еще никому не вредили. Лекарства я вам выпишу, станет легче.
— Но до конца не пройдет? Я не смогу играть как раньше, ведь так?
Врач медленно кивнул.
И время в этот момент изогнулось в дугу, вспыхнуло где–то в сознании, взорвалось отчаянием. Маринкин отец вот также перестал быть скрипачом. Но его природа пощадила, «одарив» болезнью только ближе к семидесяти… А она, Марина… Она же еще могла бы работать, жить по–прежнему ярко и незабываемо… Зачем с ней так?! Может, потому, что боялась всё потерять, она так рьяно бралась за любые выступления, контракты и гастроли?.. Боялась упустить время…
Доктор, сложив руки на груди, смотрел, как Яновская садится в машину. Перед уходом она кричала, обвиняла врача в шарлатанстве, но мужчина привык к таким женским выходкам, научился закрывать дверь своего разума, иначе давно бы сбежал…
… — Лиля! Ты где так долго пропадаешь, дочка? — Юрий Петрович встретил девочку в прихожей. Лиля всё пыталась спрятать за спиной гитару, но не вышло. — Что происходит? Я хочу знать!
— Ничего. Я хожу на кружок, вот и задержалась сегодня. репетировали много.
Лилия попыталась прошмыгнуть в свою комнату, но Юра остановил её.
— Мне на почту бумага пришла. Из музыкальной школы. Какие–то там конкурсы они нам предлагают. Зачем ты всё это затеяла? — мужчина устало вздохнул. — Я же говорил, что пустое, что надо реально смотреть на вещи! Ты…
Но девочка не дослушала.
— Я смотрю, папа! И вижу, что мама для тебя – лучик света, что, когда она выступает там где–то, за морями, ты весь начинаешь светиться, как будто сам на сцене. На меня ты так никогда–никогда не смотрел – с восторгом, гордостью, преклонением… А я тоже хочу вызывать в тебе такие чувства! Хочу, чтобы ты гордо поднимал голову, когда идешь по улице, хочу, чтобы не нужно было тебе ждать трансляции маминого концерта. Вместо неё у тебя буду я! Меня все с ней сравнивают. И говорят, что Марина Яновская – во сто крат превосходит меня талантом и внешностью. Мне только перед ней дорожки подметать. А она?! Она хорошо устроилась! Что не интервью, то «ох, тяжело без дочери», «ах, далеко от семьи – это испытание» … Пустые слова! Она лицемерка и врунья. Мы ей не нужны, это же ясно! И я…
— И ты решила занять ее место? Прогнать с Олимпа, сесть на трон самой? — Юра обхватил голову руками, вздохнул. — Лилька, это же глупо! Пока ты отучишься, хотя, признаться, думаю, что тебя выгонят уже совсем скоро, но, если ты отучишься, твоя мать будет уже старой, сама уйдет. А ты, если и добьешься ее успеха, то ценой таких усилий, что возненавидишь музыку. Помнишь, ты училась ездить на велосипеде?
Лиля кивнула.
— Помнишь, как упрямилась, как старалась, но он не поддался тебе. И потом ты велела выкинуть и свой, и мой велосипед, чтобы не видеть их больше. Ты просто прыгаешь часто не в свою лодку. Вылезай обратно, пока не поздно!
Лилия, повесив гитару на стену и разложив на столе учебники, обернулась.
— И что? Жить, как ты? Варить гороховый суп, брать на работу бутерброды и перебирать бумажки? Делать то, что ты делаешь, хотя этого не приемлешь? Я читала, что от такого бывает рак…
— Я делаю это ради… Хотя нет, я делаю это просто потому, что так должно, нормально. Я нисколько не жалею, что не занимаюсь больше музыкой. В ней прославляются и идут к золотым горам единицы, остальные топчутся у подножия Олимпа. А я просто ушел.
— Ты бросил любимое дело ради Яновской, а она тебя и не навещает. Нас не навещает. Оправданная жертва… Так держать, папа! А я буду жить, как чувствую…
Юрий не стал продолжать этот разговор. Лиля не пришла ужинать. Спасть легли, так и не пожелав друг другу спокойной ночи…
…Жизнь Лили текла бурным потоком. Наконец стало что–то получаться, Михаил Романович хвалил, грозился выставить на конкурс. Другие учителя тоже благосклонно кивали, мол, хоть какие–то гены от матери достались, и на том спасибо!.. Ольга, жена Михаила, души в девочке не чаяла. Именно она стала наперсницей Лильки, когда та влюбилась в учителя физики. Та история закончилась гладко, тихо и мирно. И всё благодаря тёте Оле. А Лиля уж собиралась забрасывать преподавателя любовными письмами…
Юра, промучившись и передумав тысячу мыслей, купил дочери новую гитару, хорошую, добротную, с глубоким, чистым звуком. Он подарил инструмент Лильке на день рождения. Та, увидев подарок, обомлела, опять, как в детстве, раскрыла рот и шумно дышала, прыгая вокруг папы, пока тот готовил завтрак.
— Спасибо, папка! Спасибо! Спасибо! — шептала девчонка, обнимая отца, а тот отмахивался, мол, не приставай.
Но музыка всё же давалась с трудом. После занятий Лиля приходила вымотанная, тихо ложилась на диванчик и десять минут просто не двигалась. Юра, если был дома, дочку не трогал. У Марины было точно так же – внутренняя опустошенная душа, нагая и дрожащая, ищет тишины. И пусть…
… А потом заболел Михаил Романович. Скорая увезла его ночью. Долго не говорили, что с ним.
— Антошина! Да ты пойми, ему семьдесят с лишним лет! Он имеет право болеть, чем угодно! — воскликнула секретарь, которой порядком надоели расспросы девчонки. — Я знаю, что у тебя скоро экзамены! Ну, без него как–нибудь! Всё, иди, дел у меня по горло, не отвлекай!
Лиля вышла. Она, закрывая дверь, услышала разговор секретаря с вошедшей преподавательницей по фортепьяно.
— Ох, надоела! Она, похоже, боится, что без Михаила Романовича спета тут ее песенка. Говорят, ничего выдающегося в ней нет, ошибки сплошные. Михаил тянет, а она всё равно по нулям. Экзамен впереди, вот пусть и выплывает. Как у нас все любят за счет родителей выезжать! Те добились чего–то, а дети уж по накатанной.
Лиля вспыхнула, захлопнула дверь и убежала…
Михаил Романович, бледный, слабый, а потому злой и капризный, лежал на больничной койке и хмуро смотрел в потолок.
Лилия сразу узнала его среди других больных. Мелкий бес на голове одуванчиком лежал на подушке, создавая некое подобие ореола.
— Михаил Романович! Дядя Миша, это я! — девушка осторожно подошла, боясь напугать старика.
Тот, действительно, вздрогнул, криво улыбнулся, пробурчал что–то, показал рукой, чтобы села рядом.
— Вы… Выстап… Выступ… Ла — путая и коверкая слова, спросил дядя Миша. Он старался придать своей речи вопросительный оттенок, но не выходило.
— Нет. Экзамен завтра. Я просто к вам пришла…
Лилия сидела у кровати и смотрела на своего учителя, как будто хотела до мельчайших подробностей запомнить его лицо, морщинки, веснушки, чуть раскосые глаза и добродушно раскиданные с двух сторон брови.
— Ах… Плох… Пло… — замычал опять больной.
— Нет, хорошо всё. Я готова, вы же знаете! Я вас не подведу. Спасибо вам, дядя Миша!
Она осеклась, смутившись. Говорила так, будто в последний путь провожает… Нехорошо!
— Я уже пять раз отыграла. Папа сказал, всё верно… Я…
И заплакала, как будто не чужой человек лежал перед ней, а родной дед, уставший и бледный, ищущий глазами не ведь что…
— Нич… Чич… Ни–че–го! — Михаил погладил ее по голове. — Поцец… Поц.. Дай, поцелую!
Она наклонилась, он прикоснулся к ее щеке своими мягкими, сухими губами.
— С Богом, дев… дев..чка…
— Извините, но вам пора! — медсестра вошла в палату, строго оглядела своих подопечных, стала готовить шприцы для уколов.
Лилия суетливо вскочила. И замерла. Она вдруг опять стала слышать всё неярко, как будто издалека. Испуганно оглянувшись, Лиля подошла к двери.
Михаил Романович что–то говорил ей, но она не поняла. Не слышала и по губам не прочла…
… Зал был полон. На некоторые экзамены директор разрешал приводить родню, приглашал коллег из других учебных заведений, хотел похвастаться.
Комиссия сидела на первом ряду, держа на коленях блокноты и ручки.
Лиля, выглянув один раз из–за кулис, оробела окончательно. Дяди Миши рядом нет, отец, как обычно, работает. Лилька осталась одна, теперь нужно собраться и…
А в ушах шумело, трескало и булькало. Это от страха… Лиля глохла, когда волновалась. Так уже было на контрольной в школе…
— Нервное. Пройдет! — заключил тот самый Олег, когда Лиля прибежала к нему за помощью.
— Антошина! Антошина, что спишь? Тебя ждут! — толкнула девушку в спину знакомая. — Иди!
На негнущихся ногах артистка вышла на сцену, поклонилась, как учил дядя Миша, поискала глазами в зале отца. Его не было. Зато сидела Оленька, мяла в руках платочек и то и дело промакивала глаза.
— Начинайте! Ну же, время! — комиссия зашуршала бумагами, вздохнула.
Лиля послушно села, поставила ногу на подставку, точно ребенка, уложила гитару на колени.
— Подождите! Я прошу остановить экзамены! Дорогие ученики, педагоги, разрешите представить вам почетного гостя сегодняшнего испытания, судью, так сказать, самого строгого, что может быть. Марина Яновская! — фальцетом объявила директор. — Проходите в комиссию, Мариночка! Вот местечко!
Лиля во все глаза смотрела на мать. Явилась! Опять она затмевает ее, Лильку, опять приковывает к себе всё внимание. Да еще и оценивать будет!..
Лилия прищурилась. Что–то в маме было совсем другое. Она выглядела уставшей, даже немного сонной, будто только что из кровати. Руки всё прятала под шаль, шла между рядами зрителей медленно, как будто с трудом.
— Ой, ну что вы! Я не хочу быть экзаменатором, учителем. Я, если можно, буду просто наслаждаться. Я тут сяду, в уголочке.
Марина медленно опустилась в кресло, на несколько мгновений закрыла глаза, потом открыла их и встретила изучающий, чуть холодный взгляд Лилии.
— Антошина! Начинайте, ну! — заторопила председатель комиссии.
Лиля сглотнула. Она только по губам прочла, чего от нее хотят…
— Ну, детка, не бойся! Ты прекрасна, как есть! Всё получится! — это уже были слова матери. И Лилька их поняла. По губам, по сияющим глазам. — Прости маня, я не хотела мешать!
Лилькино сердце зашлось в томной неге. Мама никогда не говорила ей ласковых слов, всё как–то времени не хватало. А теперь…
Девушка уверенно поставила руки в нужную позицию, досчитала до трех, как учил дядя Миша, и заиграла.
Небольшой отрывок, пара мелких погрешностей, бешено бьющееся сердце, ноги трясутся, а язык прилип к нёбу… Лиля, облизала пересохшие губы, встала.
— Поклон! Поклон! — зашептали сбоку. — Да не стой истуканом! Лиля послушно наклонила голову.
Надо бы посмотреть на лица членов комиссии, что там и как. Но Лиля не тратила на это время. Она наблюдала за своей матерью.
Марина улыбалась. Не было в ее лице триумфа или снисхождения, не было пафосности или осознания своего величия вперемешку со снисхождением. Там была просто тоска – по тому, что дочь выросла, что жизнь прошла, многое не вернуть, что Лилька такая красавица, что гитару любит, нежна с ней…
И плевать было Лильке на комиссию, на оценки и списки. Она едва дождалась конца экзамена, встала в коридоре и ждала, пока подойдет мать.
Им о многом нужно было поговорить, многое простить, передумать, забыть или, наоборот, вспомнить.
— Лиль, ты умничка! Ты такая умничка! — Марина всё не решалась обнять дочку. — Ты мне разрешишь с тобой домой пойти?
Лиля опешила, потом кивнула.
— Мам, конечно! Да что ты спрашиваешь! Только знаешь, мама, ты подожди тут минутку, я сейчас!
Лиля бросилась догонять Ольгу Арсеньевну, обняла ее, расцеловала и шепнула что–то. Та, вытирая слезы, кивнула.
Вечером Лиля с матерью пришли навестить Михаила Романовича. Тот, заметно оживившись, сел на кровати, покряхтел, сложил руки на груди и спросил:
— Ну, что там у нас с экзаменом? Успешно?
Лиля пожала плечами, Марина кивнула.
— Ба, да у нас почетный гость! Приветик, Маринка–мандаринка! Ну, наконец–то вспомнила про старика. Неважно выглядишь…
Дядя Миша понял всё сразу. Он знал Маринкиного отца, знал, как тому пришлось нелегко под конец. Значит, и до дочки докатилось…
— Ничего, Мариш, ничего. Лилю расти, вот твоё солнышко теперь.
Женщина кивнула…
Вечером в семье Антошиных–Яновских был праздник. И не потому, что Лиля блестяще сдала экзамены, а просто потому, что было хорошо и непривычно полно в квартире. Марина, Юра и Лилька сидели за одним столом, пили чай и говорили невпопад всякие милые глупости. Они еще только учились быть семьей…
Марина закончила свою концертную карьеру, все больше отдыхала, набрала учеников, занималась индивидуально. Скучала ли она по сцене? Скорее нет. Устала от нее. Сцена, яркие костюмы и слава так не заменили ей простого женского счастья. И кто знает, если бы не болезнь, каким бы было будущее доселе известной гитаристки, которая, отдавая всю себя музыке, потихоньку таяла, становясь лишь тенью в этом мире…
Лилия не пошла по стопам матери. Доучившись до третьего класса музыкальной школы, она забрала документы, загоревшись тогда геологией. Походы, смех и байки у костра, горы и бескрайние поля… И гитара, что всегда путешествовала вместе с девчонкой. Шесть струн и весь мир в них…
Лилия Юрьевна, пряча лицо в воротник пальто, ждала дочку у дверей музыкальной школы.
— Поступила! Поступила! — закричала Лена, кидаясь на шею матери.
Лилия довольно кивнула и мысленно поблагодарила дядю Мишу, что когда–то своим «мелким бесом» вводил ее в страх и трепет, заставляя идти вперед, даже если трудно. Пригодилось!..