Сквозь сон Евлампия услышала сначала скрип полозьев по мёрзлой земле, потом стук в окно.
– Теть Евлань, тёть Евлань, мать зовет. Началось у Маруси…
Евланья встала, почувствовала, как заныли её старые, изношенные работой ноги и руки. Так бы и упасть сейчас обратно на мятую постель.
Но она вспоминает– у Силантьевых началось, застегивает кофту, зачесывает круглой гребенкой волосы, машет Димке в окно, что сейчас, мол, и идёт одеваться, зная, что потихоньку её кости в деле разомнутся.
А пока одевается, уже окончательно просыпается, голова яснеет и заботы обступают. Большой теленок у Маруси, надо бы ветеринара позвать, а Силантьевы вот заупрямились. Иногда и вредит такая вот умелость, какой славилась Евлампия – от суеты этой да ответственности тоже устаешь.
Под сапогами ломался хрупкий ледок, Димка спешил, стегал лошадку.
– Да, не лютуй ты, Дим, лошадь ведь не виновата.
У Димки сейчас большое горе, злился на весь белый свет – с Ксюшкой разладилось, с внучкой Евлампии. Дружили уж года четыре, ещё со школы. Съездила она на море с подружкой, да и завязала там роман.
Ну, такой, девичий, конечно, с лёгкой влюбленностью. А теперь металась. Уж больно хорош там кавалер – взрослый, интеллигентный и очень обаятельный. Фотокарточки потихоньку от матери она Евлампии показала. Вот и завертелась девка.
Скрипнула петли ворот Дмитриева двора, выбежала хозяйка навстречу.
– Плохо ей совсем, помогите, – Валентина, мать Дмитрия, причитала.
Пошли в сарай. Одним глазом опытная Евлампия поняла – дела будут трудные.
– Сейчас, моя хорошая, сейчас, – бубнила Евлампия, обмывая руки и оглаживая с нажимом корову.
Сухие волосы у неё вылезали из-под платка, лезли в глаза, она с трудом разгибалась. Ей помогали хозяйка с сыном и мужем.
Рассвело, солнечные лучи, пробиваясь сквозь потные стекла, насквозь пронзили пространство сарая, уже желтыми бликами пятнали стены, а корова все ещё не отелилась. Она то ложилась, то вставала и переминалась с ноги на ногу, а Евлампия, не торопила.
– Скоро, скоро, – успокаивала хозяйку Евлампия.
И верно. Вот уже тычет мордочкой в руки хозяйки желтая крупная новорожденная телочка.
– Ох, как бы мы без Вас, Евлампия Павловна! Пойдёмте к нам, позавтракаем.
– Да нет уж, благодарствую, пусть Дима домой меня свезет. Что-то неможется с утреца. Полежу ещё.
– Отдохнуть бы Вам, да разве дадут. Сейчас вон у многих отел. Все село вас зовёт.
– Если б только наше, так ведь и соседи приезжают. Тут даже в Семёновке ночевала три дня. Хозяева уж больно просили. А в чужих-то людях, сама знаешь, не отдохнёшь.
– Вам бы уехать куда отдохнуть-то. А тут у нас разе дадут. Ветеринары нынче…ох…, а у Вас, говорят, руки на это дело – золотые.
– Сплюнь! Да и насочиняли люди. И у меня по-разному бывало. А отдохнуть … Надо бы, так ведь поздно уж, годы … не до курортов.
Лошадь назад бежала ходко, ровно, наперед зная каждую рытвину села, каждый камень. А Евлампия смотрела в Димкину спину и жалела их с Ксюхой отношения…
И вспоминала. Было в её жизни похожее, пришлось и ей делать выбор.
***
Тогда приехал на ферму Леха Захаров, передал, что председатель велел срочно явиться:
– В правление вызывают срочно, Евлампия Павловна.
Вот ведь. И чего вдруг?
Было тогда Евлампии немного за сорок. Тогда прославил её заехавший журналист, напечатал в центральной газете большую статью про нее и поместил фото, где стоит она с теленком новорожденным на руках, а сама вся цветет, улыбается…
Начали её приглашать на разные торжества.
Вот и сейчас Евлампия думала – чего им там, в правлении, от неё понадобилось? Может насчёт соцобязательств, или опять конференция какая?
Она забежала домой, надела черный пиджак, повязала голубую косынку и, наскоро заглянув в зеркало, побежала запрягать. Ездила она тогда верхом.
Ехать надо было километров пять. Она быстро скакала, не замечая дороги, и резкий ветер, пахнувший весной, бил прямо в лицо. Посередине пути нужно было напоить лошадь и Евланя направила её к водопою. Они спустились в овраг, оттуда доносилось журчание ручья. Здесь было холоднее, пахло прелью и сыростью.
Дорога, на той стороне ручья шла вглубь леса. Знакомая дорога …
И всплыло воспоминание … Опять это воспоминание…
Лошадь по селу шла размеренно, Евлампия не спешила, разглядывала перемены. Сейчас жили они с мужем в деревне возле фермы. Муж скотником трудился, а она – телятницей. Но здесь, в селе, она родилась.
Все здесь хорошо, все по-хозяйски. Вон и дом сына, добротный и ухоженный дом.
У правления стоял председательский газик и бликующая солнечными лучами черная Волга. Кто-то из исполкома что ли?
За рулём Волги сидел щекастый водитель, он листал журнал.
Евлампия заволновалась. Забытая было тревога опять охватила её.
Она знала что Белов гордится ею, рассчитывает на неё. Как бы не подвести!
Слезая с седла она увидела за одним окном кабинета председательский затылок, а за другим седую представительную голову, и вовсе расстроилась.
Она привязала лошадь у самого входа, поднялась по широким цементным ступеням и потянула синюю дверь с тугой скрипучей пружиной. Душа её была не на месте.
В большом кабинете, что всеми тремя окошками выходил на улицу, сидел за столом председатель. Лицо его было серым, будто потерянным.
– Здравствуйте, – сказала Евлампия от двери, не смея ещё оглядывать незнакомца.
– Здравствуй, – сказал Белов, совсем мельком взглянув на неё, – Вот и наша Евлампия Павловна Попова, старшая телятница.
– Здравствуйте, Евлампия Павловна, – спокойно, мягким басом сказал посторонний.
Евлампия его видела впервые. Многих уполномоченных она знала, а этого видела впервые. На нем был черный очень представительный костюм и выглядел он как-то не по-местному, на нем были туфли, а не сапоги, какие носили их уполномоченные.
Евлампию пригласили сесть, и она оказалась лицом к гостю. Красивый мужчина, седой, но она лишь раз глянула и уставилась в портрет Ленина, висевший сбоку от нее.
– Ну, как работа у вас идёт? Нуждаетесь в чем?
– Так в чем нуждаться? Ни в чем не нуждаемся, – сказала она и глянула на Белова. Он прекрасно знал, как умеет требовать свое Попова и сколько всего она хочет.
– Ну, а план выполняете?
– Конечно! Наверное, и перевыполняем где.
Она все боялась не сказать бы чего лишнее, не навредить бы.
– А скажите, пожалуйста, когда Вы, Евлампия Павловна, в последний раз отдыхали?
Евлампия не знала, что и ответить.
– Так это как?
– Ну, когда у Вас отпуск был последний?
– Так ведь не помню. Уточнить надо, – отпуска у неё не было уже четыре года, но она не хотела это говорить, подводить председателя.
Но Белов вмешался сам.
– Ну, вот что Евлампия. Тут такое дело. Есть решение послать тебя на курорт, в Сочи, как передовую колхозницу. Путевка бесплатная, райком выделил. И дорогу колхоз оплатит, – он поднялся и протянул бумажку с голубой пальмой, – Вот получи и вот здесь распишись.
– Да куда ж я сейчас? Сами знаете – не хватает людей, рук не хватает.
– Ничего, ничего. Найдем людей. Да и ты не на век, всего-то на двадцать два дня. Будешь там … ну, загорать, купаться, отдыхать, в общем, – а у самого грусть в глазах.
Евлампия подошла к Белову, автоматически взяла бумажку с пальмой. Встал из-за стола и гость. Евлампия посмотрела на него внимательней и вдруг …
Андрей!
***
В секунду вспомнилось все.
Дорога, на той стороне ручья шла вглубь леса …
Из далёкого далека сквозь ветви, сквозь себя саму, задыхаясь, бежала навстречу памяти босоногая девчонка восемнадцати лет с длинными косами, которые, как вожжи, бились у неё за спиной, будто ими кто гнал. Она бежала уже какой километр, не чуя ног под собой, не спросясь у матери. В ушах звон от бега, а в голове – набат ….
Андрей! Андрей! …
Она бежала, а дорога так медленно двигалась ей навстречу, как будто пришлось босыми ногами вращать весь шар земной.
И вот наконец перед ней охотничья развалюшка, ворвалась в приоткрытую дверь. Нескладный высокий парень, недавний приезжий парторг их колхоза, по пояс голый, в латаных галифе, босиком стирал, наклонившись над тазом.
– Ты как тут? – спросил испуганно, узнав девку из своего колхоза.
Она молчала и тяжело дышала.
– Что случилось-то? – спросил он, натягивая сапоги.
– Ничо, – вздохнула она как во сне и прикрыла за собой дверь, – Вот пришла.
– А я тут вишь, по хозяйству, дай, думаю, рубаху постираю…
Она шагнула к нему.
– Не для вас это занятие, Андрей Андреич, давайте я…, – она наклонилась над тазом, мягко опустив туда исцарапанные ветвями руки, – Я что сказать-то хотела …
Ее косы скользнули по его телу. В полутьме сторожки он вдруг увидел ее босые ноги, её икры, услышал ее сердцебиение и желание …
– И вот зачем ты пришла, Евланя? Вот зачем?
Он протянул руку и встретил в темноте её тело. И она, чуя прикосновение, прильнула к нему, а он тут же схватил и прижал ее к себе.
И больше они уже ничего не слышали кроме гулких ударов сердец. И плыл солнечной поволокой лес за оконцем, плыл потолок.
Только потом уж возвращались лесные звуки и трели, потом он увидел у себя на груди её разметавшиеся косы.
– Евлань, ты почему ко мне пришла-то?
– Я, я знала, что Вы здесь один. Я… кажется, влюбилась.
– Ох, Евлампия-Евлампия! Кажется и я, – он улыбался.
Она присела, начала плести косы, но потом вдруг вспомнила:
– А вообще, чего я пришла-то. Я сказать же хотела. Вас ищут с утра. Сегодня война началась.
Он вскочил. Метнулся, одеваясь на ходу, схватил ружье, сунул сырую рубаху в мешок, кинулся к двери, потом оглянулся…
– А что ж ты сразу-то не сказала?
– Так…, – Евлампия развела руками.
– Ох, ты девка! Сама-то добежишь?
Она махнула рукой, и казалось, что ей остался только солнечный луч в глаза.
Но нет. Ей остался ещё и маленький Андрейка.
***
Андрей!
Она боялась его окликнуть. Хочет ли он, чтоб она его узнала при Белове? Он стоял у окна, держа в руках шляпу, а значит сейчас выйдет вместе с ней. И тут их глаза встретились, и он слегка улыбнулся. Значит – эта путевка, когда не до того, когда столько работы, его стараниями.
Они вышли почти вместе. Он за ней. И не договариваясь пошли по улице села подальше от окон правления, встали за углом.
– Узнала, Евлань?
– Узнала, Андрей Андреич.
– Я искал тебя после войны, но вы эвакуировались, а куда, никто не знал.
– Да, мы уехали с Украины тогда сюда.
– А я в Москве теперь. Тут случайно в газете увидел это твое имя. Всегда газеты по утрам пересматриваю. Ведь по фото может и не узнал бы, а вот имя твое – редкое. Так и нашел. Мне сейчас ехать пора, но мы увидимся, я в это время тоже в Сочи буду, в этом же санатории. Там и наговоримся. Послезавтра уже выезжать. А ты все такая же, Евлань, красивая и молодая …
Евлампия стеснялась. Она – в синей юбке и кирзачах рядом с ним чувствовала себя совсем неуютно.
Но это был он – мечта, любовь и смысл всей ее молодости. Всю войну она думала о нем. Рос его сын – копия отца. И Евлампия мечтала и мечтала… Вот вернётся он с фронта, вот найдет их … Но узнать о нем она ничего не могла.
И года через три после войны, решила, что, вероятнее всего, Андрей погиб, а то бы обязательно нашел их, обязательно.
Тогда и вышла она замуж за Сергея, родилась Любаша. Всякое бывало в их семейной жизни, и ссорились, и разбегались разок. Но семья, как семья. Все знали – она у них крепкая. И Андрей всегда Сергея отцом считал, а тот и был самым настоящим отцом. Столько сделал для сына. Теперь уж и сын – инженер в леспромхозе.
Она шла домой, словно неживая, шла и вела за собой лошадь. Устало шлепала сапогами по грязной дороге. И вся ее жизнь теперь теряла смысл. Она никак не могла понять – что же случилось с ней?
Все было ясно и понятно – любимое дело, привычный муж, растут дети, а теперь все перемешалось.
Андрей! Ох! Какой он стал!
Позовет её с собой, и что тогда? И ведь осталось что-то в душе у нее. До сих пор, как и тогда, тянет её к нему сильными магнитами.
А как же Сергей? И что делать теперь со своей жизнью?
Несмотря на усталость Евлампия не спала ночь. Измученная утром явилась она в правление.
– Ты чего, Евлампия? За билетом, так он у Лены, она сказала сама тебе передаст.
– Сдайте билет, пожалуйста, и путевку вот, возвращаю. Не поеду я.
– Что? Это как это не поедешь? Тебя, значит, как передовую, а ты…
Евлампия бухнулась на стул.
Белов ещё вчера догадался, что все не так просто. Этот министерский вообще непонятно как тут появился, не по профилю. Да и видел председатель, как шли и разговаривали они вдвоем вчера. А значит…
– Знаешь его?
– Знаю
– Давно?
– До войны ещё.
Белов помолчал, смял какую-то бумагу.
– Ээх, ну и ладно! Давай твою путевку. Влетит мне. Скажу, муж не отпускает, нравы у нас такие. А советскую семью рушить я не имею права.
– Спасибо, Иван Вадимыч, – она пошла к двери.
– Павловна! – она оглянулась, – А не пожалеешь?
Евлампия лишь пожала плечами. Она и сама ещё не знала.
***
Когда вернулась от Силантьевых, после отела коровы, искупалась Евлампия и упала не незаправленную постель.
Долго смотрела на портрет Сергея, висевший над ее кроватью. Как хорошо жили они последние годы, вот бы подольше ему пожить. Но он ушел пять лет уж как.
С мыслями о нем Евлампия и уснула. Разбудила её Ксюшка, в выходные она часто была у бабушки.
– Ты чего, бабуль, не заболела ль? А то я к тебе с ночёвкой.
– Да нет. Маруська отелилась у Димы твово, так все утро провозились, вот и лежу.
– Отелилась? – глаза просветлели, а потом вдруг потухли. Вспомнила, что в ссоре.
– Отелилась, ага. Телочка у них в чулочках, хорошая такая.
– Так мне теперь это не интересно.
– Давай-ка покушаем, чаю попьем. Расскажу тебе одну свою историю.
И Евлампия рассказала внучке о своей любви, и о своем тогдашнем решении.
– И чего, не пожалела, баб?
– Ни разу. Я вот думаю знаешь что – нельзя жить счастливо, зная, что причинил боль, сам себя ранишь этим, и рано или поздно эта боль вернётся.
А вечером Евлампия услышала звонкий Ксюшин смех и выглянула из окна.
Слава тебе Господи – с Димой идёт, тот обнимает, она смеется. Хороший парень.
И жизнь продолжается…