Протяжно скрипнула калитка, распахнулась. ударившись о сваленные в уголке доски, и впустила внутрь сада девушку в красивом, с пояском, бледно–голубом платье. Незнакомка тащила по корзине в худеньких, изящных руках, на спине — пузатенький, выцветший рюкзак. На ногах гостьи красовались легкие, тонкой кожи ботиночки, какие шьют только на заказ и только у проверенных мастеров.
Девчонка поставила свою тяжёлую ношу на траву и, обернувшись, звонко крикнула:
— Тетя Марфа! Ну где ты там, тётя Марфа! Ключи неси, дачу будем открывать!
Слепая, с заколоченными ставнями и облупившимися наличниками дачка стояла посередине заброшенного, одичавшего, растрепанного ветрами сада.
Двухэтажный домик с резными вензелями по фасаду и большим, созданным для вечерних посиделок высоким крыльцом, как будто удивленно встопорщил брови–перила и теперь наблюдал, как кто–то чужой, или, может быть, просто давно забытый, бежит по заросшей дорожке, топча ковер из подорожника и мать–и–мачехи, взбирается наверх, скрипя прогнившими ступенями и встает наконец у самой двери.
Впустить? Или скинуть вниз, в крапивное марево с улитками и противными жабами? Принять, вспомнить, обогреть душистым ароматом пылающих в печке дров или заморозить сыростью, хватая холеные ножки гостей и вытягивая из них жизнь?
Девчонку дом не узнал. Слишком мала была Наташка, когда привозили её сюда в последний раз. Теперь уж вон какая выросла…
— На кого ты похожа? Ты мне кого–то напоминаешь? — дом чуть прогнул половицы на крыльце, тяжко кряхтя задушенным пауками нутром. — Никак не вспомнить… Беда…
— Мама! Мама, тут так хорошо! Мама, отчего мы сюда так редко приезжали?! — тем временем незнакомка сбежала вниз по ступеням и, скинув ботиночки, запрыгала, раскинув руки, топча одичавшие маргаритки и осмелевшие за годы запустения поросли медуницы. — Ну где вы там? Марфушка, неси ключи!
Чуть сгорбленная, в длинной юбке и заправленной в нее цветастой кофте, на участок зашла женщина. Волосы собраны в пучок, в ушах болтаются грубоватые, словно самодельные, серьги с кругляшами красных камешков, на ногах галоши. А взгляд строгий, оценивающий, примеривающийся.
Много, ох, много теперь у Марфы будет работы! Убрать дом, да поскорее, пока хозяйка обходит сад и лакомится созревшей на солнце клубникой, отскрести от тлена времени половицы, раскрыть окна и вымыть дочиста, до скрипа двойные стекла, а еще нужно наготовить еды, согреть пропахшую плесенью и мышами столовую, приладиться к плите над печкой…
Марфа, прихрамывая, шла по дорожке, то и дело всплескивая руками и звеня связкой ключей.
— Иду, Наташенька, иду. Ты бы матери помогла, а то из автомобиля она никак выбраться не могла, теперь топчется, боится оступиться на скользкой траве!
Женщина поднялась на крыльцо и замерла.
Дом узнал ее, она это поняла. Скользнул солнечный луч по доселе сумрачному саду, отразился в лужице и, дразня, защекотал Марфины глаза. Та зажмурилась.
— Ну перестань, перестань, окаянный, не шали.
Марфа, перебрав висящие на связке железные околышки, вставила нужный ключ в замочную скважину. Наталья подбежала, оставив медленно бредущую по дорожке мать, и уставилась на дверь.
— Открывай! Скорее открывай! — шептала она, глядя как тётя мучается с заржавевшим замком, а потом выхватила у нее ключи и сама стала пытаться открыть дверь.
— Да пусти, не упрямься! Своя она, Ната твоя, не узнал? — любовно погладила перила тетя Марфа.
— Ты с кем разговариваешь? — удивилась девушка.
— Да с домом, ишь, как нахмурился, тебя не признал… Ничего, вон там, на косячке дверном зарубки, — женщина подошла и ткнула пальцами в полоски на доске. — Вот ты так и росла.
Наташа с любопытством разглядывала черточки. Они шли от низа, когда Ната еще только могла стоять, держась за руки матери, а вот, чуть повыше, она уже сама бегала, это через год, через два, три, шесть лет еще выше… А потом всё обрывалось. Тогда Марина Степановна перестала вывозить ребенка на дачу. Врачи нашли у девочки астму, велели каждый год быть на море, дышать соснами и соленым, йодным ветром. Так и сделали. Наташа рано научилась плавать, ныряла как рыбка, могла подолгу быть в воде, набрав много воздуха в щупленькие легкие, и не знала, что такое надоедливый писк подмосковного комара, что, как аспид, пристает к спящему и не улетит, пока не раздует его до предела или не хватит его во сне рука уставшего от чесотки человека. На юге всё было по–другому. По крайней мере так говорили Марина и ее старшая сестра, строгая Марфа, что с давних пор, будучи вдовой и бездетной, помогала сестре растить Наташу…
… Наконец дверь поддалась и тяжело, со скрипом раскрылась, позволяя свету тонким, прямоугольным, сливочным пластом упасть на грязный пол.
— Ох, похозяйничали тут мыши! Вот ведь нелюди! Ты погляди, сколько газеты натаскали, в каждом углу! — Марфа возмущенно раскидывала комки ногами и топала, боясь, что где–то еще притаилась серая, писклявая мышь. — Что ж ты недосмотрел?!
— Ты с кем говоришь опять, тетя Марфа? — вбежала вслед за женщиной Наташенька.
— А то не ясно, с кем! С домом! Родной мой, милый, — она нежно коснулась стены, поправила выцветшую до бледности фотографию в рамке. — Ты отчаялся? Махнул рукой, да? Так и зря! Я же тебе обещала, что вернемся, перемелется всё, перекрутится, и вернемся!
— Ну что вы, тетя! Совсем с ума сошли?! Дом существо бездушное, деревяшка. Это просто жилище, созданное человеком. И не стоит наделять его какими–то переживаниями. Да… Тут работы непочатый край. Ладно, сейчас переоденусь, и будем убираться, правда?
Марфа кивнула и вышла обратно в сад. Там по дорожке шла Марина. Ее цепкий взгляд подмечал всё: антоновка сгнила, нужно вызвать рабочих, пусть рубят. Высокая, кудрявая «Китайка» с прозрачными, медово–янтарными яблочками тянула вверх свои разросшиеся, буйные ветки. Здесь бы просто причесать, пообстричь, чтобы стала аккуратная… Смородины в этом году не будет, это точно. Кусты стоят пустые, без единой веточки с завязями. Может и к лучшему — варить варенье у Марины уже нет сил, а праздно смотреть, как осыпается ягода, она всё равно не сможет, полезет своими изуродованными болезнью руками, полопает все налившиеся соком ягодки и расстроится…
— Наташа! Детка, иди сюда! Марфа, ну где там она? — Марина Степановна, щурясь от солнца, вглядывалась в полумрак дома. — Ната, иди клубнику кушать! Вон какие ягодки. Выродилась, выродилась моя хорошая… Ну да ничего, зато чистенькая, нетронутая ягодка…
А Марфа уже спешила помогать сестре взобраться на крутое крыльцо. Ноги у Марины совсем распухли, превратившись в два оковалка, ступни еле влезали в растоптанные, еще от отца оставшиеся сабо, пальцы некрасиво выпирали, мешая носить красивую, изящного кроя обувь.
— Так, не спеши, потихоньку, вот так! Ну, добро пожаловать домой, Марина Степановна Ленская. Хозяйка вернулась, теперь заживем!
Женщины, взявшись за руки, перешагнули через порог, и тут копавшаяся уже где–то снаружи Наташа распахнула ставни, те с гулким грохотом рухнули вниз, к кирпичному, растрескавшемуся цоколю.
— Ой! Простите, они сами! — раздался звонкий голос. — Мама, а я тебя вижу!
Девушка помахала женщинам рукой, разглядывая их через пыльное стекло, потом ахнула, скинув с руки паука, и, вспомнив о клубнике, направилась к заросшим грядкам.
— Я посижу чуток, а вы таксисту–то помогите разгрузиться и заплатите, ладно?
Марина пододвинула к себе накрытый истлевшей тряпицей стул и тяжело опустилась на сидение. Ножки затрещали, но потом, словно одумавшись, замерли, приняв грузное тело хозяйки.
— Да куда ж ты пыльное уселась–то?! Всё платье измараешь! — Встань, я протру! — Марфа уже выудила из сумки тряпку, но Марина только покачала головой. — Идите за вещами, всё остальное потом!..
Глядя, как мимо окна проплыл пучок на голове сестры, Марина виновато улыбнулась:
— Ну вот, встречай дорогих гостей, милый! Не хочешь? Обиделся? Знаю, что поздно, что отчаялся ты уж нас тут увидеть… Ты постарел, вон, весь плесенью изъелся, да и я, как видишь, не помолодела. Ты на ноги мои даже не смотри. Наташа, она у нас же теперь доктор, ну, почти доктор, без трёх годочков, велела мне больше ходить. Говорит, чтобы застоя в ногах не было. Это она, Натуся, нас сюда вытащила. Я, честно говоря, уж и не верила, что стоишь ты еще…
Распахнутое окно вдруг с возмущением ударило дверцей о подоконник, обвисшая штора скользнула вниз, точно змея, и, распластавшись в пятне света, затаилась, грея озябшее брюхо.
Марфа Степановна позвала племянницу, и они вместе ушли за калитку, долго там копались, перетаскивая скарб на участок, потом расплатились с водителем, и он, посигналив на прощание, уехал, подняв на дороге несусветную пыль. Наташа закашлялась, закрыла лицо руками и часто–часто задышала…
— Что, Натусик, опять? — напряженно выпрямилась от тюков Марфа.
— Нет, так просто, горло защекотало, ничего. Давайте, я всё перенесу, а вы там с мамой в доме побудьте.
Марфа Степановна согласно кивнула, взяла в руки горшок с цветущий розово–красными шапочками геранью и медленно, задумчиво пошла по дорожке, а Наташа осталась у калитки.
Она заметила мужчину, что таращился на приехавших соседей с участка напротив, не то, чтобы ухоженного, но во всяком случае не столь запущенного. Добротный, в широкую доску забор недавно выкрашен в коричневый цвет, дорожка засыпана мелким гравием. За воротами новенькая, блестящая «Волга». У одноэтажного, раскинувшегося птицей дома разбиты незатейливые клумбы, на которых топорщат свои резные листики бархатцы, а по каемке горят оранжевыми монетками ноготки. Из трубы идет дымок – на улице немного сыро, хозяин топит печь, чтобы не впустить промозглость в дом…
Мужчина медленно кивнул девушке, потом развернулся и ушел вглубь участка, загремел там ведром, видимо, набирал из колодца воду.
Натка еще немного постояла, разминая уставшие от сумок пальцы и, схватив саквояж тети, направилась к матери.
— Мама! А кто там напротив нас живет? Прямо морской волк, да и только! Тельняшка, борода, только трубки не хватает! — девушка шумно ввалилась со своей ношей в прихожую и оглядела комнату.
Тут уже во всю кипела работа – Марфа, раздобыв тряпку и налив в таз из бочки дождевой воды, размазывала пыль по полу, Марина, держась за стену, сметала веником грязь с подоконника. Все окна были раскрыты, и по дому бегал, словно озорной мальчишка, легкий сквозняк.
— Мама! Ну что ты делаешь! Ноги же, мама! — девушка выхватила из рук Марины Степановны веник и, усадив мать на стул подальше от летающей в воздухе пыли, сама принялась чистить дом от многолетнего запустения. — Так что там за сосед у нас такой?
Марфа сделала вид, что и не расслышала вопроса, а Марина, сжав губы, только пожала плечами.
— Да кто ж его знает, кто тут понаехал! Всё уж сто раз продано–перепродано, я никого не знаю! — уверенно сказала она.
Но сестра её только хмыкнула, хитро посмотрев на Марину.
— Да уж не всё продали, коли и мы здесь, да и он! — она многозначительно приподняла брови.
— Кто он? — обернулась Наташа и с любопытством поглядела на мать. — Кто этот загадочный «он»? Вы знаете его?
— Хватит молоть чепуху, Марфа! Займись–ка лучше делом! Скоро обед, а у нас печь не топлена.
— И то правда, зачем нам всякие моряки! — Марфа Степановна приложила руку к пояснице, выпрямилась и пошла дальше, к кухне, волоча за собой швабру. Долго гремела на кухне кастрюлями, гоняла пауков, притаившихся по углам, шкрябала в нутре сложенной из кирпичей и обмазанной глиной печи, что–то бубнила и пришептывала, то и дело чихая.
Наконец, с уборкой было покончено, первый лоск наведен, и дом задышал свободно, легко…
… Обедали тем, что привезли с собой – бутерброды, сваренные вкрутую яйца, немного сыра.
Марфа и Наташа долго возились с печкой, чуть не угорели, забыв отомкнуть заслонку, да вовремя спохватились. И вот уже трещат дровишки, облизанные жадным до дерева огнем. Кипит на плите почерневший, закопченный чайник, а хозяйки, вытянув ноги и устало вздыхая, хрумкают печеньем, что в последний момент схватила из буфета Наташа.
— Вкусно! — довольно жмурится Марина Степановна, вылавливая из кружки листик мяты. — Хорошо и уютно. А через дня три вообще красота будет! Правда, Марфуша?
Сестра кивает и, наломав печенье на крошки, кидает их в окно, приманивая синиц. Но те не обращают на ее старания никакого внимания. Они не привыкли, что в этом доме есть угощение. То ли дело участок напротив – там висит сколоченная из тонких реечек кормушка… Вот там уж раздолье!
Марина, разомлев от солнечного тепла, уснула, примостившись в кресле, Марфа копошилась в комнатах, подготавливая место для ночлега, а Ната, собрав посуду, вышла на улицу и, налив в таз воды, старательно скребла тарелки и блюдца, драила ложки и вилки, отмахиваясь от надоедливых комаров.
— Вот пристали! Спасу от вас нет! — почесываясь, бурчала девушка. — На новенького нас тут принимаете? А ну погодите, вот мы вас!
Она размахнулась и шлепнула по своей коленке, но шустрое комарье, попискивая, шустро разлетелось врассыпную…
— Заели? — раздалось за спиной.
Наташа резко обернулась и увидела давешнего моряка. Он уже стоял на их участке, держа в руках какую–то склянку.
— Извините, вы кто? — Наталья строго посмотрела на гостя, одергивая платье.
— Я ваш сосед, Роман Павлович. Не пугайтесь, я просто увидел, как вы мучаетесь, и принес мазь. Всех комаров отпугивает, поверьте! Вот, возьмите, только на лицо не стоит мазать, мало ли…
Он протянул девушке склянку, замотанную сверху тряпицей.
Но Наташа не взяла.
— Спасибо, но мы сами справимся. Вы меня, пожалуйста, не отвлекайте! Идите, идите себе домой.
Девушка наступала на незваного гостя, тот пятился к калитке, потом пожал плечами и ушел, так и держа в вытянутой руке свою склянку.
… Роман Павлович как будто упал на много–много лет назад, в далекую молодость. Вот Марина, точь–в–точь Наташа сейчас, моет посуду после обеда, вот он, Ромка, местный жигало и гитарист, пришел к ней, а она гонит его, не желает видеть. Старшая сестра девчонки, ну что тебе цербер, почти за шкирку вытаскивает удивленного Романа за калитку и шипит на него:
— И не смей больше приходить! Оставь Мариночку в покое! Совести у тебя нет, стыдно. Ох. стыдно!
И, не дав ничего объяснить, захлопнула за ним калитку.
Как и тогда, Роман растерянно смотрел вслед девушке, потом махнул рукой и, поставив сосуд с мазью около забора, ушел к себе. Он долго курил на крыльце, поглаживая худую, ленивую кошку и смотрел, как оживает Маринкин дом. Вот уже на окошках появились новые шторки, скроенные и обметанные наспех ловкими Марфиными руками, вот появились на крылечке подушки и одеяла, словно пингвины вышли они греть свои сырые бока на солнце…
Боже! Как Наталья похожа на свою мать! Копия, свежая, только что написанная мастером, с яркими, густыми мазками губ, темно–синими озерцами глаз, горящими щеками и гривой каштановых волос… Роман то и дело качал головой, одной рукой поглаживая бороду, а другую, левую, отдал кошке .Та обхватила её своими подушками–лапами и не отпускала…
— Наташа! — вдруг раздалось с крыльца. — Ната, закрой калитку на крючок! Немедленно!
Марина, задремавшая в кресле, услышав в саду мужской голос, проснулась и теперь щурилась, не понимая, что тут происходит.
— Надо же, какие назойливые соседи! — громко возмущалась она, а сама всё вытягивала шею, чтобы рассмотреть моряка.
— Да ладно, мама, он просто принес мазь. А ты его ведь знаешь! Ну признайся!
— Какая разница? Я не была тут много лет, всех забыла. Марфа, Марфа, помочь тебе?
Марина Степановна вскочила и двинулась в дом, помогать сестре. Та как раз раскладывала в шкафу одежду.
Наташа сложила посуду на кухонном столе и, взяв из миски клубнику, села в материнское кресло. Ноги сильно зудели, глаза слипались, а из леса уже полз вечерний туман…
— Марфуша, а как же свет?! Света нет у нас! — спохватилась Марина. — Выключатель есть, а провода срезали что ли?
— Да, Маринка, ты права. Ну ничего, я там свечи нашла. Помнишь, в комоде хранили? Вот их и зажжем. Ужин я вам и так сделаю, не переживай. Иди лучше, посмотри, как я твою комнату отчистила. Лучше прежнего стала, только бы обои переклеить!
Марина подошла к сестре, окинула взглядом свою девичью келью. Ничего не изменилось – вырезанные из журналов певцы и артисты все также улыбаются ей со стены, на полу протянулся старенький палас, кровать с панцирной сеткой под матрасом всё также скрипит, когда на нее опускается кто–то тяжелее мотылька…
— Хорошо? Даже пахнет, как тогда, мятой сухой и пижмой, да? — Марфа обняла сестру за плечи. — Давно нужно было сюда приехать, чего тянули?..
Марина благодарно кивнула, потом вдруг всхлипнула и, спрятав лицо на плече сестры, затихла.
— Ну ничего, ничего. Они все здесь. Ты, что, не слышишь? Мама здесь и отец. Они нас ждали, теперь радуются. Не плачь. Маришка, всё же хорошо!
… Вечер выдался темный, облака туго затянули небо, луна куда–то упала, не желая глядеть на грешную землю. Наташа везде расставила свечи – в столовой, в комнатах, на крыльце.
Её мать очень боялась темноты.
— Ну что ты опять дрожишь, мама! Вот свечи, там фонарь на улице горит. Вокруг соседи, не бойся, — гладила Наташа мать по руке и успокаивающе заглядывала Марине в глаза.
— Марфа, Ната, а кто там в темноте стоит? Под яблоней вроде кто–то? — женщина выглянула в окошко, потом испуганно отпрянула.
— Эй, а ну выходи, а то хуже будет! — крикнула Марфа Степановна и погрозила в темноту кулаком.
Дом как будто встрепенулся, бухнуло что–то на чердаке, распахнулась сама собой входная дверь.
— Соседи, это я, Роман Павлович. Да что ж вы такие пугливые! — в круг света на траве вступила тельняшка, натянутая на крепкое, здоровое тело мужчины, сапоги притоптали белые головки маргариток, а руки протягивали вперед что–то прямоугольное, темное. Потом прямоугольник вспыхнул фонариком. — Вот я вам принес. А свет завтра починю.
— Рома! Опять ты, я же велела оставить нас в покое! Иди к себе, нечего тут! — Марина осела на стул, прижав руки к груди.
— Ну как не помочь, соседи же, свои! — пожал плечами Роман. А сам всё смотрел на Наталью, стоящую за спиной матери. Она тоже рассматривала его. И улыбнулась, сбегала на кухню, принесла чашу и плеснула в нее горячего, темного чая. Свечи бросали легкие, дрожащие блики на лица сидящих вокруг стола людей, в саду скрипел кузнечик, где–то ухала сова. Кто–то маленький, видимо ежик, возился в куче сваленных у калитки веток.
На свет прилетели ночные мотыльки. Они приближались к пламени, потом, шарахнувшись от жара, исчезали, метнувшись в темноту.
— Вы надолго? — поставив чашку на стол, спросил Роман.
— Хотим на всё лето, а там, как получится! — по–домашнему просто ответила ему Наталья. Она больше не боялась чужака, как будто знала его уже много–много лет. — Если будет холодно, придется уехать, у мамы болят ноги…
— Натка, замолчи! — вдруг строго оборвала ее мать. — Хватит тут медовые реки лить. Всем спать пора, завтра много дел.
Женщина встала, собрала со стола чашки и двинулась на кухню.
— Марин, я помогу! — Марфа пошла за сестрой.
— Зачем он приходит, Марфуша! Зачем, он же знает, что мне это неприятно!
— Брось, сестрица, столько лет прошло, пора всё забыть. А ведь Наташка могла бы быть его дочерью… — протянула Марфа и задумчиво улыбнулась. — Это было бы интересно…
— И ничего хорошего. Мы бы все равно развелись уже давно, только ругались бы, на чем свет стоит. И полно об этом. Давайте спать ложиться.
Наташа покраснела и отвела глаза. Материнский голос было слишком хорошо слышно, Роман тоже сконфуженно вздохнул.
— Кто вы? — прищурившись, спросила наконец девушка.
— Я просто сосед, — вставая, ответил ей Роман Павлович, постучал пальцами по столу и, попрощавшись, пошел по дорожке к калитке.
— А где ваш отец, Наташенька? — вдруг обернувшись, спросил он.
— Отец? — Натка замялась, переставляя на столе розеточки с вареньем.— Он в Москве, работает. Спокойной ночи, уже поздно!
Девушка развернулась и ушла в дом, Роман еще постоял, а потом тоже исчез в темноте, аккуратно закрыв за собой калитку…
… Ночью пошел дождь. Мужчина всё ворочался, не мог уснуть. Чудилось ему, что кто–то ходит по саду, шуршит гравием, стучит в дверь, зовет его, гремит на крыльце чем–то, потом всё стихало.
— Эх, Марина, Марина, — отвернувшись к стенке, всё повторял он. — Наломали мы дров, теперь как дальше–то?..
Много лет назад, когда Маришка была еще юной, вертлявой девчонкой с заплетёнными в две тугие косички волосами и курносым, вздернутым носиком, а Ромка крепким пареньком, было что–то между ними. Ждали лета, звали друг друга, стоя у калитки, потом бежали гулять, катались на велосипедах, собирали в лесу грибы и строили с малышней шалаши.
Марфа и родители только качали головой, не одобряя выбор младшей своей девочки. Уж больно горяч и ретив был Рома, как будто знал намного больше того, что полагается в его возрасте.
— Вы бы вашего мальчика отвадили от моей Мариночки! — говорила её мать Роминой. — Нехорошо это, чтобы они вместе были.
Но та только качала головой.
— Да что вы, дорогая, мой мальчик хороший, добрый. Он ничего плохого никогда не сделает, поверьте!
Марина выросла, стала завидной невестой, томной и манерной, любила наряжаться, презрительно стала смотреть на все дачные развлечения, всё чаще просиживая за книгой в беседке у дома. А Роман остался прежним, завел голубятню, улюлюкал и галдел, размахивая красной тряпицей и кивая сверху задравшей голову мелюзге.
— Маринка! Маринка – мандаринка, привет! Иди сюда, голубей гонять будем! — кричал он, завидев в саду подружку.
— Больно нужно! — пожимала плечами Мариша, а сама краснела и довольно улыбалась, пряча лицо за книгой.
По вечерам она иногда соглашалась–таки пройтись по аллеям под руку с другом детства, беседовала с ним, растягивая слова и в задумчивости склоняя голову.
А однажды прибежала возбужденная, неистовая, взбежала на крыльцо и, ничего не говоря, прижалась головой к материнскому плечу.
— Я надеюсь, ты не сделала ничего предосудительного? — строго спросила мать.
— Нет, я просто целовалась! — вдохновенно ответила Марина и ушла в комнату. Потом они с Марфой о чем–то долго шептались, хихикали и не спали до трех часов утра, пока небо не высветлилось наступающим утром.
Дом тогда стал весело хлопать форточками, шебаршиться на чердаке, предвкушая рождение чего-то светлого, доброго и романтичного.
Но лето закончилось, ребята разъехались по своим зимним квартирам, пообещав встретиться уже в Москве.
Встретились. Роман притащил Маринку в компанию своих друзей. Танцевали, смеялись, кто–то фотографировал, потом пошли гулять по заснеженному городу.
— Ладно, поздно уже, — вдруг сказала Марина. Тогда у нее уже начинали болеть ноги, стоило чуть постоять на холоде. — Я, пожалуй, пойду. Проводишь?
Он согласно кивнул, довел до метро, сидел, обняв Маришку за плечи и слушая, как стучит по рельсам вагон. Проводил до дома и, чмокнув в щеку, ушел, пару раз обернувшись…
Они встречались много–много раз, гуляли, мечтали и шептались о потаённом, потом Марфа становилась Маринкиной наперсницей, слушала, пообещав хранить тайну…
Наступило новое лето, Роман привез на дачу фотографии с московских вечеринок и пригласил Марину посмотреть их. Черно–белые карточки, небольшие, хорошо выдержанные, с четкими контурами, немного скручивались, цеплялись друг за друга уголками, а когда рассыпались, Марина увидела, как на одной из них Ромка обнимается с чужой девчонкой, гладит ее по голове, танцует, положив голову ей на плечо.
Марина тогда вскочила, метнула фотографии в притихшего Романа и, не сказав ни слова, убежала к себе на дачу. Через день соседи вдруг уехали. Мать девочек еще пару раз приезжала, жила на выходных, собирала урожай и исчезала. С соседкой она так и не говорила. Всё еще звенел в её ушах Маринкин голос, причитающий и горько всхлипывающий…
Рома пытался звонить подружке, но Марфа строго оберегала сестру от ненужных волнений…
… Потом Роман уехал к дяде во Владивосток, прожил там несколько лет, плавая на барже и ворочая тяжелые сети с трепещущей в них рыбой. По субботам он бегал на переговорный пункт, набирал Маринкин номер и долго ждал, пока ее мать поднимет трубку и тихо прошелестит своё «Марины нет дома».
— Передайте, пожалуйста, что я звонил, что она всё неправильно поняла, я номер продиктую, вы передайте!
— Извините, я не знаю, кто вы, оставьте Марину в покое.
Марина отучилась, вышла замуж за друга–аспиранта. Родив Наташку, Марина гордо приехала на дачу, выставив коляску у дома и поглядывая на соседский участок. Но там было пусто. И в этот год, и в следующий, и несколько лет после…
Марфа похоронила мужа, когда племяннице было пятнадцать, переехала к сестре и стала жить с ней. На дачу они тогда уже не ездили, Наташа училась, Марина ходила по врачам, пробуя вылечить ноги, а дача ждала своих девочек, каждый раз слепо таращась на дорогу закрытыми ставнями…
Первым вернулся в детский мирок, заросший крапивой, Роман. Списали на берег, велели отдыхать и устроиться работать на сушу. Рома, повременив с трудоустройством, приехал на дачу, привел в порядок участок и стал ждать. Маринка вернется, уж очень любила она загородный домик и участок вокруг, не могла она предать его навсегда…
… И вот через много лет Марина приехала. Наконец–то…
… Утром над травой висел туман, а на дорожке возле дома стояли мелкие, прозрачные лужицы.
Роман сидел за столом и завтракал, когда в дверь его дома кто–то постучал.
— Да! Да, войдите! — крикнул он и, протерев рот рукавом, вскочил.
Дверь открылась. На пороге стояла Марина. На ней было простое, нежно–кремовое, с плиссированной юбкой платье, на плечи женщина накинула темную шаль.
— Роман Павлович, я тут вашу беглянку принесла. Запуталась у нас в сетке, что у крыльца валялась. Вот…
Марина протянула мужчине мокрую, пищащую кошку.
— Агатка! Ну что же ты так! А я–то думаю, куда ты пропала!
Роман осторожно взял питомицу и прижал к себе.
— Спасибо, Марина. Ты… Вы проходите, чаю?
— Давай, спасибо. Мои еще все спят. А я вот что–то рано проснулась.
— Как в детстве, — улыбнулся мужчина и, придерживая одной рукой кошку, поставил на стол чашку и плеснул в нее заварки…
…Марфа проснулась от глухого крика.
— Наташа! Наташка кричит! — подхватилась женщина, кое–как оделась и, сунув ноги в старые резиновые сапоги, выскочила во двор.
Крик слышался из–за дома, оттуда, где были заросли малины и ежевики.
Марфа бросилась туда, поскользнулась на мокрой траве, упала, подвернув ногу, закричала, зовя сестру, и, поднявшись, поспешила дальше.
— Мама! Мамочка! — Наташа задрала голову вверх и смотрела, как там, высоко, где кончалась глубокая труба колодца, сияло теплом утреннее небо.
Но вот просвет закрыло лицо тетки.
— Наташа, ты как тут оказалась?! Бедняжка, я совсем забыла предупредить тебя о колодце! Ты упала, сильно ушиблась?
— Я решила посмотреть, что там виднеется в зарослях, наступила и упала сюда. Рука болит. Наверное, перелом. Я не могу выбраться, тут скользко и холодно…
— Подожди, я Ромку позову. Потерпи, родная!..
…Марфа Степановна ворвалась в дом соседа и с порога выпалила всё, судорожно втягивая ртом воздух.
— Что? Наташа упала в колодец?! — Марина вскочила и испуганно посмотрела на Романа Павловича…
Мужчина, поняв, что одному ему не справиться, позвал подмогу. Мужчины вытаскивали постанывающую Натку и уговаривали ее потерпеть.
А Марина стояла рядом и причитала, уговаривая их быть осторожными…
…— А вы были женаты? — спросила вдруг Наташа, сидя в машине, пока Роман вез ее в травмпункт на своей «Волге».
— Нет, — пожал плечами мужчина. — Однажды я понял, что не создан для семьи.
— Отчего так?
— Ну, понимаешь, это как будто тебя привязали за веревку, разрешили ходить только лишь недалеко, а чуть что, дергают обратно. Не моё это.
— Вы такой любвеобильный, что не можете жить с одной?
— Нет, я скорее однолюб. А любовь моя, Наташенька, перестала быть со мной. Давно перестала…
… Вечером, когда Наталья, красуясь новым гипсом, сидела на крыльце в глубоком кресле и куталась в плед, Марина, Марфа и Роман Павлович суетились на кухне. По дороге из города Рома накупил много всяких вкусностей, решено было устроить пир по случаю Наткиного спасения…
… — Я знаю, ты тогда уехала из–за фотографий, — тихо сказал Роман, подойдя вечером к Марине. Она стояла у дома и всё смотрела в высокое, черное, с серебряными кристаллами небо.
— Какая разница? Да, из–за них. Неприятно, заешь ли, смотреть, как тебя обманывают.
— Я не обманывал, Марина. Та девчонка на фотографиях, я пытался тебе рассказать, Марфе говорил, но она не поверила, в общем, та девушка была просто моей двоюродной сестрой. Они с дядей приехали в гости, вот я взял ее на вечеринку. Я не думал, что со стороны это так смотрится, мы с ней просто хорошие друзья…
— Да ладно, столько времени прошло. Вся жизнь прошла. Забудем.
— Я рад, что у тебя есть дочь, семья, что не стала пытаться женить меня на себе. Ничего не вышло бы. Я несемейный человек.
— А жаль, — пожала плечами Марина. — Ты многое потерял. Семья это твой мирок, где всегда тепло. Ну, или почти всегда… Спасибо за Наташу, за вечер, шашлык был вкусный, все же только мужчина может сделать такой. Спокойной ночи, Рома.
Женщина устало вздохнула и ушла в дом, а Роман долго еще стоял и смотрел в небо, стараясь не пропустить падающую звезду.
Он хотел загадать желание, вернуть всё вспять, да только знал, что этому не бывать…
А дом, улыбаясь, смотрел на темную мужскую фигурку, потом, запустив в нее желудем, прогнал прочь.
— Болтун! — проскрипела дверца, впуская внутрь прохладный летний ветерок.
Марина долго ворочалась, сон не шел к ней. Но, пожалуй, сегодня она впервые поняла, что жизнь ее сложилась именно так, как должно, и не о чем тут жалеть.
— Надо позвонить мужу, — подумала она. — Надо обязательно позвонить, сказать, как я его люблю…