— Ты пей, чай, пей. Крепкий, сладкий чай, что может быть лучше, когда в душе тревога, — говорила тётка Авдотья, причмокивая губами, рассасывая кусочек рафинада во рту.
— Вот раньше-то рафинад был, что твой камень. Его в рот положишь и две чашки чая с ним выпить можно было, как он медленно таял. А сейчас глоток сделала и нет рафинаду, только сладко на языке.
Любил я к тётке Авдотье на хутор приезжать. От деревни только и осталось, что пять домов. А её дом стоял за рекой на пригорке, как бы от всех отделённый и казался маленьким государством. Жизнь на её хуторе текла в совсем другом измерении.
Помню, ещё в детстве, когда мама в первый раз привезла к ней, меня поразил вид хутора. Дом со всех сторон был окружён высокими липами. Они, как исполинские стражники, охраняли его от невидимых врагов. Даже при самом легком ветерке деревья шумели, и в шелесте листьев было какое-то умиротворение. А во время цветения липы стражники гудели, и это напоминало какое-то магическое пение. В такие моменты я замирал, прислонившись к стволу дерева и мне казалось, что я слышу как внутри него кипит жизнь.
Ульи с пчёлами стояли за домом и были огорожены низеньким забором.
— Смотри, Митька, не ходи к пчёлам. Они не злые, но не любят, чтобы на их территорию чужаки заходили, — говорила тётка Авдотья, приглаживая мои непослушные волосы.
— А почему ты туда заходишь? — обиженно спросил я. Очень уж не хотелось чувствовать себя чужаком пусть и в глазах пчёл.
— Потому что я знаю как с ними надо разговаривать. И голос они мой знают. Вон, даже Трезор к забору близко не подходит, — услышав своё имя, пёс, дремавший на солнышке, поднял морду и замахал хвостом, заметая мусор.
Липовый мёд, который тётка Авдотья качала в середине августа, был ароматным. Особенно мне нравился в сотах, их потом ходишь по двору и жуешь, как жвачку, а во рту вкус мёда.
Мама заболела, когда мне семнадцать лет было. Тётка тогда всякие настойки ей привозила. Мама улыбалась, благодарила, и ставила их в полку. Я у неё тогда спрашивал, почему она их не пьёт, ведь прополис , это волшебное средство, как говорила тётка Авдотья.
— Буду пить, сынок, буду. Вот только лекарство закончу, так и за настойки примусь.
Так и простояли они у неё в полке два года. А когда мама умерла, то тётка Авдотья в голос рыдала:
— Ах, надо было мне к вам переехать. Уж я бы её заставила лечиться тем, чем деды наши лечились.
Как знать помогли бы её настойки, но теперь уже ничего не воротишь. Да и сама тётка Авдотья сильно сдала после смерти матери. Своих-то детей у неё не было, вот и считала детей брата своими. А иначе ведь и быть не может. Семья на то и семья, чтобы все друг другу своими были.
Я хотел забрать её к себе, чего одному-то в квартире жить. А тётка ни в какую.
— Да ты что, куда ж я без своего хутора. Там вся моя жизнь. Там липы мои, которые ещё мой дед садил. Помню я маленькая была, а он мне говорил вот мол, Авдотьюшка, я помру, а эти липы будут тебя охранять. Ведь так и было. Так и охраняли меня липы. Много горя в жизни выпало, а стоит только подойти к одной из них, прижаться щекой к прохладному стволу, так сразу так покойно на душе делается. Нет, никуда я со своего хутора не поеду, — стояла на своём тётка.
Да и хорошо, что она не уехала. Мне к ней ездить не в тягость и самому отдых для души нужен. На хуторе всегда тихо, не считая редкого перебрехивания дворового пса Федьки с деревенскими собаками за рекой.
А летом вообще можно ловить дзен, выйдя в чистое поле и, подставив лицо солнцу, слушать музыку ветра.
Правда слабеет тётка Авдотья с каждым годом всё сильнее и сильнее. Вот и ульи в прошлом году продала. Теперь замолчали липы, перестали гудеть, только несмело перешептываются, распространяя по всей округе одуряющий аромат липового цвета.
А я всю голову сломал, думая, где бы найти того самого рафинаду, кусочек которого положишь в рот и можно две чашки чая выпить, а он всё во рту перекатываться будет.
