Запыхавшись во двор вбежала Валентина, нараспашку махнув дверцей деревянной калитки. Отпрыгнув от злющего заливающегося лаем кобеля на цепи, взялась за ручку двери, перевела дыхание. Надо было отдышаться, нельзя так вот – с разбегу – в чужой дом.
Она постучала громко и решительно. Невероятно долго, шаркая ногами, к двери подходила Прохоровна. А когда открыла, Валентина шагнула в дом мимо нее, как мимо тени.
– Ольга! – крикнула она в глубину дома, – Ольга, выйди-ка!
Из-за штор, висевших на дверном проёме, показалась Ольга, а за ней и мать ее – Клавдия.
И у Валентины вдруг кончились силы. Как будто все их она потратила на этот забег.
Она бежала прямо по песку, не в силах была даже обойти песчаные натеки от реки, чтоб не запылить тапки. Но она не разулась, прошла к табурету и упала на него.
– Говори, давай. Что ли от моего Андрюхи понесла? Честно говори …
Их станица лежала в низкой пойме между Доном и его притоками. Весной, в пору паводков, колхозные поля заливала донская вода, а когда воды Дона уходили в теплые моря, напоенная земля щедро одаривала силой. И вот тогда – только работай, только трудись – и год будешь сыт.
И сегодня был день как день. И беды ничто не предвещало. Весь день Валентина была в полях колхоза, а как пришла – в своих полях. Устала, как лошадь.
Но наконец-то весна послала теплые деньки, и вечером, несмотря на эту всепоглощающую усталость, бабы выползли на скамьи. Вышла и она.
Там и узнала Валентина, что Ольга беременная.
– Урожайным год будет – столько девок брюхатых …, – вставил сидящий рядом дед Кузьмич.
Новость, конечно, по станичным меркам, знатная, да Валентина – не любительница о чужом рассуждать. Так – значит так. Захотела девка родить – так и пусть.
Ольге уже было за тридцать, а замуж она так и не вышла. Жила с бабкой и матерью в одной хате. Хозяйством обросли, коров держали, сепаратор имели и маслом торговали на рынке. Зажиточный у них дом.
Ольга – здоровая, крепкая. Немного грубоватая и резкая, но добрая девка, в помощи никому не отказывала, коль попросят. И в колхозе её уважали.
Только вот этим вечером, когда разошлись все, и на скамье остались лишь три кумушки, Валентине и поведали:
– А ведь поговаривают, Валь, что Ольга-то от твоего сына носит, от Андрюхи ребёночка ждёт … Так вот. Осенью у них случилось. Говорят люди…
Андрей был женат, у Андрея росли двое мальчишек, любимые и единственные на пока внуки Валентины. И Любаша – невестка, до того славная. Работящая, красивая, образованная. Она приехала к ним по распределению и до декрета работала в местной школе учителем математики!
Валентина дома в тот вечер сидеть не смогла, рванула к Ольге, хоть и жили те на самом краю станицы, на берегу впадающей в Дон речушки.
– Говори, давай, что ли от моего Андрюхи понесла? Честно говори …
Ольга потупила глаза и кивнула. Тут влезла её мать, дерзкая и смелая тетка Клава.
– А мы и не навязываемся! Сами вырастим, вам-то что? Претензий у нас никаких нету к вашему Андрюшеньке! Пусть себе и дальше живёт, своих детей ростит…
– Мам, прекрати, – вмешалась Ольга, – Уходите, тёть Валь. Нечего тут разборки устраивать. Нормально все.
Валентина тяжело встала и, видя, что Ольга идёт за ней, вышла из дома. Уже вечерело.
Она остановилась и обернулась к Ольге. Половина лица её были освещены светом окна.
– Грех какой, Ольга! Грех, бесстыдница ты. Разве можно чужую семью разбивать? Разве можно детей отца лишать?
– Так разве я претендую на их отца. Что Вы? Не собираюсь я с ним любовь крутить больше. И близко не подойду. И не подпущу.
Валентина замолчала, такого поворота и такой прямоты она никак не ожидала. Думала, там любовь…
– Так ты что, только ради … Ради …? – Валентина показала на живот Ольги, сейчас и слов не находилось.
Ольга вздохнула, подержала паузу, а потом вдруг четко сказала:
– Вот что, тёть Валь, не от Андрея я беременна, забудьте. Пошутила, считайте. Шутканула, а тут сплетни и разошлись, – Ольга развела руками, – От другого совсем беременна. Не волнуйтесь так. Живите спокойно.
Валентина вытаращила глаза. Она уже ничего не понимала. То – от Андрея, то – нет.
– А от кого тогда?
– Аа, – Ольга махнула в сторону Дона, – С реки надуло …
– Так ведь кумушкам нашим разе докажешь теперь. Все шепчут – от Андрея. А если Любаша узнает? А ведь узнает! Что тогда? Развалишь семью! Ох, Ольга! Вот ты гадина! … Хорошо бы, не от Андрея-то …
– Не от него. А со станицей что-нибудь придумаю.
«Вот и ладненько, вот и хорошо, коли так» – успокаивала себя Валентина по обратной дороге.
На берегу стояли плетеные корзины и сушились рыбацкие сети с деревянными поплавками и каменными грузилами. Крепко пахло рыбой, рекой, и Валентину это успокоило.
Она разулась, зашла в реку и умылась. Холодная вода резанула ноги. Вот и хорошо, отойдут от дневного бега, скинут гири. Вот и хорошо.
Надо было успокоиться. Надо дома не подать виду, чтоб Любушка её волнения не учуяла. Теперь надо было поговорить с Андреем потихоньку. Ох, надо. Что ж это, совсем сдурел, оболтус! Ведь это надо – от такой жены на сторону побежал … Или не побежал? Да поди их разбери!
Говорили этим же вечером, уж почти ночью за сараем. Валентина шептала, рассказывала о своем визите. Андрей рассеянно смотрел по сторонам, курил, молчал.
– Короче, не твой это ребенок. Не твой! И стой на этом …
Через неделю зареванная Любушка собирала чемодан. Слух дошел и до нее. Собралась уезжать, забирать мальчишек.
Сколько сил положила Валентина на то, чтоб ее удержать, и ревела, и на колени падала.
Андрей тоже молодец. Увел её куда-то к реке, целый вечер там гуляли, беседовали. А Валентина тем временем блины пекла. На нервной почве переборщила – высоченная гора блинов возвышалась на столе. Внуки баловались, проделывали в блинах глаза, лепили их на лица.
Когда уж искупала и уложила их, вернулись дети. Любаша уже спокойная.
А Андрей махнул на мать рукой, мол, молчи, мать, … нормально все.
А вскоре на поле Валентина услышала очередные сплетни. Мол, у Ольги мужичок появился, правда, постарше её будет.
Бабы смеялись – ходил-ходил Федор на ферме за Ольгиной матерью, за Клавдией, да на дочь переключился.
– Старый солдат на двоих стараться рад, – зубоскалили станичницы.
Валентина ликовала. Вот и ладно, вот и об Андрее её позабудут, вот и у Ольги жизнь сложится, и у ребёночка – отец …
Как только думала она о будущем ребёнке, нападала на неё тоска. А коль и правда Андреев? Но мысли эти гнала … Ни к чему они.
Осенью Ольга родила дочку. Говорят – на себя только записала, без отца …
А чего так? Отговаривалась, что выгоднее, хоть и есть отец – Федор. Федор не отрицал, кивал, но при этом опускал глаза, сердился и уходил от разговора.
Казалось, об истории с Андреем все уж и забыли, но Валентина никак не могла забыть. Она сама себя убедила, что девочка у Ольги от Федора, но вновь и вновь перебирала в памяти тот разговор с Ольгой, вспоминала её первоначальное признание.
Шли зимние дни. Высвистывала ветрами снежная пурга. На ферме пришлось дежурить, поддерживать печь. И однажды утром на дежурстве услышала она, как подъехали сани. Впереди – утренняя дойка. Ночью мело, и Валентина переживала – пройдет ли лошадь. Она вышла на крыльцо фермы и вдруг, в отблеске лунного света случайно увидела, как Федор, сидя на санях, крепко обнял одной рукой и трижды поцеловал в закутанную шалью щеку … мать Ольги, Клаву.
Ошарашенная Валентина, вошла внутрь. Нет, зятья так не целуют. Нет.
И как-то быстро, как будто, кто-то случайно переставил мысли в голове неверно, или сама их запутала специально, но неумело, а теперь они вернулись на свои законные места, пришло осознание: подговорили они Федора, чтоб обелить Андрюху, чтоб не губить его семью, чтоб слухи станичные размести. Подговорили, и взял он грех на душу – с Клавой подживает, а всем говорят, что с Ольгой – дочерью.
Об этом своем открытии Валентина умолчала. Хоть бы не прознал никто, не узнал то, что случайно узнала она.
А весной возвращались они с Андреем вдвоем с базара. Много осталось у них картошки, решили продать. Да ещё кое-что. Настроение было бодрым, несмотря на усталость. Сегодня удалось продать почти все.
Андрей сидел на переднем сиденье телеги и лихо махал кнутом. Рыжие вислозадые кобылы резво шагали вдоль поля.
«Статная фигура у сына, дородная. Такими же и внуки будут, – подумала Валентина, – А может и внучка…» – и это думалось уже не впервой.
Она давно хотела с Андреем поговорить об этом, но какое-то непонятное чувство останавливало её: в этом чувстве были и жалость к сыну, и обида на него, и стыд, и горечь…
Но сейчас она решилась. Говорила только она, Андрей дёргал вожжи и молчал.
– И вот я все думаю: расти будет рядом родная внучка, а мы вроде как в стороне … Али нет, Андрей? Али и не наша она вовсе? – закончила Валентина.
Андрей помолчал. А потом вдруг глухо, так что Валентина еле расслышала, спросил:
– Ну и что ты предлагаешь делать?
И по этому глухому голосу, по опавшим плечам сына, Валентина поняла: не одна она мучается в своих думах, сын тоже весь извелся. Тоже, поди, не сладко осознавать, что дел натворил, ребёночка целого, а признаться – не смей …
– Так ведь и не знаю, – ответила мать.
– Вот и я, – Андрей снял фуражку, вытер ей лицо и надел опять, – Уехать уж думал, так ведь от себя не убежишь. И дочка никуда не денется.
Валентина промолчала. И что тут скажешь?
***
А Андрей уже в тысячный раз вспоминал тот день, мысленно перебирая все события того вечера. И что на них с Ольгой тогда нашло? Знали они друг друга давно, учились в одной школе. И никогда она ему особо и не нравилась.
Сначала они, развесёлые и хмельные, вместе отплясывали на свадьбе Бирюковых. Потом Андрей ушёл в компанию мужиков, а Люба заспешила домой, к детям.
А потом опять началась пляска. Ольга – знатная танцовщица и частушечница, бойкая и лихая.
Как-то оказались они одни на задворках дома. И нашло на него, захотелось озорство продлить, начал он Ольгу покрывать поцелуями. Она посмотрела тогда на него так серьезно и … поддалась.
А его захлынуло наслаждением так, что не думал тогда ни о чем. Дурак… Голова тогда, видать, отключилась, от вина, от музыки звенящей в голове, от откровенных частушек, от пляски …
Один единственный раз жене изменил, да и то – ребенка заделал …
Теперь как быть? Как не облить свою семью грязью? И как жить рядом с подрастающей дочкой и смотреть ей в глаза?
По весне Валентине удалось на девочку взглянуть – гуляла Ольга по станице с коляской. Бабы зазаглядывали и загутарили кто-что…
Кто говорил: вся в мать, кто на Федора, де, похожа, кто – мол, бабка вылитая.
Заглянула и Валентина. Дитё, как дитё. Милое, щекастое и немного похожее на мать и на маленького Костика, её внука, сынишку Андреева. Валентина старалась эмоции не проявлять.
Ольга улыбалась:
– Мала ещё. Подрастет, увидим на кого…, – сказала.
А Валентине вдруг показалось, что для неё Ольга это сказала – лично. Она заволновалась. Но Ольга улыбалась и смотрела на девочку. И Валентина вдруг поняла: как же сильно хотела Ольга ребенка – глаза ее светились неимоверной любовью и гордостью.
И Валентине вдруг и самой так захотелось девочку на руки взять, понянькаться. Так захотелось, что ушла она домой от греха.
Все, что нужно было Валентине, так это – сохранить семью сына. Лучше помалкивать, лучше засунуть в дальний, самый темный угол души эту боль, перетерпеть, смотреть на малышку глазами чужими и не думать, что в ней течет родная кровь. Лучше так!
Так Валентина и поступила впредь. Больше с сыном об этом они не вспоминали. Вернее, не говорили об этом вслух, но думали и не могли забыть, наверняка, все.
В станице тоже угомонились. Сплетня хороша новизной. Об Ольге подзабыли, она была славной матерью, и было ясно: в обиду себя не даст, ответит так, что мало не покажется.
***
Не забыла об этом и Люба. Как забудешь? До конца так и не смогла простить. И все думала и думала. Она уже была уверена, что Андрей сильно раскаивается, что верен теперь, что любит ее, но …
Боль не отпускала. А сердце …
Она все думала о муже. Тогда, когда гуляли они у реки, он сознался – был грех. По дури, по пьяни, но был. Сказал, что утопится, если Люба уйдет, не сможет жить без нее, без сыновей. Так клялся, что поверила. Поверила – не уехала. Хоть душа и не перестала болеть обидой.
Летом Любаша отправилась вместе с мальчиками к себе на родину, в Волгодонск. Просто погостить, показать бабушке внуков. А ещё встретиться и со своей бабулей. Со своей любимой бабушкой Дусей, которая в судьбе её и в воспитании сыграла роль немалую.
Баба Дуся была стара, жила она рядом с церковью святого Василия , была верной её прихожанкой.
Вот ей-то Люба и раскрылась, когда приехала к ней от матери с ночлегом. Рассказала о своей беде.
– Как забыть, бабуль? Как?
Баба Дуся стучала спицами и слушала. Потом прекратила вязание, опустила морщинистые темные руки на колени, помолчала. В тишине было слышно, как стучали старые ходики.
– Да разве забудешь? Не-ет. Уж не забудешь, Любушка, никогда не забудешь. В писании ведь как говорится: муж и жена – плоть едина. Вот представь, что человеку руку оторвало, разве забудет он потом, хоть и годы пройдут? Верно, не забудет.
– Так и как жить теперь? Или нет выхода? – Люба ждала подсказки или хотя бы поддержки.
– Предательство это. А оно так ранит, что и убить может. И уж никогда в вашей семье не будет такого счастья и радости, которые могли бы быть. Горький привкус останется. Но вы привыкнете к нему. Андрей будет совершать некий подвиг покаяния, а ты – подвиг прощения. Так и будете жить.
– Тяжело ведь так жить, бабуль. И ему, и мне тяжело.
– Тяжело, – бабушка вздохнула, посмотрела на своё вязание, но вязать не начала, положила опять руки на колени, – Вот что я тебе бы посоветовала: поговорите об этом, обо всем честно поговорите, ничего не скрывая о чувствах своих расскажи ему.
– Так ведь как честно-то? Мы о дочке его вообще не говорим. Отмалчиваемся, как будто её и нет.
– Так ведь, есть. И совсем безвинная душа, дочка-то. Недоговаривая, вы ещё больше душой кривите, как будто лжёте. А ведь семья – это доверие и правда. Как без правды-то? Получается камнем между вами так и лежит эта измена, так и будет лежать, если говорить о ребенке не будете, если не примете его. Ее то есть. Как зовут-то девочку?
– Не знаю я, бабушка. Говорю же – не говорим о ней, – в душе у Любы шла борьба, – Так, а в станице что скажут? Коли признает он дочку…
– В станице? Так ведь люди говорили, говорят и всегда будут говорить, рот не завяжешь. Вот и подумайте, что важнее для вас: между вами правда да прощение, или то, что в станице скажут?
Люба помолчала.
– Не смогу я! – резюмировала.
– Не всем дано уметь прощать до конца, – бабушка вздохнула и принялась за вязание.
– Так я же простила! – спорила Люба.
– Не-ет, Любушка. Это ты убеждаешь себя, что простила, а на самом деле так и не простила. Сама подумай…
И Люба думала, много думала. И пришла к выводу – бабушка была права. Нужно быть честной перед собой, и друг перед другом – до самых глубин, до конца.
Люба с детьми вернулась в станицу.
***
Валентина возвращалась с вечерней дойки, когда вдруг увидела в их дворе коляску Ольги. Сердце остановилось. Почти не дыша, она перешагнула порог дома. В груди заныло, стало что-то покалывать.
А в комнате – веселье, внуки покрикивают, веселятся и младенческий смех-колокольчик. Она зашла в зал. На диване сидят Люба и Ольга, улыбаются. Между ними – маленькая девочка, дочка Ольги, а мальчишки её смешат. Она заливается колокольчиком, глядя на их заигрывания.
– Бабушка, бабушка, смотри, как Наташка смешно смеется…, – и внук пощекотать малышку. Она опять залилась колокольчиком.
– Давай, мам, помогу, – увидела ее Люба и взяла сумки. Она понимала озадаченный взгляд свекрови.
– Здравствуйте, с праздничком, – Ольга собирала детские игрушки.
– И вас! – Валентина вспомнила, что сегодня яблочный спас.
Она сразу не стала ничего спрашивать Любу. Лучше потом. Она мыла руки под рукомойником, звенели капли в тазу.
А Ольга и Люба вышли из калитки, как лучшие подруги, и пошли по направлению к дому Ольги. Мальчишки катили коляску.
Валентина заметила, как оглядели их проходящие местные кумушки. Она и сама ничего не могла понять. Смотрела им вслед из окна, отодвигая герань и тюль, пока не исчезли они из виду.
» Чудеса какие-то, не иначе! Это ж где это видано, чтоб соперницу прям к себе в дом приводить! С ума что ли совсем сошла Любка!»
У Валентины сыпались дела из рук. Что делается-то? А вдруг да решила Люба разойтись с Андрюхой? Вдруг …
Эти мысли сбил приход сына. Стукнула калитка, Валентина думала Люба, побежала встречать.
– Ах, это ты, Андрюш. Андрюш, а ведь сейчас у нас Ольга была с дочкой!
Валентина ждала реакции, но сын копошился в сарае, он искал что-то забытое и нужное для работы, собирал в сумку. На её слова отреагировал спокойно.
– Я знаю, мам… Где ж эти клещи-то? …Они подружились, – не отвлекаясь взглядом, ответил сын.
– Как это подружились?
– Ну, так это… А вот они, нашел! – он положил в сумку находку, – … Это Люба так решила, мам. Я тут не при чем, но на самом деле даже рад. Это ж и хорошо. Теперь спокойно с дочкой вижусь, будет расти у меня на глазах, – он счастливо посмотрел матери в глаза, – А ты не волнуйся, с Ольгой у меня ничего нет и не будет… Я побежал, спешу…
И он помчался на работу.
А Валентина так и осталась стоять посреди двора, растерянная и озадаченная.
Как это? Разве бывает такое в жизни?
И она сама отговаривала его дочку признавать. Сама отговаривала, а душа изнылась вся … А теперь что? Что будет-то? Что люди-то скажут?
Валентина упала на скамейку во дворе. А что она может? Молодые все решают сами теперь. Верно ль, не верно ль. Ошибаются сами, дела творят сами, а потом сами и каются. И не слушают их советов, совсем не слушают.
Облака плыли рыхлыми как туман клочьями на ярко-синем небе. Валентина наблюдала, как таяло у неё на глазах одно облако, будто растворялось. Сердце почему-то успокоилось, застучало мерно и ровно, так, что даже потянуло в сон.
Что она может сделать теперь? Да ничего. И пусть молодые сами разбираются.
Наконец, вернулась Люба с детьми. Свекровь, которая привычно всегда крутилась по хозяйству, которую нельзя было заставить отдохнуть, тихо сидела на скамье, глядя на небо.
Люба поняла – ждёт объяснений. А как объяснить, чтоб поняла? Но она попробует … Чуть погодя, попробует.
А Валентина, как почувствовала – Люба, конечно, расскажет все, только вот детей угомонит и расскажет.
Вечером, когда и Андрей и дети уже спали, Люба пришла в комнату Валентины.
– Двигайся, мам, с тобой полежу. Устала нынче. Ждёшь ведь…
– Так, как не ждать, Люб? Жду…
И Люба рассказала.
Рассказала, как болела душа за измену Андрея, сколько передумала и как тяжело было. И ведь обоим тяжело. А как о ребенке подумают, вдвойне тяжелее.
– Так жить нельзя было, мам. С этим камнем жить нельзя! Надо либо расходиться, либо до конца, до самой чистой правды каяться. И Андрюхе тяжело, и мне. Вижу же, что жалеет о содеянном, а сделать уже ничего нельзя, не повернуть вспять, не исправить…, – Люба вздохнула и продолжила рассказ.
Набрала она молока и отправилась в дом Ольги, у тех сепаратор был и к ним многие ходили. А там во дворе Прохоровна с малышкой нянчиться. Видит она уж плохо, Любу не признала, легко девочку ей на руки и отдала.
А тут Ольга с огорода – глаза выпучила, испугалась. Чего, мол, пришла? Ведь враги, вроде как… Похоже, что и за дочку испугалась. Вот до чего эта озлобленность довела.
– Я решила поговорить с Ольгой честно и откровенно. Сказать, что знаю все, что рассказал давно все Андрей, что простила. Попросить, чтоб дочку Андрею хоть показывала. Но сначала пошли мы молоком заниматься. Она молчит, спиной ко мне стоит, молоко льет. А потом вдруг как на колени бросится,как заревет. Это Ольга-то, понимаешь?
Валентина понимала, что имеет в виду Люба. Ольга в станице слыла дерзкой и смелой, слёз её никто никогда не видел, а тут …
Люба продолжала:
– Говорит: прости, «говорит: виновата перед тобой так, как никто. Удаль тогда страшная нашла, думаю, а что ж я в девках-то пропадать буду! А когда поняла, что беременна, испугалась, а потом обрадовалась. Разве думала о тебе тогда, да о детях? Не думала. О себе только думала …» Она много говорила. Столько своих мук рассказала. Говорит, на людях-то улыбаюсь, а домой прихожу и реву. Вот и Федора врать просили, чтоб обелить Андрея…
Валентина слушала и не понимала.
– Люб, так ведь и мужика увести хотела. Разве прощают такое? Разве можно такое простить?
– А если я ее не попробую простить, то и его не прощу никогда. Если ребенка не признает он, так и будет несчастным всю жизнь со мной. А зачем мне несчастный муж и семья несчастная, всю жизнь с комком в горле жить? Тогда уж разводиться лучше … А я люблю его …– Люба заплакала.
Валентина крепко обняла невестку и поцеловала в лоб.
– Ох, Любонька моя! Сколько ж беды сынок мой натворил! Ты уж и меня прости!
– А Вас-то за что? – сопя, спросила Люба.
Валентина села на кровати, надела тапки. Подошла к комоду и зачем-то убрала волосы в гульку. Это признание надо было сделать с убранными волосами. Люба тоже села.
Валентина встала перед ней и выпалила:
– Так ведь бегала я к ним тогда. Раньше тебя слушок услышала. Кричала на Ольгу, разборки учинить хотела. А она говорит – «не Андреев сын, и придумаю что-нибудь для того, чтоб слухов не было.» Вот и придумали они с Федором-то. А я ведь знала, давно знаю, что с Клавой он живёт, а не с Олею, – Валентина присела на кровать, погладила свои колени, – Больно мне, Любушка, за тебя было, ох, больно! И Андрюхе говорила, чтоб не признавал дитя … Все не так делала получается? Все совсем не так, как ты сейчас …
Люба помолчала, а потом спокойно так заговорила.
– Я вот думала, что только мы с Андреем в этой лжи мучались. А вон нас сколько. И Ольга, и Вы, и Федор даже … Кругом лгали все. А разве во лжи будет счастье? Мы сами себя и обкрадывали. Вот теперь я ещё больше уверена, что правильно поступила. С Ольгой задружим может, хорошая она вообще-то. Посмотрим там. А Наташа маленькая и Вам внучкой станет. Может боль не уйдет вовсе, но утихнет точно … Она уже утихла.
В этот вечер Валентина уснула удивлённая таким поворотом, немного волнуемся ожиданием будущего, но спокойная.
Вот ведь молодежь! Все по-своему решают они нынче, совсем не так, как положено. А как-то и вроде правильно …
***
На любимой станичной завалинке собрались вечерять станичницы.
– Вона, Ольга идёт с дочкою, – увидел кто-то, и все поглядели на Валентину.
Сейчас слух о том, что Андрей признал дочку, а Люба подружилась с Ольгой был самым невероятно-пересказуемым.
– Наташа, внученька, – навстречу идущим шагнула Валентина.
Неуверенными шагами протянув ручки малышка побежала к ней, и Валентина подхватила её на руки и чмокнула в щёчку.
Вся завалинка смотрела на эту картину.
– А Андрей-то – мужик! Признал-таки дочку. Счастливы будут с Любой они. Сча-астливы, – потянул-предрёк старый Кузьмич, глядя на Валентину с внучкой на руках, – Потому как сильные оба, сильные и мудрые. Правда – она всегда важнее, – сказал он, повернувшись ко всем.
