То лето запомнилось тем, что моя подружка Берта очень сильно изменилась. Конечно, может быть, эти изменения произошли гораздо раньше, просто я слишком давно ее не видела. Вживую мы общались в основном летом, когда приезжали отдыхать в деревню из разных городов.
Я помнила ее совсем маленькой девчушкой: помнила, как она рассекала на велосипеде в желтом сарафане, из-за которого напоминала бабочку-капустницу, строила замки из песка на берегу речки и до смерти боялась ужей.
Потом мы несколько лет подряд с семьёй ездили в Турцию (признаю, она была гораздо заманчивее нашей глубинки), затем отдыхали в Египте. И когда мы вновь решили провести отпуск на родных болотах, я Берту едва узнала — она стала старше. И дело было даже не в внешнем облике. Хотя и он изменился — куда-то делись следы поцелуев солнышка, веснушки, когда-то щедро рассыпанные по ее лицу, ушла наивная голубизна глаз, придававшая Берте сходство с хорошенькой куколкой.
Она неожиданно стала более цельной, взрослой и… Более странной, что ли? Весь ее вид будто говорил: «Я знаю то, чего не знаешь ты. Но не уверена, принесли ли мне эти знания счастье.”
Поговаривали, будто её бабка колдует и несколько лет назад начала учить внучку своего ремеслу. Так ли это, я точно не знала, только у порога избы бабушки Берты все время толпились люди: кто-то просил старушку излечить его от болезни, кто-то шел с просьбой о богатстве, кто-то хотел любви.
Когда-то ведьм побаивались и от них шарахались. Сейчас благодаря массовой культуре ведьмовство кажется чем-то не столько опасным, сколько интересным и таинственным. Как только мы, подростки, прознали, что бабушка учит нашу Берту колдовать, мы тут же начали приставать к ней с расспросами.
В тот вечер мы, повзрослевшие друзья детства, сидели у костра. Разговор не клеился, он так или иначе возвращался к Берте и её новому «хобби». Раньше Берта была той ещё болтушкой, сейчас же с большой неохотой делилась любимыми сведениями.
— Берта, Берта, а ты правда заключала сделку с дьяволом? — доставал её самый смелый парень из нашей компании — Паша (и, судя по его вопросам, — самый глупый)
— Что за чушь!
— А демонов видишь?
— Пашка, отвали!
— А ангелов? — прежде, чем оттолкнуть Пашку, Берта на секунду замялась, виной этому было воспоминание, мелькнувшее в её задумчивых лунных глазах.
Когда стало понятно, что Берта не «расколется», компания постепенно рассосалась. Никому не хотелось зазря кормить комаров.
Мы остались одни. Раньше мы могли разговаривать часами. Сейчас нас отделяла друг от друга пропасть разного опыта, разных знаний, разных потерь. Но Берта, видимо, почуяла: одно между нами осталось прежним — она по-прежнему может мне доверять.
— Так что там за история с ангелами? — как бы ненароком спросила я, стараясь не выдавать своего любопытства (признаюсь, у меня от него аж подрагивали колени!)
— Ты о чем? — фальшиво удивилась Берта, — нет никакой истории!
А врать за эти годы она так и не научилась!
— Э-э-эх! Ничего-то от тебя не утаишь! А ещё меня ведьмой называет! — Берта махнула рукой и засмеялась так открыто и звонко, что за оболочкой напускной таинственности я вдруг увидела прежнюю Берту — девочку, с которой мы заплетали друг другу косички. Она положила голову мне на плечо, как в раннем детстве, и повела свой сказ.
***
Эта история случилась два или три года назад. Я тогда только постигала азы нашего с бабушкой ремесла, только начала «видеть» (если ты понимаешь, о чем я). Я не могу рассказать о том, что мне пришлось для этого проделать, поскольку убеждена: не понимая всей опасности, ты рискнешь повторить и спятишь. Бабушка готовила меня два года, но я и сама чуть не спятила. Думала, знаю достаточно, но понятия не имела, с чем мне придется столкнуться!
Кто говорит: «Не так страшен черт, как его малюют», никогда не видел чертей! Это не сможет передать кисть ни одного, даже самого гениального художника. Представь, как сквозь лицо милого и, может быть, даже близкого тебе человека начинают проступать черты самого отвратительного создания, которое только можно себе вообразить.
Почувствуй! От него разит холодом и чем-то таким сладковато-мерзким, похожим на тухлое мясо. Он живет в дорогом для тебя человеке. Питается его слабостями, всячески их поощряет и толкает его на дно, а ты ничего не можешь с этим поделать, поскольку не имеешь права помочь без запроса, только чувствовать, глядя на победную ухмылку черта, как к горлу подкатывает тошнота, а к груди — страх, сворачивающий все твоё естество в жалкий дрожащий комок.
Для меня был шок, когда я узнала, сколько обитает вокруг нас страшных существ: чертей, бесов, лярв, неупокоенных духов и ещё много тех, названия которых я по неопытности даже не знаю. Бабушка рассказывала очень расплывчато – да, мол, есть мир, невидимый обычному человеку.
Но никто не предупреждал, что будет так страшно! Я несколько раз даже подумывала отказаться от этого, но «увидев» единожды, ты уже не забудешь, сколько вокруг всякой нечисти. Уж лучше видеть, чем просто знать, что они где-то рядом и могут подобраться к тебе в любую секунду. Я боялась даже засыпать: во сне человек наиболее уязвим, и мне казалось, в меня тоже могут вползти (Берта поморщилась). Ты не представляешь, что некоторые духи могут творить с людьми!
Это не как в фильмах, тело одержимого не бьется в конвульсиях и не взлетает в воздух. Даже на поздних этапах действия происходят не автоматически. Но темные сущности могут так изменить картину реальности человека, что он начинает творить то, отчего у самого полгода назад зашевелились бы волосы!
Кто-то становится наркоманом. Кто-то начинает «чернушничать» — мстить всем своим «врагам» (считая врагом любого, кто на него косо взглянул, а то и просто не понравился), а «получая» от мироздания, злится и «мстит» ещё сильнее.
А кто-то просто умирает (Берта уставилась на огонь, её лицо в отблесках пламени вдруг стало таким несчастным, будто она вспомнила какую-то глубокую личную потерю. Я попыталась проследить за её взглядом. Что ты там, милая, видишь?)
Как бы то ни было, я очень рано начала задаваться вопросом: где, черт подери, добрые духи? Неужели они оставили нас совсем одних? Почему я по пять раз на неделе сталкиваюсь с одержимыми бесами, но ни разу (представь, ни единого раза!) не столкнулась с одержимым ангелом!? Не видела, чтобы ангел подталкивал опустившегося человека на то, чтобы тот бросил пить и перестал колотить жену, всячески подстрекал его творить добро.
Смешно? Улыбаешься? А вот мне было не до улыбок. Я всерьез начала изучать этот вопрос: говорила с шаманами, колдунами и ведьмаками. Кто-то поднимал меня на смех. Кто-то пытался объяснить, почему это невозможно: «Ангел… ну, ты и удумала! Ты представь, какая это огромная светлая энергия! Да ни один человек не выдержит такую мощь. Людей бы просто разорвало от такого соседства!»
Те же, кто утверждал, что общается с ангелами, либо врали, либо оказывались одержимыми совсем другими сущностями (обмануть человека — для духа не такая уж сложная работа), либо страдали шизофренией.
Однажды я даже села на электричку и поехала к знаменитому Святогору. Знаешь этого старца? Его рекламой пестрит интернет. Конечно, Святогор — псевдоним для клиентов. Кто-то говорил, что он святой, кто-то, что он — ведьмак. Но и те и другие божились — лично чуяли ангельскую мощь за его спиной.
Признаюсь, я на многое не рассчитывала. Люди со столь пафосными именами, как правило, оказываются шарлатанами. Но Святогор действительно был силен. От него исходила странная энергия: мощная, светлая и… прохладная. Я поняла, почему все думали, что за его спиной ангел: казалось, будто он любит всё человечество. И в то же время не выделяет своей любовью никого конкретного. Он знал, зачем я пожаловала, до того, как я переступила порог.
— Когда-то и я был таким, — сказал старец, взглянув на меня мудрыми выцветшими глазами, — знаешь, — я бы очень хотел сказать тебе, что видел ангелов. Но нет.
— И я не знаю никого, кто бы их видел, — он вновь услышал мой вопрос прежде, чем я открыла рот, — честно говоря, я думаю, что их здесь нет. Место ангелов — на небе. Недаром есть легенда о том, что силы хаоса и силы порядка поделили мир. Порядку досталось небо, земля — хаосу.
В тот день я поняла: искать ангелов — бесполезно. И от этого мне стало так грустно, что хотелось завыть.
Я села на электричку. Вместе со мной ехал парень с темной сущностью за спиной. Я знала, что через пару лет она доведет его до нищеты. Какое-то страшное существо на другом конце вагона жрало энергию пассажиров, провоцируя их на всплески неприязни друг к другу. И снова — ни одного доброго духа, который хотя бы попытался это предотвратить. Ни одного.
Мой лучший друг Ромка в тот вечер праздновал день рождения. Настроение, конечно, было совсем не праздничное, но я купила подарок, принарядилась и, попытавшись забыть о магии хоть на вечер (я изо всех сил пытаюсь разделять её и личную жизнь), отправилась к нему в гости.
Именинник Рома из тех личностей, что с трудом уживаются в обществе людей. В нём есть какая-то отрешенность, будто он не совсем отсюда. Знаешь таких? Они одновременно пребывают здесь, на земле, и где-то ещё («Знаю!» — подумала я, взглянув на саму Берту, но промолчала).
Меня удивляла в Роме великая способность к слову. Когда мне было страшно и плохо, и я даже не могла рассказать, отчего (в последнее время я все меньше имею права рассказывать), он подбирал такие слова, от которых кружка чая переставала ходить ходуном в моих трясущихся ладонях, внутри становилось теплее и спокойнее и… светлее как-то. И дело было даже не в самих словах. А в том, КАК он это говорил. Он буквально укутывал фразами, как маминым пледом. Даже банальное «Все будет хорошо» Рома произносил так, что сразу хотелось ему поверить. «Избавитель от мурашек» — так я его называла.
В детстве он очень отличался от других детей: в школе на переменках читал Шекспира, свободно разговаривал с учителями, рассуждая о перипетиях истории, и спорил о том, какую эмоцию хотел вложить Шопен в тот или иной ноктюрн. Он ни к кому не подлизывался — у таких, как Рома, даже в мыслях не может возникнуть эта потребность. Те разговоры были вызваны искренним интересом и поиском равного собеседника.
Но у обычных детей такие «Ромы» вызывают желание как-то их «заземлить», добиться от них нормальных человеческих эмоций — ярости, злости, обиды. Их тихую отрешенность слишком часто принимают за слабость. Попытку проникнуться чем-то прекрасным — за желание выделиться.
И что уж там таить, в школе подобные «Ромы» частенько становятся объектами постоянных насмешек и издевательств.
Это так, лирическое отступление, сейчас поймешь, к чему оно. В тот вечер за столом пировали его лучшие друзья (что удивительно, друзья со школы!). Казалось, их ничто не могло собрать в одном месте, настолько разными они мне казались: Алла — эффектная блондинка, модель, с огромными охватами в инстаграмме. От гламурных инста-див её отличала старомодная томность и то, что раньше называли «благородной породой», аристократичностью. Казалось, она только что сошла с картин художника.
Глеб — ироничный качок и по совместительству замечательный скрипач. Веселый геймер Никитка.
Как выяснилось, они учились в одной из самых «отбитых» школ города. Ты понимаешь, о чем я? Или в твоем городе нет таких школ? Если нет, поясню: она стоит на самой окраине и большая часть учеников в ней плохо говорит по-русски.
То и дело до меня долетали истории о том, какие ужасы творились в той школе: сестренку моей подруги одноклассницы заперли в раздевалке и остригли ей волосы, потому что она в свои четырнадцать была девственницей (что по меркам бешеных одноклассниц считалось чем-то «отстойным»). За школой, по рассказам бывших учеников, устраивались чуть ли не гладиаторские бои, причем против старшеклассников иногда выставлялся совсем хлипкий пятиклассник, который, боясь ещё большей расправы, потом врал, что ребра у него сломаны, потому что он неудачно упал.
Когда я слышала что-то об этой школе, меня пробирало до мурашек, и я благодарила судьбу за то, что училась в рафинированной гимназии с гуманитарным уклоном. Конечно, нас грузили кучей дополнительных предметов, но подобного безобразия в ней никогда не творилось.
Когда все немного расслабились, начали вспоминать школьные годы.
— О, это был сущий ужас! — глаза Аллы расширились, будто в воспоминаниях она увидела филиал ада.
— Да уж! Как мы там выжили и остались психически и физически здоровыми — не представляю, — содрогнулся Глеб.
У одного Ромы, как оказалось, остались от школы самые радужные впечатления:
— Не помню ничего такого. Может быть, дело в том, что я был отличником, так сказать, на вершине школьной иерархии. Меня любили учителя, вот меня и не трогали, — простодушно заметил именинник.
От меня не укрылось то, какой скептис мелькнул в глазах Глеба, Аллы и даже Никиты (хоть он в этот момент и уставился в телефон).
***
В тот вечер Глеб вызвался меня проводить — ночью на улицах становится небезопасно. Мы шли, глядя, как в лужах играет лимонный свет фонарей. Убедившись, что никто, кроме пробегающей мимо кошки, не может нас подслушать, я спросила:
— Ромку не травили ведь не потому, что он — отличник?
— Все-то тебе расскажи, — улыбнулся Глеб, но я видела — за этой улыбкой прячется много боли.
Мне не нужно было, чтобы он сказал. Было бы достаточно, чтобы он вспомнил.
Все, что там было, я увидела сама. Это было похоже на сюжет из какого-то аниме. Я видела, как ребята, собравшиеся за этим столом, относительно адекватные из всего контингента, объединились. Как Алла прикрывает всех перед учителями, Никита помогает с информатикой, биологией, и точными науками. А Глебу приходится сложнее всего. Глеб защищает.
Видела, как Глебов кулак встретился с лицом парня, который хотел подкинуть в Ромин портфель кусок унитаза. Видела бесконечные разборки — как Глеба таскали то к завучу, то к директору — за то, что вступался за Ромку (его приходилось спасать чаще всех) и других ребят. За это Глеб считался самым отвратительным хулиганом, но выгнать его в более страшную школу, как это сделали бы в моей гимназии, не могли, поскольку более страшных школ в нашем городе не существовало.
Видела, как Рома, в свою очередь, не осознавая того, поддерживает всех иначе. На переменках в столовой всегда находит те самые нужные слова, произнесенные с правильной интонацией. Когда у Глеба трясутся руки от злости на несправедливость администрации и учителей, смотрящих сквозь пальцы на травлю, Ромин тихий голос словно счищает с Глеба боль. Он выводил их всех из мира, где существует только борьба и мрак, в мир, где ставят пьесы Шекспира и звучат ноктюрны Шопена…
***
— Так ты встретила Ангела или нет? Нашла то, что искала? — спросила я, заметив, что Берта слишком далеко ушла от начала истории.
— И да, и нет. Даже если ангелы и правда где-то совсем далеко, на небе, они не оставили нас одних, — сказала подружка, помешивая палкой мерцающие угли костра, — у людей есть люди.
— А ещё у людей есть кошечки, — добавляю, вспомнив, как кошка Снежинка слизывала слезы с моего лица в минуты отчаяния.
— И собаки, — улыбнулась Берта.
— И собаки.
