— На! Это теперь твое. Сама решишь, что дальше делать будешь.
Мария Степановна положила перед Ирой пачку старых писем, вытерла глаза краешком кружевного черного шарфа, и вздохнула.
— Давно надо было тебе обо всем рассказать. Но мать твоя против была. Не хотела тебе душу бередить. А теперь что уж… Можно.
Ирина осторожно коснулась выцветшей голубой ленточки на пожелтевших от времени конвертах. Что там? Кто и кому писал эти письма?
Ира до сих пор не могла прийти в себя после того, как Мария Степановна, придя накануне, чтобы помочь с организацией поминок и прочего, сжала ее руку и выдала:
— Пусть и неродная, а все ж таки матерью она тебе была… Надо по-людски все сделать!
Ирина тогда даже не сразу поняла, что произошло. Просто где-то далеко-далеко ударил колокол, в глазах потемнело, и она осела на пол, уже не услышав испуганного возгласа маминой лучшей подруги.
Мария Степановна захлопотала, хлеща Иру по щекам и пытаясь привести в чувство:
— Ох, Ирочка! Что ж ты так?! Разве ты не знала?!
Ничего Ира не знала и не ведала… Для нее мама всегда была мамой. Родной, любимой, самой-самой… Никогда и ничем не дала она понять, что Ира ей неродная дочь. Нежила и баловала, как и другие матери, а уж если ругала, то делала это так, что у Ирины даже сомнения не возникло ни разу. Чужих так не воспитывают…
Сердце ныло, и Ирина задышала так, как учила ее мама. Глубокий вдох, два коротких выдоха. Это всегда помогало, когда нужно было успокоиться. Но не сегодня.
— Давно ты знала? – Ира подняла глаза на ту, кого называла тетей Машей и знала столько же, сколько себя саму.
— Всегда. Это я Любе посоветовала тебя удочерить. Знала, что она о ребенке мечтает, а тут такой случай подвернулся.
— Какой случай? Расскажи!
— Да что тут рассказывать? Прочти вот и все поймешь. А что не поймешь – я тебе объясню. – Мария Степановна замялась, зачем-то поправила такой же, как у нее черный шарф на голове Иры, убирая непослушную темную прядь, выбившуюся из аккуратного скромного пучка, но все-таки продолжила. – Мама твоя просила, чтобы я молчала. Но это давно было. А теперь, я думаю, ты имеешь право знать. Все-таки это твоя жизнь. Мало ли… У тебя же больше никого…
Она похлопала Ирину по руке и тяжело уселась в потертое старое кресло.
Ирина чуть вздрогнула, но промолчала. Кресло было маминым. Тем самым, в котором Любовь Петровна Горина любила сидеть по вечерам. Ира, когда была маленькой, забиралась к ней на колени и могла часами сидеть, уткнувшись носом в мамину шею, и слушая сказки. Это были особенные сказки. Их не было ни в одной книге. Каждую Люба придумывала для дочери сама.
— Те, что в книжках, они для всех. А эти – только наши с тобой будут. Да, Ирочка?
Ирина с радостью соглашалась. Еще бы! Целый мир, наполненный великанами, единорогами, принцессами и чудесами, и весь твой собственный. Кто ж откажется?!
Став старше, она устраивалась у ног матери или на широком подлокотнике кресла, и просила:
— Мам, сказку!
Люба смеялась и целовала руки дочери.
— Ты же уже большая!
— Ну и что?! Меня теперь любить меньше надо? Мамочка, пожалуйста!
Истории, рассказанные матерью, для Ирины были отдушиной и средством от обид и огорчений. Подумаешь, Мишка обидел или с Леркой поругались. Все пройдет! Ведь, если верить маминым сказкам, главное, с людьми поступать так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. А это значит, завтра нужно прийти в школу, дождаться первого урока и протянуть Лерке мизинец. Спорить и ругаться не посмеет во время урока, да и простит сразу. Гордая же, но добрая! Самой мириться сложно, а дуться долго не умеет. А с Мишкой и того проще. Сам же попросит дать английский списать. Куда денется! Контрольная на днях. Вот и вся ссора.
— Не держи на сердце то, что не нужно, доченька. Обида ведь та еще подруга… Верная, но нехорошая. Ухватит под локоток, прижмется к тебе, и давай нашептывать, что ты самая-самая, а тебя никто не ценит. А так ли это? Может и сама ты где оступилась и кого-то обидела. Только вот подружка твоя новая об этом тебе не скажет. Будет твердить, что ты лучше всех и тебя просто не любят. Не слушай ее! Не надо! Если только не хочешь, чтобы она твоей единственной подружкой была.
Ирина маму слушала внимательно. И не просто слушала, а старалась жить так, как та учила. Мама же! Плохого точно не посоветует.
А потому сейчас Ирина даже мысли допускать не хотела, что мама молчала просто так. Если не рассказала сама о том, что Ира ей неродная, значит, так надо было.
Только вот… Все-таки шепчет на ухо заклятая подружка, насмехается:
— Значит, не верила, что ты ее поймешь! Не доверяла тебе!
Ирина потянула за кончик ленточки и письма с тихим шелестом разлетелись по столу.
Сколько их тут? Сначала показалось, что много. А на деле? Всего двенадцать. Конверты старые, затертые по краям. Видно, что эти письма читали и перечитывали много раз. Только вот, кто? Мама или кто-то другой?
Только сейчас Ирина заметила, что на конвертах в углу, возле марок, стоят цифры. Что это? Аккуратно обведенные в кружок, они явно не были проставлены на почте. Там такого не делают. По крайней мере, сейчас. Как раньше было, Ира, конечно, не знала, но догадывалась, что и тогда вряд ли кто-то стал бы нумеровать конверты. Да и штемпеля на некоторых не было. Странно…
Так… Который тут первый? Вот он…
Мама всегда говорила, что читать чужие письма нехорошо. Чужие они или все-таки нет? Как понять?
Рука дрогнула, конверт снова упал на стол, и Ирина беспомощно глянула на Марию Степановну.
— Чего ты боишься, девочка? Самое страшное в твоей жизни уже случилось. Читай! Иногда надежда приходит оттуда, откуда ты ее совсем не ждешь. Как знать, может и в этот раз судьба тебя убережет и порадует?
Порадует она, как же!
Ирина вдруг рассердилась. Права ведь тетя Маша! Чего ей теперь бояться? Мамы больше нет, а все остальное не имеет значения.
Чего бы только не отдала Ирина сейчас, чтобы вернуть те дни, в которые она так уставала, ухаживая за матерью. Прибегала с работы, хватала таз, и сделав несколько глубоких вдохов, входила в мамину спальню:
— Мамочка! Вот и я! Сейчас мы в порядок тебя приведем, а потом ужинать будем. Я голодная! А ты? Ужинала или меня ждала? Как ты, родная? Света жаловалась, что опять ты ничего не ела весь день. Невкусно? Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю? Чего тебе хочется?
Светлана, сиделка, которую нашла Ирина, справлялась отлично, но имела двух маленьких детей и очень проблемного мужа. А потому убегала домой от своей подопечной сразу после обеда, напоследок виновато пожимая плечами:
— Напился опять, ирод! Любушка Петровна, вы уж простите меня! Я бы и подольше задержалась, но нельзя! Свекровь и так ворчит, что я на нее детей повесила. А что я сделаю, если садик не дают? Мест нет и баста! Но я не сдаюсь! Вы не думайте! Добьюсь своего! А потом уйду от них к чертовой матери! Надоели! Сил моих больше нет! Мне бы только детей пристроить. Они у меня мальчишки крепкие. Болеть если и будут в саду, то мало. А там уже и школа. Все полегче будет. Не могу больше! Все, что заработала – отдать требуют. Я даже на колготки себе и то у мужа прошу! Дай Бог здоровья тому человеку, который джинсы придумал! Хотя мне никогда штаны носить не нравилось. Ноги красивые, сами видите! Им юбки в самый раз! Зачем прятать? Но мой-то тоже соображает! И говорит прямым текстом, что нечего мне красивой быть! Ему и так, мол, сойдет, а чужим мужикам пялиться ни к чему на меня… Спасибо Ире! Она мне платит хорошо, а я схитрила. Мужу сказала, что меньше дает. Разницу я не трачу. Откладываю. Квартиру сниму потом. И все у меня хорошо будет!
Говорливая, чуть вздорная, Светлана была золотой души человеком. Понимая, как тяжело Ирине и работать, и ухаживать за матерью, она, помимо прямых своих обязанностей, умудрялась еще и навести порядок в квартире, пока Люба спала, а пришедшую с работы Иру всегда ждал ужин.
И именно Светлана раз и навсегда пресекла страдания Ирины по поводу того, что та, вместо того, чтобы быть с мамой рядом, продолжила работать, найдя сиделку.
— Даже не думай! Все ты правильно сделала! Сколько всего надо-то! И лекарства, и врачи!
— Я могла бы из дома работать. Дистанционно.
— Ира, это неправильно! Ты молодая, умная женщина. У тебя карьера. Место начальника отдела светит. Мама твоя с ума от радости сойдет! Я ведь знаю, как вы жили, когда ты училась. Она мне все-все рассказала. И как сложно было, и как вы впроголодь сидели почти год, когда ей пришлось из школы уйти.
— Да, сложно было. Это потом она репетиторством занялась и как-то все наладилось. А ведь ей это тяжело далось. Она же у меня идейная. Считала, что в школе зарплата – это достойно, а брать деньги за дополнительные занятия – неправильно.
— Человек по призванию работал. Старая школа. Теперь таких уж и нет, наверное.
— Есть. Мало, но есть. Мама же со своими подругами общается, кто работать продолжает. Они в гости приходят, проведывают ее. Как она радуется, Света, что ее не забыли…
— Забудешь такую! Много сейчас хороших людей? А Люба как раз такая. Ира, она тебя очень любит! Так любит, что и словами не описать! Я тоже мать, но, когда ее слушаю, как она о тебе говорит, понимаю, что моим мальчишкам от меня и вполовину такой любви не видать.
— Глупости! Ты очень хорошая мама!
— Но не лучшая. А вот твоя… Не огорчай ее! Она спит и видит, чтобы у тебя все сложилось. Чтобы с работой все хорошо было, чтобы не пришлось тебе с хлеба на макароны перебиваться. Чтобы жизнь твоя личная наладилась. У тебя ведь есть кто-то? Я же вижу!
— Есть… — Ирина, краснея, кивала.
— Почему с матерью не познакомишь?
— Не ко времени, Свет. Вот станет ей легче – тогда.
— Зря ты так! Я много лет за такими больными ухаживаю. И могу точно сказать – где радость, там и здоровье. Чем больше положительных эмоций – тем лучше. Если сомневаешься в своем избраннике – тогда, да! Не стоит. А если нет, то дай понять маме, что ты не одна. Ей так спокойнее будет.
Светлана оказалась права. Олег матери понравился. Они быстро нашли общий язык, и Люба повеселела, приободрилась и стала меньше капризничать.
— Доченька, хороший. Умный, начитанный. Видно воспитание. И тебя любит…
— Мам, а как ты это поняла?
— Да что ж тут непонятного? У него все разговоры только о тебе. Я про планы на жизнь спрашиваю, а он мне рассказывает, как вы жить вместе будете. Как дом построит. Как розы твои любимые посадит. Даже цвет точно назвал. Говорит это о чем-то? И еще…
— Что?
— Во всем, что он говорил, я тебя слышала. Твои мечты, твои планы. А это значит, что он тебя понял, услышал. Это очень хорошо! Правильно… И я рада!
Ирина покрутила в руках конверт. Открывать или не стоит?
Почему мама так быстро сдала после того разговора? Словно отказалась жить… Ирина так мечтала, что они поселяться все вместе за городом. Олег нашел хороший поселок недалеко от города. И даже дом, почти готовый, который кто-то не достроил, а решил продать. Они ходили по гулким комнатам, еще не отделанным, пустым, и придумывали, как сделать так, чтобы всем было хорошо и удобно.
— Маме, может быть, эту комнату предложим? Первый этаж. Окна во всю стену. И рядом дверь на веранду. Вот встанет, и будет сама туда выходить. Поставим ей кресло и будет очень хорошо! Что скажешь, Ириша?
Ира прижималась к будущему мужу и кивала. Хорошо…
Только вот ничего хорошего так и не вышло. Мама угасла, словно свеча на ветру, а теперь еще и вот это все… Нужны ли ей эти знания, о том, кто ее настоящие родители? Может быть лучше оставить все как есть?
Ира закинула голову, прогоняя снова пришедшие слезы, и в который раз пожалела, что рядом нет Олега. Еще несколько часов и он будет здесь. Рейс, которым он летел из командировки, откладывали уже трижды, и Ира знала, что ее любимый мечется сейчас по далекому аэропорту, ища любую возможность ускорить возвращение. Всего несколько минут назад он позвонил с новостью о том, что погода все-таки наладилась и он вот-вот вылетает, а потом Мария Степановна принесла письма…
— Не тяни, Иришка. Что уж теперь? Все равно рано или поздно прочтешь. Человек ведь любопытен. А тебе и подавно знать надо, кто да что. Так ведь?
Ирина невольно тронула рукой живот.
Да. Наверное, тетя Маша права. Надо…
Она снова всхлипнула, отчаянно ругая себя за то, что так и не сказала матери о том, что беременна. Может быть эта новость могла бы как-то повлиять на происходящее? Но поначалу Ирина не была уверена, а потом было уже поздно… И рассказать о том, какая радость пришла к ней, было уже некому…
— Тетя Маша, как она меня… взяла? – Ирина невольно запнулась, но решила, что отступать некуда.
— Я помогла. В мою смену ты родилась. Горластая, здоровенькая! Чудо, а не девица! Я тебя и принимала. Только мамка твоя настоящая роды не перенесла. Бывает такое. Роддом у нас маленький, оснащение неважное тогда было. Вот и не справились мы… Жаль… Молодая еще была. Хотя и рожавшая. Ты ее вторым ребенком была. Это я точно знаю. Сама она мне сказала. А еще сказала, что оставить тебя ей почему-то не дадут. Какие уж там причины были, мне неведомо. Объяснить она не успела. Попросила найти в ее вещах эти вот письма и сохранить их. А после, передать тому, кто тебя заберет. Почему она так сделала – не знаю. Может, думала, что отец твой настоящий за тобой приедет. Но он не пришел. Зато пришла Люба. Они с мужем, отцом твоим приемным, очень детей хотели. Мечтали родителями стать. Но не срослось. В чем уж там причина была – их дело. Они никогда про то не рассказывали. И не винили друг друга. Ты же знаешь. Душа в душу жили. Жаль, что не так долго, как хотелось бы. Как отца твоего не стало, я только радоваться могла, что у Любы ты есть. В тебе был весь смысл ее существования. Все мечты, все надежды, вся любовь… Все – ты, Иришка! Тобой и жила…
— Почему тогда оставила меня так рано?! – Ира все-таки не сдержалась и разревелась.
Мария Степановна встала, подошла к Ирине, и крепко обняла ее, поглаживая по голове:
— Плачь, плачь… Сердце отойдет хоть немного… Любила она тебя. Больше жизни любила, Ира. Потому и ушла, понимая, что в тягость тебе стала. Что бы ты ни думала, что бы ни говорила, а мама твоя хорошо понимала, чего тебе стоит, вместо того, чтобы молодость свою на любовь тратить, рядом с ней сидеть и судно таскать. Вот и сдалась. Не стала бороться.
— Неправильно это!
— А кто ж спорит?! Только, это ее решение было, и ты его уважать должна. Отпусти ее, девочка! Не вини… Каждый свой путь сам выбирает. Люба знала, что уже не встанет. При мне с врачом разговаривала. Светлану выгнала из комнаты и попросила правду сказать как есть. А тот не потаился. Правильно ли поступил – не мне судить. Молодой еще. Думает, что пациент должен все о себе знать.
— А вы так не считаете?
— Нет. Я много больше него в медицине проработала и видела всякое. А потому на это свое мнение имею. Иногда человеку лучше не знать, что впереди надежды нет. Дай ему опору, скажи, что встанет еще, и, глядишь, он поднялся и дальше топает. Не со всеми это работает, но сколько таких случаев я видела – не перечесть.
— Думаете, если бы мама не знала…
— Нет, девочка. Она уже тогда все про себя поняла. Ей нужно было только подтверждение. А получив его, бороться она отказалась. Вот и ушла так скоро. Как решила – так и сделала. Освободила тебя…
Ирина взвыла, и уронила голову на скрещенные на столе руки. Костяшки пальцев побелели, когда она стиснула тонкую бумагу, не зная, разорвать ли ее прямо сейчас или все-таки сделать то, о чем просила ее Мария Степановна.
— Не надо так, Ирочка! Мать она и есть мать. О ребенке думать всегда будет больше, чем о себе. Хотя, я ей этого поступка простить не могу, хоть и понимаю причины. Знаю, как нужна она тебе. Пусть и словом просто, но нужна. Ты говори с ней. И дальше – говори. Она услышит. Ответа не даст, конечно, но ты ведь и так знаешь, что она сказала бы тебе. Лучше, чем ты, ее никто не понимал. Связь эта… Я раньше думала, что она такой только между родными бывает. А получается, что – нет. Я много на своем веку матерей повидала. Отношений их к детям и то, что они в ответ получали. И, знаешь, что я тебе скажу?
— Что? – Ирина вытерла лицо и устало закрыла глаза. Сил плакать у нее больше не было.
— Редко я видела, чтобы мать так своего ребенка любила. Она тебя как капельку хрустальную несла. Хранила, жалела, берегла. Вот и прости ей все, что она не так в своей жизни сделала. Она же тебе все прощала…
Ирина чуть покраснела и кивнула.
Да, было дело. Ей вспомнилось сейчас, как когда-то, еще подростком, она решила вдруг, что умнее мамы и может делать что захочет. Грубила, хамила, приходила домой за полночь. А Люба молчала. Ставила на стол тарелку с ужином и уходила к себе. Не ругала, не смотрела укоризненно. А Ирина бесилась от этого еще больше. Даже устроила как-то скандал, крича:
— Ты меня совсем не любишь, что ли? Хоть бы отругала! Я тебе дочь или кто?!
И Люба тогда улыбнулась. Не закричала, не стала ругать, а просто притянула к себе, обнимая так крепко, что сбилось дыхание и стало больно. И все… Куда что делось? Ушел и гнев, и раздражение… Много еще чего было потом, но Ирина всегда помнила и эту улыбку, и сильные мамины руки, которые держали ее так, что «ребра трещали».
Пожелтевший от времени конверт все-таки лег на стол рядом с простым листком в клетку, вырванным когда-то из обычной школьной тетрадки. Всего несколько слов, написанных когда-то той, что подарила ей жизнь, и Ирина задохнулась, увидев разорванный посередке листок. В этом месте должна была, видимо, стоять точка, но ручка, которой писала ее настоящая мать, просто прорвала бумагу.
«Я люблю тебя…»
Три таких простых слова, но как много в них всего…
Ирина отложила листок и потянулась за следующим конвертом. А потом еще за одним, и еще…
Больше она не сомневалась. Это ее история. Пусть она и не знала тех, кто в свое время писал ее, но ведь благодаря ей она появилась на свет.
А история эта была очень непростой.
Ирина читала и уже не обращала внимания на Марию Степановну, которая тихо отошла от нее и снова села в кресло, внимательно наблюдая за ней. Все, что было до и после, перестало сейчас существовать. Ирина читала о том, что дало начало ее жизни.
Теперь она понимала, что означают цифры на конвертах. Шесть писем от нее, шесть – от него. Шесть писем от той, что ее родила, любимому человеку, и шесть ответов ей от Ирининого настоящего отца.
Всего ничего… Тонкая пачка исписанной бумаги… А сколько там всего…
Ирина снова перебрала листочки и словно очнулась. Теперь она почти все знает… А вот что делать с этим знанием – пока не решила.
Мария Степановна, которая почти не дышала, пока Ирина держала в руках свою настоящую историю, привстала и, одергивая юбку, спросила:
— Разобралась?
— Да. А вы читали?
— Нет, Ира. Это ведь чужие письма. Как я могла? Если сочтешь нужным – расскажешь. А нет – я пойму.
— Расскажу. Мне совет нужен. А маму уже не спросишь.
— А Олег?
— Он такой же молодой, как и я. А мне нужен взрослый совет. Поможете?
— Не знаю. – Мария Степановна лукавить не стала. – Не всякий совет на пользу бывает. И если я решу, что не смогу тебе его дать – не обессудь.
— Хорошо. Вот… — Ирина выложила письма в ряд по порядку и коснулась последнего. – Мама моя замужем была, когда встретила моего отца. Тетя Маша, неужели так бывает? Чтобы все на свете забыть и в омут с головой? Не думая ни о чем?
— Бывает, наверное. Я такого не испытывала никогда. Но это же не значит, что другой кто-то не мог? Как они познакомились? Расскажи все сначала. Как поняла – так и рассказывай.
История, которую Ирина прочла в письмах, была настолько сложной и простой одновременно, что причины поступков ее родителей были ей и понятны, и нет.
Жила-была девушка. Хорошая, скромная, воспитанная в очень строгих правилах в большой дружной семье. Отец ее был хорошим человеком, но со своими устоями. И суд вершил, и милость оказывал близким, исходя из своих понятий о морали и чести. Трех дочерей выдал замуж, почти не спрашивая их мнения. Устроил.
Хорошо устроил, тут претензий не было. Все зятья, как на подбор, взрослые да работящие. Готовые к семейной жизни. А вот те, кто им женами стал, очень молодыми замуж выходили. Ни образования, ни ума особого. Да и к чему он женщине? Ее дело – дом вести да детей рожать. Так суровый дед Ирины считал, устраивая судьбу своих дочерей.
И получилось так, что две из них этот порядок приняли и зажили счастливо, беря от жизни то, что она давала и не сетуя на то, что могло бы быть и иначе.
А вот третья, самая младшая из сестер, Ольга, со своей судьбой не смирилась. Точнее, пыталась, но не смогла. Родила сына, была хорошей женой, но встретила свою любовь и пропала.
Он был другом ее мужа. Близким другом. Ближе не бывает. Выросли вместе, доверяли друг другу как себе. И Ольга все это хорошо знала. А потому, боролась собой как могла. А, когда поняла, что не выдержит, прямо рассказала мужу о том, что чувствует.
Удивительное дело, но он ее понял. Отпустил. Правда, другу своему руку больше никогда в жизни так и не подал. И сына оставил с собой. Не дал забрать, как Ольга ни просила.
С отцом Ирины, Павлом, Ольга прожила всего ничего. Полгода. А потом случилась беда. Павел работал на стройке. Один из его подчиненных нарушил технику безопасности и это стало причиной того, что сразу несколько человек получили травмы. Один из них не выжил, и Павла осудили «по всей строгости закона».
Ольга осталась одна. Она писала любимому письма, говорила, что дождется его. Но чувствовала себя очень плохо и скрывала это от Павла до последнего. Оформить свои отношения они так и не успели.
Перед самыми родами Ольга попыталась вернуться в родительский дом. Но ее отец был категоричен. Непутевой дочери и ее незаконнорожденному ребенку места там не нашлось.
Родственники под напором отца Ольги, тоже от нее отказались. И, рожая, она знала – о ее ребенке позаботиться кроме нее просто некому. Отцу настоящему ее никто не отдаст, а больше маленькая Ира была никому не нужна.
Мария Степановна аккуратно сложила листочки с письмами, разложила их по конвертам, и спросила Ирину:
— Что делать думаешь?
— Не знаю… С маминой стороны родственников искать не стану. Не хочу. Я им не нужна была. Бросили и не вспомнили обо мне ни разу. А вот отец… Знал ли он, что я на свет появилась? В последнем письме… — Ирина чуть запнулась, но продолжила, — Ольга пишет, что ей плохо и врачи сомневаются, выживет ли ребенок. Почему ребенок, а не она сама? Ведь я же родилась здоровой? Ты сама говорила…
— Да. Все верно. Ей могли и не сказать, что именно у нее какие-то проблемы. Пугать не хотели, что ли… Не знаю. Понимаю только одно. Отец твой, Павел этот, мог и не знать, что ты на свет появилась. Он-то нигде в документах не фигурировал. А у нас ведь как? Бумажка — это главное… Будешь искать его?
— А вы, что скажете? Стоит?
— Тут, Ира, только тебе решать. Это твоя жизнь.
— Но вы как поступили бы?
— Я бы нашла. Посмотрела бы со стороны, если получится, как он и что. А потом уже спросила, нужна ли ему. Понимаешь?
— Кажется, да.
Ирина сложила в стопку конверты и прижала их ладонью.
— Как странно, да? Не будь этих писем, я так и не узнала бы, откуда взялась… Тетя Маша, как думаете, правильно ли поступили они, подарив мне жизнь?
— Кто знает, девочка? Я вот свою прожила, а на такие вопросы ответа так и не знаю. Знаю лишь одно.
— Что же?
— Любовь рождает любовь. Я в этом совершенно уверена. И тебя родители твои хотели. А значит, заочно уже любили. Может потому и Люба тебя нашла? Именно она, а ни кто-то другой. Смогла тебе и любовь, и жизнь хорошую подарить… Не знаю… Не нам судить. Что сделано, то сделано. А вот как дальше – только тебе решать. Думай…
И Ирина будет думать. Долго. Они успеют расписаться с Олегом. Тихо, без помпы и гостей. В ЗАГСе молодых поздравят только его мать и Мария Степановна. А уже на следующий день Олег и Ирина улетят в далекий Владивосток, чтобы найти того, кого Ира очень скоро назовет папой. Ведь этот человек станет для нее настоящим отцом. Ее появлению он обрадуется так, что придется вызывать скорую. И отмахиваясь от врачей, он сожмет в ладонях лицо Ирины, покрывая его поцелуями, и будет твердить, что она удивительно похожа на мать.
И пройдет еще несколько лет. И в большом доме Ирины рано утром скрипнет дверь в небольшую комнату на первом этаже, чьи-то маленькие пятки прошлепают по полу, и чуть сердитый голосок возмущенно зазвенит:
— Дед! Вставай! Ты мне обещал сегодня рыбалку!
Старший сын Ирины, Артем, дернет на себя одеяло на дедовой постели, и чей-то довольный смех заставит его обернуться.
— Ну вот! А говорил, что я тебя надуть не сумею!
Павел прикроет за собой дверь, чтобы не разбудить тех, кто еще досматривал свои сны, и запустит подушкой, аккуратно уложенной под одеялом, чтобы изобразить спящего человека, во внука.
— Будешь знать, как с дедом спорить!
Артем рассмеется, тут же прикрыв рот ладошкой, чтобы не разбудить ненароком маленькую сестру и не получить нагоняй от мамы, а потом спросит, лукаво подмигнув деду:
— Теперь моя очередь?
— Твоя! А пока одевайся! Рыба нас ждать не будет.
И Ирина, проснувшись и покормив дочь, пройдет босиком по утоптанной тропинке до мостков на узкой быстрой речке, текущей за домом, замрет перед ними, любуясь на две фигуры, застывшие с удочками в руках, — большую и маленькую, а потом окликнет:
— Завтракать идите, рыбаки! Хоть одного малька-то поймали?
И сын радостно продемонстрирует ей свой улов, поглядывая на деда. Но тот не выдаст маленького своего товарища и будет на все лады расхваливать силача, который смог вытащить «почти в одиночку» такого большого карпа.
И Ирина, обнимая своего мальчика, вдруг вспомнит слова Любы, своей матери.
— Любовь, она ведь такая. Дай ей волю и все у тебя будет. И в твоем доме будет тепло, а не холодно. И все, кто в нем будет жить, научатся дарить ее, не прося ничего взамен. Потому, что, когда любишь, даешь много, а берешь лишь малость, думая больше о том, как бы вернуть это тем, кто дал. И это правильно. Потому, что если так делаешь ты, то так же поступят и те, кто любит тебя. И будет равновесие. Так это работает. Забери себе больше и поймешь, что все пошатнулось. Потребуй, чтобы тебя любили, а сама душу скрой, и придет беда. Не давай ей места! Не надо! Люби и тогда будешь любимой. Отдай, чтобы получить. Понимаешь?
И Ирина кивнет своим мыслям, целуя нагретую солнышком макушку сына.
Все верно… Все так и есть…
Автор: Людмила Лаврова