— И бананы для бабушки Нади! Не забудь! Только маленькие, как она любит! В прошлый раз ты купила непонятно что! Маша! Как так можно? Неужели трудно сделать то, о чем тебя просят?
Мария Игоревна Коновалова, главный бухгалтер крупного предприятия, мать двоих детей и вполне себе счастливая жена, вздохнула и кивнула в пустоту, даже не задумываясь о том, что мама ее сейчас не видит. Достаточно было того, что Маша точно знала – ее мать совершенно безошибочно определит как именно отреагировали на выданные ею инструкции.
— И не кивай, а сделай! А то знаю я тебя! Один ветер в голове! Мария! Пора уже взрослеть!
Кивать второй раз Маша не стала. Она просто сказала: «Да, хорошо!» и попрощалась с мамой.
Взрослеть пора… Ага! Как скажете! Сорок с хвостиком – это, конечно, маловато будет.
До конца рабочего дня оставалось еще полчаса, и Маша постаралась сосредоточиться на отчете. Получалось плохо. В голову лезли мысли всяко-разные. В основном плохие. А она девочка хорошая. Так мама всегда говорила.
— Машенька у нас умница! Очень хорошая девочка!
Это было мило, когда Машенька ходила в детский сад. Девочка-припевочка с пышными бантиками и юбочке с оборочками. Чудо!
Ага! Чудо-юдо! Потому, что из садика мама забирала вовсе не милую девчушку, а сорванца.
— Мария! Что у тебя на голове?
— Гнездо! Так Валентина Николаевна сказала. И посоветовала постоять на площадке тихонечко, чтобы птички прилетели и птенчиков в нем вывели. Должна же быть от моей прически хоть какая-то польза?
— А банты где?
— Не помню! Один Сашка забрал. Ему нужен был канат для якоря. Ой, мам! Ты знаешь, что у него всамделишный корабль есть? Сашкин папа сделал! Нам Валентина Николаевна сегодня показывала! В тазик воды набрала и показывала, как кораблик плавает! Так красиво!
— А вторая лента?
— Не знаю где. Ленка попросила. И куда-то дела. Мам, а почему ветер дует?
— Мария!
— Что?!
— Отстань от меня немедленно с глупыми вопросами! Голова раскалывается!
Маша замолкала и всю дорогу до дома искоса разглядывала маму. Может быть ей больно? Вдруг ее голова уже никогда не станет целой и останется ее только выбросить, как те пустые скорлупки, которые мама швыряет в мусорное ведро, когда жарит яичницу?
Воображение у Маши всегда было очень богатым и не пройдя даже полдороги до дома, она начинала всхлипывать, а потом и реветь сиплым баском, чем окончательно выводила мать из себя.
— Мария! Что за концерт?!
Объяснить в чем дело, Маша не могла. Ей просто было до такой степени жаль маму, ее голову и испорченное настроение, что хотелось только взвыть еще громче, совсем как соседская Мушка.
Мушка была очень глупая собака. Выла по поводу и без, но настоящую трагедию устраивала тогда, когда ее хозяин, местный сантехник дядя Юра, уходил в запой. Тогда Мушка выла, не переставая, несколько суток подряд, сводя с ума соседей и заставляя почти всю детвору третьего подъезда дома номер шесть по Сенному переулку, умолять родителей забрать ее у хозяина. Родители, конечно, злились, вызывали участкового, но Мушка оставалась на своем месте. Затихла она лишь раз, во время очередного хозяйского запоя, мгновенно, прервав на неоконченной, истошной какой-то ноте, свою очередную арию, и почему-то все соседи, кто был на тот момент дома, поняли, что пришла беда.
Юрия провожали всем двором. Он был хорошим человеком, всегда готовым прийти на помощь по первому зову. Только «слабохарактерным», как говорила мама Маши.
Мушка тогда, выйдя из подъезда, села на пороге и застыла, глядя вслед уходящим людям, разбрасывающим цветы по подъездной дороге у дома. Она больше не выла. Маша, которую мама в тот день не отправила в садик, потому, что собиралась отвести ее к стоматологу, погладила собачку, но Мушка даже не пошевелила куцым хвостиком, хотя всегда отзывалась на любую ласку. Мать потянула Машу за руку, и они пошли дальше, а когда вернулись от врача, то увидели, что Мушка все так же сидит, не шевелясь, не пытаясь подобрать под себя озябшие лапки, и Маша готова была поклясться, начертив на пузе крест, как учил Сашка, что эта маленькая собачка плачет.
— Мама, а почему у нее слезок не видно?
Что было в этом простом вопросе? Маша не знала тогда. Но мама вздрогнула, посмотрела на Мушку, а потом присела на корточки рядом, несмело протянув руку:
— Мушка… Мушенька… Пойдем со мной. Он не вернется…
Поняла ли ее собака? Маша не знала. Мама, не дождавшись от Мушки ответа, просто подхватила ее на руки, и скомандовала Маше:
— Идем! Надо привести ее в порядок.
Так Мушка стала Машиной собакой. Она прожила очень долгую жизнь. Сколько лет ей было, когда ушел ее первый хозяин, Маша не знала. Но в их семье Мушка прожила еще семнадцать. Маша успела окончить школу и даже выйти замуж. И ни разу больше не слышала, чтобы Мушка выла. Она покорно ела, давала мыть себе лапы, выходила гулять с Машей или ее родителями, но голос не подала больше ни разу. Даже уходя туда, где ждал ее хозяин, она только вздохнула, как-то совершенно по-человечьи, и устало закрыла глаза, уткнувшись носом в соленую от слез ладонь Маши. Больше собак у Маши не было никогда. Даже когда дети просили, она не нашла в себе сил завести щенка, помня темные, полные какой-то странной, но очень разумной жизни, глаза Мушки.
А вообще, Маша была счастливым ребенком. У нее было все, что нужно для радости. Мама, папа, две бабушки, заяц с оторванным ухом и блинчики с домашней сметаной по выходным. А еще была дача бабушки Оли, матери отца, куда Маша ездила с мамой очень редко. Почему так получалось, Маша, на тот момент, не знала. Это было секретом, а его как известно нельзя рассказывать никому, а уж тем более детям. На даче было весело всем, кроме мамы, но Маша тогда этого еще не понимала.
А еще были поездки на море с другой бабушкой – Надей. Ее Маша любила особенно, так как та проводила с ней все свое свободное время. В отличие от бабушки Оли, для бабушки Нади запретных тем не существовало, и она охотно давала внучке ответы на любой заданный вопрос, за что не раз получала на орехи от Машиной матери.
— Господи, мама! Ну зачем?! Машка же еще маленькая! Все равно ничего не поймет!
— Ты глупенькой не была. Все понимала. А Мария вся в тебя!
Маша давилась от смеха, глядя как сердится мама, не находя слов, чтобы ответить, а сама думала о том, что, конечно, не поняла и половины из того, что рассказывала ей бабушка о том, как появляются на свет дети, но слушать было так интересно, что, пожалуй, стоит спросить в следующий раз и о том, почему же взрослые не всегда говорят детям правду.
Причины для такого вопроса у нее были и нешуточные.
Взрослые, конечно, старались, чтобы Маша не поняла, что творится в семье. Зачем ребенку взрослые склоки? Но нет-нет, а из-за закрытой двери в родительскую спальню слышалась приглушенная перебранка, а потом тихий мамин плач. Бабушка Оля, принимая на даче внучку, поджимала губы и смотрела мимо Машиной мамы. Девочка ничего не понимала и тянула маму за руку на кухню, где бабушка готовила свой фирменный пирог с вишней.
— Мам, пойдем! Бабушка тебя научит как надо делать. И ты испечешь этот пирог дома! Он такой вкусный, а ты не умеешь его делать!
Мама отнимала руку у Маши и качала головой:
— Нет!
Конечно, взрослые не спешили объяснять Маше, что происходит. Пытались держать лицо. Это уже позже Маша поняла – все непросто. Если люди становятся родственниками по каким-то причинам, это вовсе не значит, что они должны стать родными друг другу.
Родители развелись, когда Маше исполнилось десять лет.
Праздник, который мама устроила для Маши и ее подруг, был в самом разгаре, когда в коридоре громко хлопнула входная дверь и в ответ на Машин удивленный взгляд, прозвучало:
— Вот и все…
Мушка, которая гораздо лучше девочки поняла, что происходит, подошла тогда к Машиной маме и прижалась теплым боком к ее ноге, успокаивая. Кто-то из подружек окликнул Машу, и она унеслась в гостиную, крича, что скоро будет торт. А когда вернулась, чтобы поторопить маму, то увидела, что собака и женщина так и стоят рядом, глядя куда-то в одну точку и думая каждая о своем. На робкий вопрос Маши мать вздрогнула тогда, глянула строго, и сказала:
— Конечно! Сейчас все будет! Иди к гостям!
И через пару минут Маша увидела ее в дверях гостиной с улыбкой на лице и тортом, над которым мать колдовала всю ночь, надеясь, наконец, получить признание своих кулинарных способностей.
А когда гости разошлись, Маша села рядом с мамой, и та вручила ей столовую ложку:
— Вкусный торт? Ну еще бы! И плевать на все диеты, Мария! Да и на все остальное тоже – плевать! Будет и на нашей улице праздник!
О каком празднике говорила мама, Маша тогда не поняла. Да и потом тоже ясности в этом вопросе не прибавилось. Учитывая то, что алиментов, которые платил отец, хватало едва-едва на то, чтобы сменить что-то в гардеробе быстро растущего подростка, да и то не всегда, праздники случались в их жизни все реже и реже. Неизменными остались только Новый год и Машин день рождения. Свой мама праздновать перестала вовсе.
Бабушка Надя, нисколько не смущаясь «лишних» Машиных ушей, твердила, что дочь должна устроить свою личную жизнь. Но Маша видела – маме эти разговоры совершенно не нравятся. Ответ на все бабушкины тирады был всегда один и тот же:
— Хватило мне. Достаточно.
Уже став старше, Маша не раз думала, что было бы, если бы мама не поставила на себе крест как на женщине? Если бы дала себе волю и снова вышла замуж? Если бы отпустила все, что было и позволила себе снова стать счастливой?
Ответа на эти вопросы, конечно, не было, но Маша не раз представляла себе, что у нее есть брат или сестра, а мама не жалуется без конца на головную боль, а смеется.
В действительности же мать Маши давно забыла, что такое смех. Она становилась все более строгой и Маше стоило большого труда, чтобы не сорваться и не нагрубить ей в ответ на придирки. Собственно, она не раз это делала, когда была подростком, но каждый раз рядом с мамой откуда-то возникала Мушка и острые мелкие зубки, которые собака беззвучно показывала неуемной девице, становились достаточным аргументом для того, чтобы Маша, свернув не начавшийся толком скандал, улепетывала в свою комнату или к бабушке.
Кусалась Мушка больно. Маша это знала точно. Всего лишь раз, после особо бурного выяснения отношений, собака пришла в Машину комнату и аккуратно взяла ее зубами за лодыжку. Маша тогда взвыла от боли, а Мушка, тут же отпустив ее ногу, так же спокойно удалилась, даже не глядя в Машину сторону. От Мушкиных зубов остались мелкие точечки синяков, которые прошли довольно быстро, но Маша запомнила, что значит перечить той, кто совершенно точно знает, что нужно собакам и непослушным детям.
Многое в поведении мамы прояснила для Маши бабушка. Она, как всегда, не стеснялась в выражениях, отвечая на бесчисленные Машины вопросы.
— Что ты хочешь от нее? Любая вредной станет, если любви не имеет.
— Но мы-то с тобой ее любим?
— Ох, Маня, это не то! Женщине нужно чувствовать себя женщиной. А это не могут ей дать ни дети, ни родители. Только мужчина рядом. Ты пока этого не понимаешь. А я вот знаю очень хорошо. Когда твоего деда не стало, мне было всего ничего – сорок. Слишком рано он ушел. И, хотя у меня и были романы, но… Что ты хохочешь? Я же не всегда была такой, как сейчас! Было дело, страдали при луне и обо мне… Давно, правда. А я вот любила твоего дедушку. И до сих пор люблю. Никогда не могла представить рядом кого-то, кроме него. Одно дело принять букет от поклонника или сходить в ресторан, а другое просыпаться рядом каждый день. Ой, что ты фыркаешь?! Посмотрим, как ты заговоришь, когда замуж выйдешь! А судя по тому, что ты вся в мать – это случится очень скоро.
— Ба, мне шестнадцать!
— И что? Маме твоей едва восемнадцать исполнилось, когда она пришла и сказала, что встретила твоего отца и жить без него не может. То, что он без нее вполне мог существовать, ее волновало мало. Кто-то сказал бы, что мать твоя влюбилась как кошка. Но я-то видела – не влюблена она, а любит. По-настоящему, без фантазий и ненужного пафоса. Она все про себя понимала, несмотря на возраст. Знала, что будет сложно, ведь его родители ее не приняли, а папа твой всегда был любимчиком в семье. И терпела. Сколько могла. Не простила только одного.
— Чего?
— Измены. Ты прости, девочка, что я так откровенно. Но равно рано или поздно ты все равно узнаешь правду, так лучше уж от меня. Ты должна знать, насколько твоей матери досталось. Это больно, когда рвут на части душу презрением и непрошенными советами. Когда пеняют на то, что не смогла, не додала, не долюбила. А куда уж больше-то? Я говорю это тебе вовсе не для того, чтобы ты возненавидела отца. Ни к чему это. Любой человек имеет право на собственную жизнь и на то, чтобы прожить ее так, как считает нужным. И какой смысл тратить драгоценное время на обман и ненависть? Он выбрал свой путь. И ты знаешь, что все у него сейчас хорошо. Вот и порадуйся за него, как бы странно это не прозвучало. В тебе две части. От отца и от матери. И ни одну из них ты не можешь просто отрезать и выбросить.
— Мама никогда не говорила плохо об отце.
— И не скажет. Она умная женщина, Маша. Понимает, что он твоим папой он быть не перестанет. И ты для него всегда останешься любимой девочкой. Так зачем усложнять?
— Она до сих пор его любит?
— Думаю, да. Потому и не хочет ничего менять в своей жизни.
— Бабушка, а как ты думаешь, я тоже… Вот так… Чтобы одного и насовсем?
— Не знаю, девочка. Могу только просить небо, чтобы тот, кто придет в твою жизнь, был достоин того, чтобы его так вот любили…
Своего мужа, Олега, Маша встретила точно так, как предсказала бабушка. Неслась по коридору на первый в своей жизни экзамен в университете и налетела на высокого некрасивого парня. Лица его она в тот момент совершенно не разглядела, сдавленно охнув и извинившись, а вот отменную реакцию заметила. Сильные руки подхватили ее, не дав пропахать носом по пыльному паркетному полу, и насмешливый голос, еще чуть ломкий, но уже такой уверенный, произнес:
— Девушка, вы такая стремительная, что боюсь, я за вами не успею! Быстро диктуйте мне свой телефон, пока дальше не полетели!
Номер свой Маша ему, конечно, не дала, но почти не удивилась, когда вышла из аудитории, радостно потрясая зачеткой, и увидела «спасителя» в коридоре.
— Теперь вы никуда не спешите?
Поженились они спустя три года. Жили первое время с мамой, но Маша понимала, что это не дело.
Было тяжело. Олега мама не приняла. Не видела в нем опоры для Маши.
— Что это за профессия – программист? Сидит целыми днями, уткнувшись в монитор, и все время что-то жует. Скоро рядом с тобой будет небольшой такой слон.
— Не преувеличивай, мама. Не пойму, тебе бутерброда для него жалко?
— Мне тебя жаль. Наплачешься, ведь…
Олегу пришлось очень постараться, чтобы изменить мнение тещи о себе, но ему это удалось. Пусть ушло на все про все почти десять лет, но в конце концов Машина мать признала, что зять у нее – «золото».
К тому времени Маша с Олегом уже жили отдельно, в небольшой двухкомнатной квартире. Муж пропадал в офисе пытаясь наладить работу своей первой собственной компании, а Маша бегала по «показам», понимая, что риелтора кормят именно ноги. С их первенцем сидели по очереди то бабушка, то прабабушка, и Маша благодарила небо за то, что обе они в здравом уме и относительно здоровы.
Первые тревожные звоночки появились, когда Маша ждала второго ребенка.
— Мария, ты что о себе возомнила? Ушла на час и с концами! У меня дел полно! – сердилась мама, помешивая на плите любимый зятем зеленый борщ. – Готово! Все, я ушла! И будь добра, в следующий раз планируй свое и мое время!
Маша, ничего еще не понимая, смотрела на суетящуюся в прихожей маму, и понимала, что ей становится по-настоящему страшно. Ведь на визит к врачу, который был запланирован заранее, она потратила тот самый оговоренный час и даже меньше, так как, консультация, к которой была прикреплена Маша, находилась в соседнем дворе. Вот только час этот был вчера. А сегодня мама пришла с утра, наготовила на небольшую свадьбу, и теперь пеняет ей, что Маша где-то задержалась, хотя та не выходила из дома вовсе.
От обследования мама отказалась наотрез, как Маша ее не уговаривала.
— Зачем мне это? Что ты выдумываешь? Я здоровее всех здоровых! Лучше о бабушке подумай! Вот ей врачи точно не помешают.
Маша, посоветовавшись с мужем, решила не усугублять и через отца нашла хорошего специалиста, который согласился приехать на дом.
— Мне нечем вас порадовать. Нужно всестороннее обследование, но уже сейчас я могу сказать, что вас ждут непростые времена.
Маша, слушая врача, чувствовала, как холодеют руки. Неужели это про ее маму?! Такого просто не может быть! Она же еще так молода! Откуда такие проблемы со здоровьем?
— Причин может быть множество. Разве вам станет проще, если вы будете знать их все? Может быть стоит сосредоточиться на том, чтобы минимизировать последствия?
— А это возможно?
— Медицина, конечно, не стоит на месте, но пока панацеи, увы, нет. Мы можем замедлить течение, поддержать организм и это даст нам какое-то время. А там… Как знать? Может быть что-то и изменится. Возможно найдут какое-то новое средство.
И Маша поняла – с этого дня все в ее жизни изменится. И хотя эти перемены ее совершенно не радуют, но они неизбежны. Ведь ближе мамы человека для нее просто нет. Да, есть муж, дети, бабушка, отец, но мама… Это мама… И ее, Машина, задача, сделать все, чтобы жизнь самого родного человека была как можно более спокойной. Ведь врач сказал, что отсутствие стресса – это тоже лекарство.
Вспоминать, как она уговаривала маму переехать в их новый дом, Маша не любила. Олег расстарался и коттедж, который она нашла, очень скоро был выкуплен, несмотря на то, что пришлось влезть в долги.
— Сдюжим. Главное, что теперь все будем вместе и ты будешь спокойна.
Маша, закрыв глаза, прятала лицо на плече мужа и думала о том, что спокойствия ей теперь не видать, как своих ушей.
Так и вышло.
Мама то и дело забывала, что теперь живет в одном доме с ними и порывалась уехать домой.
— Мамочка, твоя комната прямо по коридору.
— Зачем мне твоя гостевая? У меня свой дом есть!
— Конечно, конечно, но ты мне завтра очень нужна, чтобы посидеть с мальчиками. И бабушка болеет. Давай, ты останешься, а? Пожалуйста!
— Ладно. Только не думай, что так будет всегда! У меня, в конце концов, есть еще личная жизнь!
— Конечно, мама, я понимаю.
— Господи, да что ты там можешь понять, Мария? В твоем-то возрасте!
Если бы не бабушка, которая присматривала за мамой, Маша точно сошла бы с ума гораздо раньше, чем научилась жить в этой новой реальности.
— Ба, неужели она ничего не помнит?
— Ну почему, Машенька. Многое помнит. В основном то, что было давно. Удивишься, но она помнит даже то, что я давно забыла. И сейчас я понимаю, как мало уделяла ей времени, когда она росла. Раньше же как было? Ясли, садик, продленка… Виделись пару часов в день и это при хорошем раскладе. С работы прибежишь, что-то по дому сделаешь, дневник проверила и уже спать пора ребенку. Не было времени толком ни поговорить, ни обсудить что-то. Я матерью по-настоящему стала, ты только не смейся, с тобой. Ты была моим первым ребенком. Воспитанным мной, выпестованным. А мама твоя… Она моя боль… Как я хотела бы сейчас вернуть хотя бы частичку того упущенного времени… И знаешь, иногда мне кажется, что все, что сейчас происходит, как раз для того, чтобы она меня простила. Папу твоего. Всю эту, несносную порой, жизнь. Она ворчит, ругается, но все это пустое. Когда твоя мама смотрит на меня странно, пытаясь понять, откуда она меня знает, я понимаю, что ей не больно больше. И она улыбается мне. Это очень страшно, девочка… Но в то же время… Хорошо… Потому, что любая мать хочет, чтобы ее ребенок был хотя бы минуту, но счастлив. А в эти мгновения я понимаю, что она счастлива. Она молода и здорова, и все у нее впереди. И любовь, и ты, и все печали, которых она еще не ведает. Господи, как вынести все это, Маша?
— Не знаю, бабуленька… Не знаю…
Мария видела, как тяжело дается бабушке понимание того, что ее единственный ребенок медленно уходит в тот мир, куда хода нет никому, даже самым родным и близким. Много раз, застав маму, сидящей на полу у кресла, в котором вытянувшись в струнку, застыла бабушка, Маша тихо спрашивала:
— Увести ее?
— Не надо! Оставь… Это ненадолго…
Бабушка ушла всего через год, после того как Маша поняла, что их жизнь уже никогда не будет прежней.
— Береги ее, Машенька! Как зеницу ока береги! Я больше не смогу…
Маша, закусив губу, кивала, а сама думала лишь о том, чтобы не показать бабушке, бессильно разбросавшей по легкому одеялу иссохшие руки, насколько ей страшно оставаться один на один со всем происходящим.
— Ты не думай больше о ней как о маме. Знаешь, говорят, что в старости мы снова становимся детьми. Это правда. Дети чувствуют сердцем и не живут головой. Все на порыве, на эмоциях. Я прошу тебя, думай о ней как о ребенке. Вместо меня. Жалей ее. Когда тебе захочется закричать от безысходности, сделай это! Но так, чтобы она не слышала, хорошо? Не пугай ее, пожалуйста. И когда откричишь, вспомни, о чем я тебе говорила, и пожалей ее… Очень сильно пожалей. Так, как хочешь, чтобы когда-нибудь тебя пожалели твои дети… Обещай мне!
— Обещаю…
Сколько раз еще Маша вспомнит этот разговор? Не счесть. Вот и сейчас тоже.
Она глянула на часы, вздохнула и потянулась за сумкой. Так… Кошелек, ключи от машины, зонт. Вроде бы все. Пора! Забрать старшего с тренировки, заехать за младшим в школу, а потом – в магазин. За бананами. Теми самыми, маленькими. Как любила бабушка.
Потому, что мама, увидев эту связку, почему-то подумает, что бабушка еще жива. И нужно только пройти пару шагов по коридору, не обращая внимания на вопросительный взгляд сиделки. А потом открыть дверь в гостиную и увидеть то самое кресло, которое совершенно не вписывается в интерьер, но будет стоять в этой комнате до тех пор, пока его будут помнить. И проворчать:
— Мария! Ну можно же уже почистить обивку? Сколько раз говорить? Ты купила бананы? Бабушка вот-вот придет. Она просила.
— Конечно, мамочка! Ты присядь. Я тебе чай сделаю.
И место в кресле будет занято. И еще будет время, чтобы прижаться щекой к родным ладоням. И поймать строгий, но такой нежный взгляд. И улыбнуться в ответ на удивленное:
— Мария, что у тебя на голове? Где твоя расческа? Неси! Я тебя причешу! Господи, как поздно уже… Спать пора! Что ты завтра будешь на завтрак? Манную кашу или блинчики?
Автор: Людмила Лаврова