— Странный он какой-то! Прям пугает меня, Петровна! Вчерась иду, значит вечером от дочки, а он стоит.
— Где?
— Да у калитки Марьиной. Стоит и смотрит.
— Ну и что? Стоит, смотрит человек. Что тут странного?
— Ты бы видела, как он смотрит. Всю душу вынул, окаянный! Глазюки черные, страшные! Бешеные! Я аж чуть там и не осталась! Подхватилась и бегом, пока не догнал меня!
— А он что, гнался за тобой, Ивановна?
— Да ты что! Типун тебе на язык! Если бы хоть шаг за мной сделал, я бы и жива не осталась. Так страшно мне стало! Принесла же нелегкая! Откуда он только взялся?
— Так Марьин дом купил. Вот и переехал.
— Как купил? А Марья?
— Ее дочка в город забрала. Сама же знаешь, она уже еле ходила. А дом… Кому он нужен, развалюха старая? Вот Марья его и продала. Это ж не родовой, не родительский. Так и чего жалеть?
— И впрямь, нечего. Эту времянку муж Марьи ставил, да потом так и не снес. Там ни удобств, ничего. Вон у Семеновны и то дом лучше. О прошлом годе сын ванную сделал. Только Семеновна все жалуется, что неудобно. Старая уже ноги так задирать, чтобы туда залезть.
— Грех твоей Семеновне жаловаться. У нее вон внуков полный возок! Что, помочь некому?
— Помогают, куда ж деваться-то? Ты ж знаешь, какой сын у Семеновны! Чуть что – пойдут клочки по закоулочкам. Он за мать любому настучит и не поморщится. Хорошо, когда так-то… Не то, что мои… Разлетелись кто куда и глаз не кажут.
— Что ты все жалуешься? Только ведь Светка твоя приезжала! Внука привозила, гостила сколько. Всю огородину тебе в порядок привела, а тебе все опять не так!
Вера Петровна укоризненно покачала головой и заерзала на лавке. Идти бы пора, да разве от Дуси так просто уйдешь? Самого главного-то она еще и не сказала. Всегда от печки пляшет. Поторопить что ли? Так ведь, нет. Опять начнет сначала. Уж лучше подождать, а то так до вечера и просидят. А то ведь внуку пирог с капустой обещала, а это дело долгое.
— Слышь, Петровна, а он ведь пьющий.
— Кто?
— Да этот, который Марьин дом купил. Бабай!
— Кто? – Вера так удивленно уставилась на подругу, что та покатилась со смеху.
— Тебя что, в детстве Бабаем не пугали?
— Нет.
— А меня – пугали. Мамонька говорила: «Придет Бабай, заберет с собой, если баловаться будешь». Ох, и боялась же я его! Чуть чужого мужика на улице увижу, так сразу домой бегу – Бабай пришел! Мама моя все ругалась, что я девка уже взрослая, семи лет от роду, а все от Бабая этого прячусь. Потом перестала, конечно. А вот сейчас почему-то вспомнила. Этот мужик один в один – Бабай! И черный, и страшный, и смотрит так, словно худое задумал! Бабай и есть!
— Язва ты, Ивановна! Не зная человека, уж и кличку ему придумала! Разве так можно?
— Так я ж не на весь поселок кричу, а только тебе сказала! Почто ругаешься?
— Где я слышала, там и другие могли. Ладно, Ивановна, некогда мне тут с тобой. Пойду. Васятка из школы придет, а есть нечего.
— Иди! – Ивановна прищурилась от солнца, неожиданно вынырнувшего из-за тучи. – Вон тебе и солнышко в дорожку!
— И хорошо! С ним-то завсегда веселее.
Вера поняла, что от Евдокии сегодня ждать новостей больше не приходится, а, значит, что и делать на старой лавочке у магазина, тоже было уже нечего. Обычные хозяйственные хлопоты закрутили ее, завертели и не оставили даже минутки, чтобы подумать о том, что услышала. И только к вечеру она вспомнила о разговоре с подругой и, спохватившись, пошла на кухню. Достав из буфета, сделанного еще отцом, банку меда, Вера отрезала кусок пирога и засобиралась куда-то.
— Мам, ты куда это на ночь глядя? – Сима оторвалась от швейной машинки и подняла глаза.
— Скоро приду. Ты долго-то не сиди. Вредно это, вот так-то, в три погибели.
Сима улыбнулась, потянулась и огладив ладонями приличный уже животик, ответила:
— Мамочка, ты меня как маленькую бережешь. Третий уж. Ученая!
— Ученая-то ученая, а мать слушать оно тебе не мешает. Разве я тебе плохого посоветую?
Сима выбралась из-за машинки и подошла к Вере. Обняв ее, прижалась на мгновение щекой к щеке мамы.
— Никогда! Ты же моя родная!
Вера закрыла глаза на мгновение. Любимка… Младшенькая… Последышек… Только она ей в утешение и осталась.
Сын старший, Федор, далеко. В Мурманске живет с семьей. Приезжает редко, не чаще раза в год, да и то, если получается. Вера не винит, все понимает. Двое детей, жизнь не сладкая. Не наездишься…
А со средней дочкой отношения не сложились. Как отца не стало, так и пошли скандалы. Молодая была, гулять хотела. Вот и догулялась. Васятка теперь у Веры живет, а мать его непутевая незнамо где шатается… Сказала, что и ноги ее не будет в родном доме. А ведь Вера не ругалась с ней, не неволила. Сама так решила… Благо еще, что у Федора жена юрист. Помогла бумажки правильно на Васю оформить. А то Вера издергалась вся. А ну как нагуляется, да и приедет сына требовать. А чего мальчонку-то бередить? У него тут и школа, и семья, и друзей ворох. Пусть живет спокойно. А если с ней, Верой, что случится, так Сима с Геной его возьмут. Вася им родной. Сима его за старшего сына считает.
Младшенькую Вера родила уже на излете, в сорок шесть. Ох, и потешались над ней тогда бабы. Впору внуков нянчить, а она за дочкой сходила! И ведь правы были, что б их, охламонок! У Федора как раз старшая дочка родилась, а тут бабушка с пузом ходит. И помочь тогда не смогла толком с первой внучкой. Не до того было. Симочка болела много. Вера с ног сбилась. Возила в город, показала всем врачам, каких найти смогла. Выправилась девка. Вера нарадоваться на нее не могла. И учится хорошо, и уважительная, и помощница по хозяйству просто золотая. Все так было до той поры, пока не влюбилась Симочка в Кешку-паразита. Это не Вера так его назвала, но кличка эта, прилипшая к парню на поселке, была настолько верной, что никто его по-другому и не звал. Работать толком не хотел, мать не слушался, гулял напропалую. Все это знали и никто его всерьез не принимал. Кроме Симы… Чем только улестил ее?! Как только угораздило девочку?! Сколько парней хороших в поселке, а она на этого ледащего глянула! Ведь ни кожи, ни рожи, а гонору как у генерала! Даже мать его, Варвара, Вере говорила:
— И чего Симочка в нем нашла? Ведь непутевый он! Нельзя так о своем дите, да только правда это. И девку твою мне жалко. Пропадет она с ним!
Только Симочка слушать никого не хотела. Что поделаешь – любовь у нее случилась. Ни Верины слезы, ни уговоры Варвары, даже разговоры с Федором, который срочно приехал к матери, и то не помогли! Пойду замуж и все! Вера тогда все глаза выплакала. А Кешка гоголем по поселку ходил – вон какая деваха по нему сохнет! Да только натура его поганая дала о себе знать. И перед самой свадьбой прибежала к Симе подружка ее, что жила по соседству с Варварой, да и шепнула, как Кешка с молодой женой агронома развлекается в сарайке. Сима тогда чуть с ума не съехала! Топиться надумала! Вера-то на работе была, не знала ничего, а из речки дочку ее достал сосед – Генка. Он Симочки на год младше был, все за ней бегал хвостиком. Любил пуще жизни, и все об этом знали. А тут любовь эту свою на деле доказал. Как увидел, что Сима к речке кинулась, веревку схватил, брата крикнул, и следом побежал. А там не побоялся. Сиганул за ней в прорубь…
Сима тогда в больнице долго лежала. Все в себя прийти не могла. Не понимала, почему с ней такое случилось… Чистая душа… Думала, что если сама хороша и любит, то и все на свете хорошие…
Как вышла из больницы, Вера не узнавала ее. Куда только подевалась ее дочка-колокольчик… Не видно, не слышно, просто тень да и только… И ничего не помогало… Ни то, что Гена с друзьями Кешку отметелили и из поселка прогнали, ни то, что агроном семью увез почти сразу после скандала, ни то, что соседи ни словом, ни делом Симе любовь ее несчастную не поминали. Она все равно знала, что шепчутся по углам.
— Мне, мамочка, обидно не то, что говорят за спиной, а то, что жалеют. Это еще хуже…
— Что ж тут худого, доченька? На Руси исстари говорили, что жалеет – значит любит.
— Не нужна мне их жалость, мама. От нее только еще хуже делается… Нет любви, понимаешь? Нет ее!
-Как же нет-то? – Вера растерялась. Если ее ребенок с такой горечью говорит об этом, то плохо все! Вот-вот жизнь под откос пойдет и ничем она потом уже Симе не поможет. Мысли заплясали, не давая сосредоточиться и найти ту самую, правильную, которая остановит эту сумасшедшую пляску, разогнав думки по своим местам. Во дворе залаяла Жулька, Вера невольно глянула в окно и просияла. Вот же он! И далеко искать не надо! Все время рядом ходил ответ на все ее молитвы…
— Симочка, как же это ты говоришь, что любви не бывает? – Вера осторожно обняла дочь, чувствуя, как каменеют под ее руками плечи Симы. – Вон она! В живом виде рядом с тобой ходит! Гена себя не пожалел, за тобой кинулся. Не сдюжил бы, вслед за тобой бы и ушел. А ты говоришь – нет ее, любви-то… А это тогда что такое?
Сима тогда ее еще не услышала. А Вера не торопила. Пусть сама решит, что ей надо.
Сима и решила. Только до того момента, как Гена стал Вере законным зятем, прошло почти пять лет. Сима и выучиться успела, и диплом получить.
Свадьбу гуляли в местной столовой и туда набился чуть не весь поселок. Сима была похожа на только что вошедшую в цвет яблоньку в своем свадебном платье, а Вера изревелась так, что Евдокия ее еле в себя привела. Даром, что фельдшер.
От матери Сима уходить отказалась категорически, но Гена и не возражал. Перебрался к теще. Жили дружно, потому, что делить им было нечего, а Вера на зятя и вовсе надышаться не могла. Ведь жизнь ей вернул! Как же иначе…
Первые дети Симе дались так легко, что она только расцвела еще больше. Сдав младшего на руки матери, вышла на работу, решив, что училась не зря и пора применять на практике то, чему ее учили в институте. Специалистом она оказалась до того въедливым, что уже год спустя, уходящая на пенсию Ирина Михайловна, главный бухгалтер птицефабрики, порекомендовала Симу на свое место.
— И не ищите никого! Эта девочка тут порядок навела. Даже мои «хвосты» повычистила! Берите! Не прогадаете!
Работала Сима на совесть, но и о семье не забывала. Вася сначала шепотом, а потом уже и вслух, не стесняясь, стал звать ее матерью, а Вера не возражала, хоть и напоминала иногда, что настоящая мамка у мальчика тоже есть. Пусть знает, а то мало ли. Плохого она ничего о матери Васи не говорила, но и хорошего не придумывала. Зачем? Вырастет – сам разберется.
Третья беременность застала Симу врасплох. Она сначала обрадовалась было, а потом испугалась. Что-то шло не так, как раньше. С первыми детьми Сима не ходила, а летала. А сейчас… То в сон клонит, то тошнит сутками… Врачи ничего не говорят, только назначают все какие-то витамины, мол, полезно ребенку… а Симе почему-то кажется, что неладно что-то…
Вера к дочке присматривалась, но не тревожила. К чему? Если нервничать начнет – разве лучше будет? Сама же тихонько советовалась с Евдокией и заручилась согласием директора фабрики – если что, машина будет, а то мало ли… До города не близко, а скорую пока еще дождешься…
Про свой разговор с Евдокией Вера успела забыть напрочь, но через пару месяцев Вася напомнил ей о странном человеке, который поселился в поселке недавно, но уже успел стать поводом для пересудов.
— Бабань! А дядька этот, что бабы Манин дом купил – хороший!
— Чего это ты про него вспомнил, Васятка?
— А мы сегодня с ребятами из школы шли, а он у Тришкиных на крыше сидит.
— Чего он там делал?
— Так крышу чинил!
Вера даже бросила тесто месить, когда это услышала. Наташка Тришкина была первой на поселке гуленой. Мать четверых детей, отцов которых никто и не знал, она почти всегда была «пьяненькой и веселенькой», как сама про себя говорила. Бутылка в сторону отставлялась ею только тогда, когда она узнавала, что ждет очередного ребенка. Тут Наталья объявляла, что берется за ум и держала свое слово до самых родов, не беря в рот даже капли спиртного. Зато потом снова срывалась и все начиналось сначала – пьянки, гулянки, кавалеры… И никто не мог ее остановить, да и не сильно-то пытался. Но, надо отдать должное, гуляя, Наталья про детей своих никогда не забывала. Днем – мать, вечером – гулёна. Вот и куда такое? Соседи давно махнули рукой на Наташку. Чего волноваться, если детки чистенькие, ухоженные, не голодные. А что там их мать творит – так это ее дело. Пусть живет как хочет, лишь бы дети в порядке были.
Наташка работала на той же птицефабрике, что и Сима, только простой птичницей. Денег у нее отродясь не водилось, а помогать ей просто так соседки своим мужьям строго-настрого запретили. А то мало ли! Гадай потом, от кого у Натальи еще один младенец! Поэтому, когда в хозяйстве случалась какая-то беда, бежать Наташке было некуда. Даже нанять кого-то в поселке она не могла, потому, что мужики были наперечет, а за молодых парней матери бы лишили Наталью остатков когда-то роскошной шевелюры. Помогал ей только дед Илья. Но, с тех пор, как осенью он неудачно сломал ногу, помощник из него стал и вовсе никудышный.
Что крыша у Натальи прохудилась – Вера знала. Только на днях ей сама Наташка и жаловалась. Но, Вера, ругая себя за черствость, Гене все-таки ничего не сказала. Сима на сносях, а тут непонятно как оно будет. Мало ли! От греха, как говорится.
А оно вон как! Значит, нашелся помощник. Вот и хорошо! Вера повеселела.
С Петром она уже успела познакомиться.
Евдокии рассказывать Вера не стала, как перед тем самым разговором на лавочке у магазина, угрюмый черноглазый мужчина, которого подруга нарекла Бабаем, помог ей с тяжелыми сумками. Вера тогда, возвращаясь из города, вышла из автобуса и подвернула ногу. Боль прострелила лодыжку так, что в глазах у Веры потемнело, а земля качнулась навстречу, готовясь принять на себя весь ее немалый вес. Крепкая рука ухватила Веру за локоть, не давая упасть и хриплый незнакомый голос спросил:
— Ступить на ногу можете?
Вера, попробовав встать на всю стопу, взвыла от боли и почувствовала, как ее обхватили по тем местам, где в далекой молодости была талия, а потом раздалась команда:
— Поковыляли, болезная! Провожу тебя до дома.
Автобус был последний, поэтому на улице никого уже не было. В сумерках они дошли до Вериного дома и там Петр оставил ее на лавочке, стукнув в калитку. На вопрос, напоить ли его чаем, ответил, что сыт. А потом помахал рукой на прощание и ушел.
Вера только позже, когда уже сидела в своем любимом кресле, с перевязанной эластичным бинтом ногой, поняла, что не поблагодарила его. Как только отек чуть спал, она наведалась к своему «спасителю» с подношением в виде фирменного пирога с капустой и банкой меда с пасеки деда Ильи.
Петр, увидев ее, виду, что рад, не показал, но чайник поставил, и за гостинцы сдержанно поблагодарил.
Тогда-то Вера и поняла, что Евдокия ох, как неправа насчет нового жильца Марьиного дома.
Не пил Петр. Но и спокойным не был. Вера гадала, что могло случиться у него в жизни, но спросить так и не решилась.
В доме у него было чисто, хоть и неуютно. Но, когда мужик умел сам уют-то навести? Полы вымыты и то ладно! Присмотревшись, Вера поняла, что живет Петр один, никого не привечает, потому, что нигде не было даже намека на то, что в доме бывает женщина. Только не одна она по сторонам внимательно поглядывала. Петр, усмехнувшись, поставил перед ней кружку с чаем, и спросил:
— Что, Вера Петровна, гадаешь, один я, аль нет?
— А что тут гадать-то? Я и сама вижу. Нет у тебя никого. Один живешь.
— Права ты. Глазастая.
— Если бы! Глаза-то уж не те. Еще год назад нитку в иголку сама легко вставляла, а теперь Васятка помогает. А к машинке швейной и вовсе не подхожу. Совсем плохо видеть стала.
— Надо тебе в город, к врачу съездить. Очки выпишут или еще что.
— Была я. Сказали, что операцию делать надо. А я боюсь.
— Чего же?
— Мало ли. А ну как совсем слепая останусь?
— Так у тебя же родня есть. Помогут, если что.
— Они-то помогут… Только, понимаешь, Петя, не хочу я у дочери на шее обузой висеть. Она молодая еще, детки малые… Пусть дышит. А я уж как-нибудь. Только бы ей полегче было.
— Хорошая ты мать, Вера Петровна. Да только дочка твоя вряд ли с тобой согласится. Тебе врач что сказал? Дай угадаю! Если операцию не сделаешь, то год-два и будешь хуже крота видеть, так?
— Откуда знаешь?
— Нехитрая наука. Вот и подумай! То ли ты сейчас операцию сделаешь и будет шанс остаться при зрении, то ли через пару лет той же обузой на шею дочки и сядешь.
Объяснение это в своей простоте так поразило Веру, что она задумалась. А через неделю собралась, никому ничего не сказав, да и укатила в город к сестре. Операция прошла успешно и Вера снова смогла не только вдевать нитку в иголку, но и выгнала из-за машинки Симу, а потом принялась сама строчить белье и пеленки для ребенка.
С Петром они раскланивались как старые знакомые каждый раз, когда встречались на улице, но близко не общались. Вере некогда было, да и Петр незаметно для всех прикипел к двору Натальи, которая странно остепенилась с его появлением, разогнала своих бывших «кавалеров» и решила, что ей достаточно веселой жизни. Соседки одобрительно кивали, прикусив языки и сердито шикая друг на друга каждый раз, когда кому-то из них приходила в голову затея посплетничать на эту тему. Не буди лихо…
Дети Наташки ходили за Петром хвостом, называя его папой чуть не с первых дней знакомства. Сима, увидев как-то эту картину, рассмеялась, а потом рассказала матери:
— Представляешь, мам, как галчата вокруг него скачут и кричат – папа, папа. А он… Мам, я никогда такого светлого лица у человека не видела. Только у тебя, когда ты на Васю смотришь, да у Гены. Он их любит, мам… Чужих детишек…
— Тебя это удивляет?
— Наверное, да. Почему вот так выходит? Кто-то чужих любит, а кто-то своих не жалует… Почему так, мама?
— Кто бы знал, дочка… может быть это потому, что кому-то дар этот – любить – дается, а кто-то пустой на свет появляется. И как не пытайся заполнить эту пустоту, как не старайся – не выйдет. Не дано человеку понимания. Вот и бьются возле таких людей близкие и родные, пытаются наполнить его теплом да светом, а не выходит. Потому, что он как прорва ненасытная – сколько не влей – все мало. И не оценит никогда, и не поймет ничего. Только, знаешь, что я тебе скажу?
— Что?
— Мне таких все равно жалко. Они ведь не знают, чего лишены. Не понимают. Живут всю жизнь как сорняк на дороге. Ни добра от них, ни пользы.
Сима задумалась о чем-то своем, помрачнела, а потом подняла глаза на мать:
— Мамочка, как не стать таким сорняком?
— Ты про себя что ли? – Вера обняла дочь, погладив ее по голове. – Тебе такой не быть, даже если бы и захотела. Ты же весь мир обнять готова. А тот, кто своим сердцем делится с другими и сам любить умеет. Не бывает по-другому.
Беда пришла, когда ее никто не ждал. Сима утром проснулась от того, что рядом прыгал по кровати младший сынишка:
— Мама, мама, я пришел!
Сима улыбнулась сыну, потянулась было к нему, но тот не удержался на ножках, упал и угодил прямо на живот матери. Сима только охнула. Острая боль пронзила ее, но тут же отступила, потерялась, спрятавшись до поры до времени.
Полежав немного, она встала и пошла готовить завтрак, ведь Вера с утра ушла к Евдокии, которой понадобилась помощь в фельдшерском пункте. Там только что закончили ремонт и нужно было навести порядок. Доверять такое важное дело Евдокия никому не хотела, поэтому позвала Веру и решила, что они управятся сами.
Вася нашел Симу лежащей на полу, когда вернулся из школы. Последние два урока отменили, потому, что учительница заболела и Василий, чуть поразмыслив, не пошел гулять с ребятами, а решил забежать домой, чтобы спросить у Гены, поедет ли тот в город. Но, Гены дома уже не было. Он уехал сразу после того, как Сима накормила его завтраком и отправила со строгим наказом купить все по списку для ребенка. Суеверной она никогда не была, а готовится ко всему предпочитала заранее, чтобы потом не метаться в последнюю минуту.
Вася испугался было, но громкий рев младших быстро привел его в чувства. Он похлопал Симу по щекам, но понял, что та не реагирует. Тогда Вася выскочил на крыльцо и заорал так, что с соседской голубятни шарахнулись в небо голуби, а Жулька зашлась таким лаем, что не услышал бы только глухой.
Младший Наташкин сын, Вовка, из школы шел не торопясь. Спешить ему было некуда. Дневник, в котором стояла, первая в его ученической карьере, «пара», тянул рюкзак на спине книзу не хуже кирпича. Крик Васи застал его возле Вериного забора. Растерянно оглянувшись, но не увидев никого на улице, Вовка подпрыгнул, уцепился за край, по счастью низкого, штакетника, и подтянулся.
— Ты чего орешь?
Вася глянул на Вовку такими глазами, что тот невольно разжал пальцы и свалился обратно на землю. Ничего не понимая, но уже и не думая, Вовка рванул к дому, крича на ходу:
— Вась! Не бойся! Я сейчас отца позову!
Петр, ничего не понимая из сбивчивых объяснений Вовки, просто подхватил того на руки и выскочил на улицу:
— Куда бежать?
Вася суетился возле Симы, пытаясь успокоить детвору и привести тетку в чувства. Только ни вода, которой он старательно поливал Симу, ни пощечины, эффекта никакого не давали. Вася собрался уже было бежать за бабушкой, когда в дверях встал Петр.
Что случилось, он понял сразу.
— Беги за бабушкой! – скомандовал он было Васе, но тут же остановил его. – Нет! Долго! У кого машина есть из соседей?
— У Кривицких. Через дом от нас.
— Я знаю! Я покажу! – Вовка выскочил за дверь и помчался к калитке.
Ира Кривицкая вешала белье во дворе, когда, чуть не снеся старенькую калитку, туда ворвался Петр.
— Муж где?
— Так, нет его… — Ира растерялась, прижав к себе пустой уже таз. – На свадьбу к сестре уехал. А я не поехала, потому, что дочка заболела.
— Ключи от машины где?
— На полочке лежат. Погоди! А тебе зачем?
Петр уже ее не слушал. Он схватил женщину за руку и потянул к дому.
— Давай, милая, ключи скорее! Симу надо в город везти срочно! Иначе беда будет!
Ира заартачилась, отбиваясь от Петра тазиком.
— Отстань! Не дам я никакие ключи тебе! Бандит! Ишь, чего удумал! Машину ему!
Бросив ее во дворе, Петр сам побежал в дом и через минуту уже выгонял машину из двора под вопли Ирины.
В больницу они успели вовремя.
Сидя в коридоре приемного покоя, Петр старался дышать медленно и спокойно, но это ему не удавалось. Сердце заходилось, а руки тряслись так, что проходящая мимо медсестра покачала головой:
— Может вам успокоительное дать?
Петр дернулся, сурово глянув на нее, но тут же одумался:
— Простите, перенервничал сильно.
— Не волнуйтесь! У нас врачи хорошие. Все сделают как надо!
Гена, который примчался сразу, как только узнал о том, что случилось, молча стиснул руку Петра, не находя слов, а потом потянул его на себя и крепко обнял.
— Знаю, как сына назову. Ты не только ее спас, Петя. Ты и мою жизнь спас сегодня тоже.
Вера потом сидела рядом с Петром, держась за его руку, как маленькая, и без конца повторяла:
— Спасибо… спасибо тебе! Если бы не ты…
— Не за что тебе меня благодарить, Вера. Если бы знала про меня, не доверила бы дочку везти. И не благодарила бы меня.
— Что ты говоришь такое? Чего я такого про тебя не знаю, чтобы спасибо тебе не сказать за ребенка своего?
— Ты-то мне говоришь, а есть мать, которая меня до сих пор на чем свет стоит проклинает… — Петр вдруг обмяк, словно став меньше чуть не вполовину и заплакал, совсем как Вася утром, когда не знал, что делать. – Я ведь за пять лет первый раз за руль сел, Вера Петровна. Зарекся, что никогда больше водить не буду. У меня и прав нет. Лишили.
— За что?
— Так, сидел я. Я ведь – убийца…
— Что ты такое говоришь-то, Петя? Да я добрее тебя человека не видала! Какой же ты злодей?
— Какой есть…
— А ну-ка, рассказывай! Вижу же, что точит тебя это. Говори, не сомневайся сейчас. Уже начал. Мне можно, сынок! Я старая, жизнь прожила и много чего видала. Не мне тебя судить, а вот выслушать я тебя могу. Может и полегче тебе станет.
— А что тут рассказывать? Пять лет назад ехал я с работы. Вот из этой самой больницы. Я ведь врач, Вера Петровна, хирург. Только бывший. Куда мне теперь с такими руками? – Петр вытянул перед собой руки, которые до сих пор мелко подрагивали. – Дежурство было сложным. Две операции подряд. Я устал и думал, что вот-вот сейчас приеду, поем и завалюсь спать. Вечер был уже, темнело, а дорога как стекло скользкая. Только-только морозы пришли. Откуда он выскочил, этот пацан, я так и не понял. Там кусты вдоль дороги растут, а светофор метрах в трехстах от того места, где я его… Я пытался, Вера Петровна… Очень хотел ему помочь, но только все напрасно… Толку с меня как с врача, если в самый нужный момент я ничего не смог сделать… Если бы я не сел в тот день за руль, если бы вернулся домой на такси… Если бы…
Вера крепко сжала руку Петра, успокаивая дрожь и пытаясь найти нужные слова, а потом сказала:
— Слушай меня, Петр! Виноват ты – слов нет. Ребенка не вернуть, а тебе теперь всю жизнь жить с этой виною. Только знаешь, что я тебе скажу? Виноват в этом не только ты. И пусть легче тебе от этого не станет, я хочу, чтобы ты меня услышал. Одного ребенка ты небу отдал, а другого у неба сегодня принял. И не будь тебя рядом, не сообрази ты, что происходит, Симы моей и мальчика ее уже бы не было. Я знаю, мне врач сказал. Так что, вину свою ты, конечно, понимай, но и помни, что искупил ее не только тем, что в тюрьме отсидел. И мне совершенно все равно, что и кто скажет. Ты для меня был и останешься Петром… как тебя по батюшке-то?
— Михайлович.
— Вот! Петром Михайловичем. Уважаемым мною и всей моей семьей человеком. Понял меня?
Петр молча кивнул и сжав в ответ руку Веры, вдруг поднес ее к губам и поцеловал.
— Спасибо…
Вера сглотнула, пытаясь справиться со слезами, а потом выпалила:
— Не отделаешься спасибом-то! Ишь! Удумал! В поселке скорую не дождешься, Евдокия на ладан дышит и глухая уже почти, а он сидит! Врач ты или кто? Клятву давал?! Так почему не работаешь?
Ответ на свой вопрос Вера получила полгода спустя, когда Евдокия вышла на заслуженную пенсию, а в чистеньком фельдшерском пункте появился новый хозяин.
— Слышь, Бабай? Я проверять буду приходить, понял? Чтобы порядок был! Не для того я столько лет его тут наводила, чтобы ты его порушил! – Евдокия погрозила пальцем, а Петр Михайлович кивнул так серьезно, что Вера, не выдержав, прыснула в ладошки, а потом рассмеялась уже в голос.
— Оставь в покое человека, Дуся! Пойдем! Нам с тобой еще столы накрывать. Петя! А ты как закончишь, сразу в храм иди. Мои тебя там ждать будут.
Держа на руках крестника, Петр впервые с того страшного дня понял, что они больше не дрожат. Ощущение это было таким странным и таким сильным, что он заметался глазами по иконам, повернулся к тем, кто стоял рядом с ним, и поймав спокойный взгляд Веры, прошептал:
— Спасибо…