Аделаида

Максим был очень зол на сестру. Могла бы и забрать из больницы, не так уж часто ее брат переживает клиническую смерть. И не то что Максиму было сложно передвигаться или делать что-то самому, просто, наверное, за время реабилитации он привык к повышенному вниманию. Первое, что он увидел, придя в себя после операции, – большие, темные, как ночное небо, искрящиеся слезами глаза сестры. Лицо Ады было белее халата, наброшенного на ее плечи. За несколько секунд выражение лица сменилось с печального, испуганного на радостное. Девушка кинулась было к Максиму, чтобы обнять, но внезапно остановилась, будто боясь коснуться брата. Улыбка сбежала с ее губ:

– А мне сказали, что ты умер.

И давно сдерживаемые слезы хлынули по щекам.

Следующие несколько часов продолжалась кутерьма, столь же радостная для Ады, сколь утомительная для Максима. Ему рассказали, как во время операции у него остановилось сердце, как долго, почти восемь минут, не могли его запустить, как врач уже посмотрел на часы, чтобы объявить время смерти, но вдруг кардиомонитор оповестил присутствующих, что пациент скорее жив, чем мертв. И вот теперь Максим осмотрен, ощупан, опрошен десятком врачей. Вопросы задавались самые разные: от «сколько пальцев на руке» и «как вас зовут» до «видели ли вы свет в конце тоннеля». Максим чувствовал себя ужасно усталым, но окружающая радость и восторг стали передаваться и ему, и он с улыбкой смотрел на суетящихся врачей, на заглядывающих в палату пациентов, на мутно-желтый луч солнца, небрежно скользнувшего по стене, и, главное, на Аду, сидящую в ногах кровати и так трогательно глядящую на него своими ночными глазами. Среди этой суеты девушка казалась удивительно маленькой, крохотной, а кровать, напротив, такой длинной, будто брата и сестру друг от друга отделяло по меньшей мере несколько метров. Наконец, когда последний врач вышел из палаты, попросив Аду не беспокоить больного слишком долго и дать ему отдохнуть, девушка пересела к изголовью, положила прохладную руку ему на лоб:

– Ну как ты?

Максим был старше сестры на четыре года, и они никогда не были особо близки. Даже то, что когда-то они переехали из небольшого города в столицу и были, по сути, одни друг у друга в большом городе, не сделало их ближе. Максим много работал, Ада много веселилась. В отличие от брата, она обладала удивительной способностью обрастать знакомствами. После окончания института девушка устроилась на работу и стала снимать квартиру вместе с подругой, Максим остался жить на старом месте, но с новым соседом – котом Сидом. Брат и сестра встречались редко, в основном в дороге, когда ездили навещать родителей. Но теперь Максим был ужасно рад сестре, ее присутствие делало больничную палату неожиданно уютной, рука Ады приятно холодила голову.

– Все нормально, только я очень устал и такая тяжесть во всем теле…

Ада быстро поднялась:

– Мне уйти? Врач говорил, а я тут…

– Нет, нет, пожалуйста, останься.

Она осторожно села обратно, не сводя с брата внимательных глаз.

– Тебе было страшно? Когда ты умер.

– Да я и не помню ничего. Просто заснул под наркозом, потом проснулся, а тут ты. Страшно мне стало, когда в палату прибежало полчище врачей.

Губы Ады дрогнули в улыбке.

– Так ты ничего не помнишь? Ни свет в конце тоннеля, ни всего такого?

– Нет, ничего. Хотя меня уже столько раз об этом сегодня спрашивали, что еще чуть-чуть и я это вспомню.

– Знаешь, даже обидно, умереть – и ничего не увидеть. Того, что там, за горизонтом, – Ада неопределенно махнула рукой в сторону окна.

– Да, пожалуй, не стоило и умирать.

До момента выписки Ада приходила к брату каждый день. И не только она. Помимо врачей, ежедневно к нему заглядывали досужие пациенты с одними и теми же вопросами: видел ли он свет, ангелов, Бога; ощущает ли он мир по-другому; осознал ли, какие ценности являются подлинными в этом мире и так далее. После таких посещений он чувствовал себя немножко пророком. Максим стал постоянно к себе прислушиваться и даже начал ощущать, что действительно некоторые изменения в состоянии присутствуют: кажется, дышать теперь стало труднее. Правда, это не удивительно, после того, как ему вырезали опухоль из легких, но все же. Ада тоже была внимательна к нему, приносила лакомства, так Максим узнал, что она научилась отлично готовить. К выписке он так привык к вниманию, что теперь, когда сестра позвонила и сказала, что не сможет заехать за ним в больницу, он был возмущен, хотя несколько недель назад он и не подумал бы просить сестру оставить свою работу, чтобы довезти его до дома. Кроме того, ему хотелось, чтобы Ада скорее отдала ему Сида, за которым присматривала, пока он был в больнице. Один раз Максим, правда, намекнул сестре, поглощая приготовленный ею пирог, что для полного счастья ему нужно, чтобы Ада принесла кота, на что сестра подняла одну бровь и сказала, что попросит врача проверить еще раз, не повредился ли у него мозг во время клинической смерти. В этот момент Максим увидел в Аде Заботливой Аду Язвительную, так хорошо знакомую ему с детских лет. На ум пришло даже ее детское прозвище – «исчадие Ада». Максим улыбнулся и ничего не сказал.

Садясь в такси, Максим подумал, что последний раз видел солнечный свет, когда очнулся после операции. Желтый луч, размазанный по стене палаты. С того дня небо серело тучами, моросил дождь. В больнице, при обилии искусственного освещения, Максим не замечал этого, но сейчас вне стен больницы, под холодным дождем и грустным небом Максим казался себе очень одиноким. Всю дорогу к дому он взращивал жалость к себе и гнев на сестру, но когда автомобиль остановился у его подъезда, на Максима нахлынула волна тепла. Он понял, что соскучился по дому. Жалко только, что Сид его не встретит, но, с другой стороны, сестра ведь не так уж виновата: она ведь предлагала забрать его после работы, а он заупрямился, сказал, что не может больше выносить вида больничных стен (хоть это не так) и что домой ему непременно нужно попасть до обеда (хотя точно и не знал зачем).

Максим вошел в лифт, нажал на кнопку с цифрой 8. Под мягкое гудение изобретения Отиса Максим начал подниматься. Он смотрел, как по мере поднятия вверх меняются цифры на экране над дверью. И вдруг им стало овладевать беспокойство. Сначала он не мог понять почему, но когда на экране высветилась восьмерка и двери открылись, Максим понял, в чем причина его тревоги. Дело было в звуках лифта.

 

Вы можете слышать одну и ту же песню, стихотворение или рекламный текст много-много раз, так много, что перестаете обращать внимание на смысл и, в конце концов, улавливаете только основной мотив или интонации произнесения слов, но стоит добавить что-то новое (проигрыш на музыкальном инструменте, строфу, слово), и вы тут же заметите разницу, даже не вслушиваясь специально. Можно сказать, что лифт при подъеме тоже поет свою песню. Она состоит из звуков закрывания и открывания двери, пауз между закрытием или открытием и звуком движения, собственно звука движения лифта и, как правило, в аранжировку лифтовой песни входят разные позвякивания и потрескивания неизвестной простому смертному природы. Эти звуки люди, пользующиеся лифтом, слышат ежедневно и не обращают на них внимание. Но если они проедут нужный этаж, то узнают об этом еще до того, как двери лифта откроются, потому что привычная лифтовая песня становится длиннее на несколько секунд. Нечто подобное ощутил и Максим. Он заметил, что лифт звучит по-другому. Как будто дом стал чуть выше. И двери лифта открываются с большей задержкой.

Максим вышел из лифта и с недоумением посмотрел на закрывающуюся дверь. «Что-то не так, что-то не так», – застучало у него в голове. Максим отмахнулся от этих мыслей, но где-то в глубине сознания остался неприятный холодок тревоги.

Максим переступил порог, набрал полную грудь воздуха. Ему нравился запах этой квартиры, казалось, что в ней пахнет нагретой на солнце пылью. Этот запах он чувствовал не всегда, только несколько минут после возвращения домой со свежего воздуха улицы. Но эти несколько минут ему нравились. Поэтому сейчас он был несколько озадачен, не почувствовав привычного пыльного запаха. Воздух в квартире был сладковатым, довольно приятным, но чужим. Чем именно пахло, сложно было сказать, как это обычно и бывает с запахами домов. «Господи, что происходит», – мелькнуло в голове.

Сняв верхнюю одежду и разувшись, Максим прошел в комнату. Все как обычно. Те же вещи, лежат там же, где он их оставил, когда уезжал в больницу, только все покрыто пылью и когтеточки Сида не хватает: он отдал ее сестре вместе с котом. Побродив по комнате, он сел на диван. Присаживаясь, на долю секунды он почувствовал, что падает, но тут же коснулся упругой поверхности дивана. Максам вскочил и уставился на диван. «Это что, диван стал ниже, или я вырос!?» Он решил присесть еще раз, на этот раз медленно и осторожно сгибая колени. И правда, кажется, садиться теперь нужно глубже.

Все эти ощущения, кажущиеся новыми, заставила Максима думать о том, о чем он так не хотел думать. Эта страшная мысль поселилась у него в голове после разговора с врачом, который состоялся после операции. Из беседы Максим понял, что, поскольку во время клинической смерти он надолго остался без воздуха, в организме могли произойти необратимые изменения. И сейчас его пугали даже не возможные инфаркты, отеки мозга и легких, не недостаточности всех мастей, а психическое здоровье. Ухудшение памяти, тревожность, раздражительность – кажется, все то, о чем предупреждал доктор, налицо. А ведь все может стать еще хуже. Можно ведь и овощем остаться.

Максима трясло. Сначала он хотел пойти на кухню, взять из шкафчика бутылку виски и немного выпить, но ему было страшно. Страшно зайти в другую комнаты, страшно отрыть шкаф, страшно не найти там бутылку, хотя он точно помнил, что до отъезда в больницу она там была, страшно, что привычный ему напиток окажется на вкус не таким, как он его помнит. Страшно было и притуплять сознание: очевидно, что с ним что-то не так, и Максим не хотел ухудшить ситуацию. Поэтому он достал аптечку из шкафа, насыпал себе в ладонь несколько бледно-желтых таблеток валерьяны и, не запивая, проглотил. Это, по крайней мере, безопасно.

Сев на пол рядом с диваном, Максим стал рассуждать. Может, не все так страшно? Подумаешь, диван кажется низким. Просто в больнице он привык к более высокой кровати, на которой сидел последние несколько недель. Лифт? Да ладно, могло и показаться. (Но еще раз прокатиться в лифте Максим не захотел.) Запах в квартире? Может, посторонний запах прошел по вентиляции от соседей. Мозг усиленно работал, стараясь приводить здравые аргументы. Ему мешала пульсирующая где-то на стыке сознания и подсознания мысль: «Я не псих. Я. НЕ. ПСИХ». И еще ощущения. Чтобы не говорила логика, ощущения заглушали ее.

Что бы то ни было, нужно успокоиться. И Максим знал прекрасное средство помимо алкоголя – душ. Он не только снимает стресс, не затуманивая разум, а, наоборот, проясняет мысли. Сразу становится легче и бодрее. Максим подошел к комоду, после некоторых колебаний открыл его. Вот они, голубые полотенца, подарок родителей, за несколько лет использования они стали довольно жесткими; Ада говорила, что нужно пользоваться кондиционером для белья, но ведь он ее не слушал. Осмелев, Максим по очереди открыл все выдвижные ящики. Все на месте, все точно также как всегда. После того, как Максим прошел по комнате и распахнул все возможные дверцы всех возможных шкафов и шкафчиков, у него отлегло от сердца: ничего не изменилось, все вещи на своих местах. Немного ободрившись, Максим зашагал в ванную. Запаха чужого жилья он уже не чувствовал, зато в полумраке коридора видел привычные предметы привычной обстановки: вот пуфик, о который Сид точил когти так, что из обивки стали вылезать нитки и пришлось развернуть его испорченной стороной к стенке; вот большой пазл со старинной картой двух полушарий, который он когда-то собрал и был так горд этим, что склеил его и повесил на стену.

В ванной все тоже было по-прежнему. Душевая кабинка была приоткрыта, зеркало в ней было слегка покрыто мыльным налетом. Максима всегда удивляло, зачем в душевой кабине понадобилось размещать зеркало. Он даже хотел его снять, но Ада не дала. Она говорила, что оно нужно для того, чтобы зрительно расширить пространство в кабинке. «Зачем?» – «Ну как ты не понимаешь? А вдруг какой-нибудь клаустрофоб захочет помыться в этой кабинке? Что ему, бедняге, делать?» Правда, Максим подозревал, что забота о клаустрофобах тут совсем не причем. Просто зеркало в душевой и зеркало над раковиной образовывали систему, благодаря которой можно было видеть себя со всех сторон, а ведь это необходимо, когда нужно посмотреть, как смотрится прическа сзади или лежит платье на спине.

Максим разделся и, бросив одежду в корзину для белья, шагнул в кабину. На мгновение в системе зеркал промелькнула спина. Максим вздрогнул и почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Заставил себя вылезти из душа, стал перед зеркалом над раковиной и через плечо посмотрел на спину. Светлая, гладкая кожа, ничего не обычного, если не считать того, что несколько лет назад Максим между лопатками набил татуировку в виде черепа пеликана, которой теперь не наблюдалось. Его волосы встали дыбом, тело покрылось гусиной кожей.

Завернувшись в халат, на ватных ногах Максим дошел до кухни, достал из шкафчика виски, выпил. Ему нужна помощь, и чем скорее, тем лучше. Может, прямо сейчас вызвать такси и поехать назад в больницу? Но в какую? Не в хирургию же. Может, сразу в психушку? Надо что-то решить, на что-то решиться, но он не мог. Сознание Максима стало таким же ватным и непослушным, как и его ноги, мысли путались. Кто-то должен сейчас помочь ему, просто побыть рядом, просто выслушать. Потом можно будет принять какое-нибудь решение. В глубине души Максим знал, какое, но хотел, чтоб его принял кто-нибудь другой. Кто? Аделаида. Он пошел звонить сестре.

– Привет! Ты уже дома?

– Да, дома. Слушай, ты можешь приехать прямо сейчас?

Секундная пауза.

– Что-то случилось, Максим?

– Кажется, да. Кажется, мне нужна помощь.

– Макс, ты меня пугаешь. Ладно, сейчас приеду.

Максим ждал сестру, уже одевшись и облокотясь на кухонные шкафчики. Сесть куда-либо он не решался. Он уже не сомневался в том, что клиническая смерть не прошла для него даром. Расстройство памяти, тревожность – это одно, но фантомные воспоминания – совсем другое. Или это не фантомные воспоминания? Чья-то шутка? Может, ему удалили тату? Но кто и зачем? Нет, бред, бред. Но он ведь точно помнил, как делал татуировку, боль, причиненную иглой, мастера, причинившего эту боль. Разве этого могло не быть? Максим уже несколько раз заходил в ванную и, стянув футболку на плечи, смотрел на спину. Каждый раз, когда он это делал, надеялся, что увидит татуировку. Потом он бы позвонил сестре, сказал, что все нормально, приезжать не нужно, и, возможно, жизнь потекла бы, как текла до этого. Но татуировки не было.

Наконец Ада приехала. Взглянув на ее хрупкую, трогательную фигурку в черном плаще, на побледневшее от волнения лицо, полные тревоги глаза, Максима охватило чувство жалости: как же несправедливо взваливать на нее все то, что он собирается взвалить. Но Максим уже не мог по-другому, ему было слишком страшно, воля его ослабла. Глядя на сестру, он чувствовал стыд и облегчение одновременно.

– Смотри, – Максим развернулся к сестре спиной и поднял майку, обнажив спину до плеч.

– Слушай, Макс, если ты вытащил меня с работы, чтобы показать мне свою голую спину, значит, тебе точно нужна помощь.

Голос Максима упал:

– Значит, ты не видишь ничего необычного…

– Да нет, обычная, немного волосатая спина. Это все, что ты мне хотел показать?

– А что, если я скажу, что у меня между лопатками была татуировка?

– Но теперь ее нет.

– Вот именно.

– Тогда ты либо ее свел, либо сошел с ума.

В лице Максима что-то дрогнуло.

– Вот именно, – сказал он глухо.

Кажется, только тут Ада поняла, к чему клонит брат. Лицо ее сделалось серьезным.

– Так ты думаешь…

Но чего у девушки было не отнять, так это самообладания. Очевидно, Ада была напугана, но старалась не подавать вида и логически осмыслить создавшуюся ситуацию.

– Ты уверен, что татуировка была?

– Абсолютно. Делать ее было так больно, что я не смог бы забыть это, даже если захотел.

– И ты ее точно не сводил?

– Точно. По крайней мере, я такого не помню. Хотя говорят, что боль при сведении татуировок еще сильнее, чем при нанесении, так что, наверное, я бы запомнил. Тем более, тату была довольно большой.

– Покажи еще раз.

Максим почувствовал прикосновение кончиков пальцев на своей спине. От того, что руки были холодными, он весь покрылся мурашками.

– Никаких следов нет. Я, конечно, не спец по татушкам, но мне кажется, после сведения, тем более большой, что-то должно остаться. Шрамы там, или краска, а тут ничего. А давно ты ее делал?

– Пару лет назад. И сводить не собирался.

– А что хоть набил?

– Череп пеликана.

Бровь Ады иронично изогнулась.

– Большой череп пеликана между лопатками? А знаешь, братец, если ты и правда ее сделал, проблемы с головой у тебя были еще до клинической смерти.

«Ох, как хорошо, что она еще может шутить», – подумал Максим.

– И что ты думаешь? Ты забыл, как свел тату, или придумал, что вообще ее делал? Глядя на твою спину, я больше склоняюсь к последнему, честно говоря.

– Но я так четко это помню! Погоди, может, остались какие-то фото с ней.

Максим пошел было включать ноутбук, но Ада его остановила:

– Макс, слушай, это бесполезно. Не было у тебя ничего на спине. А если и было, то какие ты фотки хочешь найти? Как ты позируешь с голым торсом спиной к фотографу? Но ведь правда, у тебя нет таких фото?

– Да, не помню, чтоб я такое делал.

– Вот и я так думаю, надеюсь, по крайней мере.

– Хотя сейчас все это помню – не помню так смешалось… Слушай, Ада, есть еще кое-что. Прозвучит по-дурацки, наверное, но все же.

И Максим рассказал сестре все: о лифте, запахе в квартире, высоте дивана. Он ожидал, что она рассмеется, отпустит какую-нибудь колючую остроту, но Ада даже ни разу не улыбнулась, она слушала очень внимательно. Когда Максим закончил, Ада сказала:

– Я понимаю, о чем ты. То есть не то что бы я сама что-то такое заметила, но в целом понимаю. Про запах в квартире и про лифт. Обычно замечаешь такое, когда приходишь в чужой дом. И про диван понимаю. Наверное, было такое ощущение, как когда думаешь, что ступаешь на пол, а там ступенька, а твой шаг был рассчитан на определенное расстояние, и на какую-нибудь долю секунды ты как будто проваливаешься куда-то. Не очень приятно. Именно поэтому везде пишут: «Осторожно, ступенька».

Ада задумалась. Максим смотрел на нее выжидающе. Довольно унизительно, когда младшая сестра решает трудные задачи за тебя. Но сейчас Максим этого не осознавал, или ему было все равно.

Ада оторвалась от своих мыслей и посмотрела на брата.

– Знаешь, Макс, эти ощущения… Я верю, что ты все это почувствовал. Может, это последствия клинической смерти. А татуировка… Возможно, ты к тому моменту уже накрутил себя, был настроен на то, что творится что-то неладное, поэтому… э-м-м… нафантазировал себе изменения на теле. Я не знаю, я не врач. Ты проходил разные тесты в больнице, они ничего подозрительного не выявили, но доктора же сказали, что последствия могут проявиться и позже, в любой момент. Ты же сам понимаешь, что нужно обратиться к врачу. Наверное, к неврологу. И знаешь, ты из-за этого всего не думай, что ты сумасшедший. Успокойся. Ты на все это адекватно отреагировал, сам попросил о помощи, и тебе помогут. Я съезжу с тобой к врачу, и…

– Спасибо, Ада.

Максим положил ей руку на плечо, потом обнял. Спасибо.

– Знаешь, ты прости, что я тебя опять обременяю, но если меня положат в больницу, ты оставишь пока Сида у себя?

Ада отстранилась и посмотрела на брата.

– Сида? Кого?..

– Кота моего. Или у тебя тоже проблемы с памятью? – он попытался улыбнуться.

Взгляд Ады стал тяжелым, она медленно произнесла:

– Макс, у тебя нет кота.

– Это не смешно, Аделаида, мне и так сегодня хватило, а ты тут со своими шуточками.

– Аделаида? Макс, ты чего?

Вид у сестры был такой удивленный и испуганный, что Максим понял, что она не шутит.

– Ты хочешь сказать, что тебя зовут не Аделаида?

– Меня зовут Ада.

– Хорошо, а какое у тебя тогда полное имя?

– Ада. У меня нет полного имени, я просто Ада. Погоди.

Она открыла свою сумочку, вынула оттуда паспорт и, развернув на последней странице, показала брату.

– Смотри!

Действительно, просто Ада.

– Нет, погоди. Тебя не могут звать просто Ада. Я это точно помню, я знаю. И как же тогда ты придумала имя для моего кота? Когда ты переезжала отсюда, ты сказала, что заменишь один город Австралии на другой. Вместо Аделаиды со мной будет жить Сидней. И принесла его.

– Макс, у тебя нет кота, говорю же. А Австралия – это что, что-то вроде Нарнии?

Откуда-то издалека до Максима донесся стальной, нервный смех. Он понял, что смеется.

– Ладно, предположим, у меня нет кота, но не может же не существовать Австралии?!

Уже не совсем понимая, что делает, Максим схватил сестру за запястье и потащил в прихожую. Ада была так напугана, что не сопротивлялась.

В прихожей Максим остановился у пазла с картой мира.

– А это что?

Он ткнул пальцем в правое полушарие. Но вместо того, чтобы упереться в земную твердь, его палец погрузился в воды Индийского океана. Ни Австралии, ни прилежащих островов на карте не оказалось. В полной растерянности Максим посмотрел на сестру. В это мгновение ее лицо озарилось лучом заходящего солнца. Брат и сестра рефлекторно повернулись к свету. И Максим обомлел: за окном одно за другим к горизонту склонялись два солнца.

 

 

А в это время где-то в другом измерении за закатом наблюдали другие две пары глаз: желто-зеленые глаза кота Сида и большие, темные, как ночное небо, искрящиеся слезами глаза девушки по имени Аделаида. Она только что пришла с кладбища, на котором несколько недель назад похоронила своего брата Максима, у которого во время операции на легком остановилось сердце, и сейчас оплакивала того, кто сделал большую татуировку в виде черепа пеликана на спине, того, чья квартира пахла нагретой на солнце пылью, того, кому нравилось наблюдать за закатом одного Солнца.

источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 6.63MB | MySQL:47 | 0,092sec