Генка вошёл в дом, бросил на пол у двери портфель.
— Баб Кать, я ненадолго сбегаю к Петьке. У него отец приехал из города. Хвастал в школе, что привёз подарков море. Звал посмотреть, — кричал он из своей комнаты, переодеваясь.
— Поешь сначала, торопыга. Борщ сварила. Ещё не остыл. За пять минут подарки не исчезнут у Петьки, – отложив вязание, ответила Катерина.
— Ну, хорошо. – Генка вышел из комнаты и направился на кухню.
Катерина встала с дивана и пошла следом. Загремела посудой, налила в тарелку свежего наваристого борща, стараясь зачерпнуть половником побольше гущи со дна. По кухне разлился вкусный аромат. Генка сглотнул слюну и схватил ложку.
— А хлеб-то? Хлеба возьми. Не торопись. – Катерина отрезала толстый кусок чёрного хлеба, положила рядом с тарелкой.
— А ты? – Генка поднял на неё глаза, не донеся ложку до рта.
— Да я не спешу никуда. Напробовалась, пока варила. Попозже поем. – Она сидела напротив Генки, подперев щёку рукой, и довольно наблюдала, как он с молодым здоровым аппетитом ест.
Генка наклонил тарелку и вылил в ложку остатки борща.
— Очень вкусно, ба. Приду, ещё поем. Всё, я побежал. – Он встал из-за стола, вытер тыльной стороной ладони губы и пошёл к двери.
— Недолго. Гляди у меня. Уроки ещё делать…. – крикнула ему в спину Катерина, но Генка её уже не слышал. Он в два прыжка оказался у калитки и побежал вдоль улицы к дому Петьки.
Катерина покачала головой. «Быстро вырос. Голос, как у мужика, красавец. Девки заглядываются. А ему лишь бы мяч гонять. Ну и хорошо. И нечего женихаться. Ещё успеет». Катерина вздохнула, вымыла посуду, тряпкой вытерла крошки со стола. По дороге во двор взяла тарелку с пшеном. Села на узкую скамейку сбоку от крыльца, покрытую домотканым старым половиком, сыпанула курам горсть пшена.
— Ешьте, мои хорошие. Я ещё подсыплю, – приговаривала она.
Пять белых кур суетливо заклевали у ног зерно, норовя украсть друг у друга из-под клюва. Погода стояла по-летнему тёплая, для сентября не свойственная. Спелые яблоки оттягивали ветки к земле. «Снять, или еще подождать? Надо у Генки спросить. Пусть по своему интернету посмотрит, скоро ли заморозки». Она ещё сыпанула курам горсть пшена и подставила лицо с сеточкой мелких морщин под ласковые лучи осеннего солнца.
На душе мирно и спокойно. Но так было не всегда. Жизнь не жаловала Катерину. «Терпи, Катька. Терпение вознаградится. Будет и у тебя ещё всё хорошо, если по уму распорядишься жизнью», — говаривала бабка.
Бабка. Сколько крови она выпила у Кати. Мать умерла рано, Кате десять лет было. Порок сердца. Отца она не помнила. Смутный образ какого-то мужчины в гимнастёрке и в тяжёлых сапогах всплывал в воспоминаниях. А был ли это отец, или ещё кто, не знала. Мала была, не интересовалась.
Бабка взяла её к себе. Заставляла работать по дому и в огороде. При каждом удобном случае норовила попрекнуть, что кормит ленивую дармоедку. Так и росла Катя без материнской ласки и любви. Учиться ей нравилось. Мечтала поступить после школы в медицинское училище. Бабка ворчала:
— Зачем учиться? Писать умеешь и хватит. Главное — замуж хорошо выйти. А от науки вашей одни страдания.
Катя прибегала из школы и тут же шла на колонку за водой, делала дела по дому и в огороде. Жили они в посёлке, недалеко от города, в частном доме. Годам к пятнадцати расцвела, и бабка стала ещё сильнее строжить, чтобы из дома ни ногой. Бубнила, что парней не надо приваживать, а то не ровен час… Не хватало в подоле принести… Катя никуда и не ходила. Уставала так, что мгновенно засыпала, уронив голову на подушку.
Так и прошла бы вся жизнь Кати, если бы не пришёл из армии Николай. Понравилась ему кроткая девушка. Пару раз помог вскопать огород, всегда готов был привезти-отвезти что угодно и куда угодно. Подкупил этим жадную на дармовую помощь бабку.
И та зудела каждый день, расхваливала жениха. Мол, парень видный, работящий, шофёр. За такого двумя руками держаться надо. Катя согласилась выйти замуж за Николая, лишь бы от бабки уйти.
Поначалу муж во всём помогал, нежным был. Но только дети не получались. Николай обвинял во всем Катю. Терпела, давилась слезами, молчала, сносила упрёки и оскорбления. Это раздражало мужа ещё сильнее, действовало, как красная тряпка на быка.
Однажды выпил и в порыве злости ударил. Каялся, на коленях прощение просил. Но со временем это стало привычным делом. Как выпьет, так с кулаками на Катю. А пить стал много и часто. Кончилось тем, что сбил человека. Дали семь лет. То ли умер в тюрьме, то ли убили, не горевала. Рада была, что исчез из её жизни, чего греха таить. Бабка умерла давно.
Жила Катерина одна. Больше не хотела замуж, несмотря на уговоры подруг познакомить её с кем-нибудь. Незаметно пенсия подкатила. Как-то поздним вечером сидела вот так на скамейке, на звёзды глядела. Вдруг услыхала, у забора кто-то возится, пыхтит. Думала собака. Подошла и увидела мальчишку лет шести. Пытался калитку открыть, в огород залезть или украсть чего.
— Ты что здесь делаешь? — Схватила его за тоненькую руку.
– Пусти! – Вырывался он, но не шибко, скорее, для виду.
— А ну, пойдём. Как зовут тебя? Есть хочешь? – уже мягче спросила маленького воришку.
— Генка. — Мальчишка шмыгнул носом и кивнул.
Привела в дом, заставила вымыть руки, налила в тарелку борща. Худой, чумазый. Кожа да кости. Лопатки торчат, что крылья обрезанные. Был он шестым ребёнком у Зинаиды, жившей в деревне, неподалеку от посёлка. Двоих старших она родила от мужа, который бросил её. Четверо – от разных мужчин.
— Мать, поди, беспокоиться, ищет. Проводить домой? – спросила Катерина.
— Не нужен я никому. Налей ещё, – попросил и подвинул к ней тарелку, а сам смотрит не по-детски грустными глазами.
Защемило от жалости сердце у Катерины. Оставила у себя ночевать. Поздно уже. Утром повела его к матери. Зинаида равнодушно посмотрела исподлобья.
— Что, жалко стало? А забирай его себе, если хочешь. У меня этого добра навалом. Старшие хоть помогают по дому, а этот только ест. Не хотела его рожать, травила, но живучий оказался. Всё равно помрёт, – не стесняясь сына, говорила.
Забрала к себе Катерина мальчика. Отмыла, откормила. Привязалась, полюбила, как сына. Он её бабой Катей звать стал. Про мать не вспоминал, ни разу не ходил к ней. А люди поговорили, посплетничали, да и забыли. Живёт Генка у Катерины, будто так и надо.
А когда четырнадцать исполнилось, паспорт пришла пора получать. Участковый Егор Степанович помог прописать Генку у Катерины. Закрыл глаза, что неродная бабушка. Зинаида не возражала, словно не было у неё сына.
Вся жизнь пролетела перед глазами, как один день. Куры давно попрятались в сарай. Солнце скрылось за крышами домов. Вздохнула Катерина. Прохладно становится, домой пора. Встала со скамейки, а сердце боль пронзила, словно нож воткнули, дыхание перехватило, в глазах потемнело. Села, прижалась спиной к стене дома и замерла.
Генка заигрался у Петьки, забыл про время. Спохватился, когда темнеть стало. Шёл домой и думал, что баба Катя сейчас взбучку устроит. Уроки так и не сделаны ещё. Отпер тихо калитку, стараясь, чтобы не скрипнула, не стукнула. Уже к крыльцу подходил, когда увидел Катерину на скамейке. Позвал, не отозвалась. «Задремала, что ли?» Подошёл и тронул за плечо.
Голова дёрнулась, а сама баба Катя вдруг начала заваливаться набок. С трудом усадил назад безжизненное тело. Генку обожгло ужасом от догадки. «Умерла!» Ноги приросли к земле. Крик рванулся из груди, но получилось только мычание. Сердце бухало в груди: «Умерла… Умерла…». Он задрал голову и посмотрел на усыпанное мелкими светящимися точками небо, словно ища ответа на вопросы: «Почему? Как же так? Что делать?»
В домах занавешивали окна, зажигали свет. А Генка стоял в темноте около остывающего тела бабы Кати. Потом выбежал за калитку и понёсся что есть силы по улице.
Бежал, не разбирая дороги от слёз. Пару раз падал споткнувшись. В ушах пульсировала кровь. Шатаясь, подошёл к двери Егора Степанович, ударил пару раз ногой, судорожно ловя ртом воздух. Руками держался за бок, унимая колющую боль. Открыла жена участкового.
– Дядя Егор… — прохрипел Генка.
— Совсем ополоумели. Отдохнуть человеку не даёте. Куда?! – Крикнула женщина, когда Генка вломился в сени, оттолкнув её в сторону.
***
Генка, не обращая внимания на крик женщины, рванул дверь комнаты на себя и замер на пороге, тяжело дыша. Егор Степанович сидел в майке за столом. Поднял на Генку от стопки усталые, мутные глаза, не узнавая. Перед ним стояла початая бутылка водки и тарелка с остатками ужина.
«Пьяный», — подумал Генка обречённо, но всё же произнёс, выдавливая из себя отдельные слова между ударами сердца и судорожными вдохами:
— Дядя…Егор Степ…анович…Баба Катя… умерла… – Он повернулся корпусом и показал рукой куда-то назад, — там… н-на… скамейке сидит… у… у дома. – Последние слова произнёс еле слышно, слёзы снова полились из глаз, а горло сдавило спазмом.
Генка всхлипнул и часто заморгал, пытаясь смахнуть с ресниц слёзы, разобрать расплывающийся образ Егора Степановича. Вздрогнул, когда услышал резкий звук отодвигаемого стула. Егор встал из-за стола и подошёл к нему. Ни слова не говоря, снял с вешалки китель, надел прямо на майку, взял с полки фуражку.
— Куда собрался? Выпил же. – Жена Егора потянулась к фуражке, пытаясь отобрать.
Генка и не заметил, когда она в комнату вошла.
— Протрезвел уже, – прохрипел Егор Степанович и отвёл, на всякий случай, руку. – Пошли, — подтолкнул в плечо Генку, на ходу надевая на голову фуражку.
Они вышли на крыльцо. После ярко освещённой комнаты, темнота на улице показалась непроглядной.
— Подожди тут. – Егор скрылся за углом дома, но вскоре вернулся, ведя за руль мотоцикл.
— Садись. Так быстрее будет. – Показал кивком на место позади себя.
Треск мотора оглушил пустынные тёмные улицы посёлка. Мотоцикл Егор оставил у калитки, которую Генка не закрыл. Луна слабо освещала двор, дом, но Генка знал, видел даже отсюда бабу Катю, привалившуюся к стене. Не встала. Не скрылась от вечерней прохлады в доме, значит, всё правда, умерла. С бьющимся сердцем шёл Генка следом за Егором.
Соображал обрывочно, словно сознание пропадало временами, тонуло в темноте. Вот уже стоит рядом со скамейкой, а как шёл к ней, не помнит. Вот уже Егор говорит по телефону, называет их адрес. И тут же подъехала «скорая», двое мужчин что-то говорили, шуршали чем-то. И вот уже нет бабы Кати на скамейке…
— Ты держись. Может, ко мне пойдёшь? – услышал Генка голос Егора, когда «скорая» уехала и увезла бабу Катю.
— Не. Я тут… — он хотел сказать, что останется с бабой Катей, но вспомнил, что её только что увезли.
Генка прерывисто вздохнул, уткнулся в плечо Егора и зарыдал.
— Ты, это, одежду её собери. Платье, нижнее бельё, чулки не забудь, и тапки или туфли. Может, она приготовила узелок, поищи. Женщины часто заранее собирают себе одежду на этот случай. Да, и фотокарточку найди подходящую. Завтра заеду за тобой утром. В больницу поедем, в похоронное бюро. – Он помолчал, поглаживая Генку по спину.
— И ещё. Рано об этом говорить, но предупредить тебя я должен. Один ты остался. Соседи — люди, конечно, хорошие. Да и учителя могут… В общем, сообщить могут в органы опеки, что несовершеннолетний один остался. Хотя, ты же здесь только жил. У тебя мать есть, сёстры, братья. Скорее всего, не заберут тебя в детский дом. Матери вернут. Хотя, кто знает. Мне, знаешь ли, тоже попадёт. Закрывал глаза на…
— Убегу. В детский дом не пойду и к матери не вернусь. Не нужен я ей. – Зло и твёрдо сказал Генка, прервав Егора.
— Я тебе убегу. Я тебе… Не вздумай жизнь свою ломать. Знаешь, чем это заканчивается? Один в бегах не выживешь, подберут друзья-товарищи, втянут в тёмные свои дела, опомниться не успеешь, как в тюрьме окажешься. Пятнадцать тебе есть уже? – Генка кивнул.
— Ну вот. Меньше трёх лет осталось до совершеннолетия. Дольше тебя там никто держать не будет. Зато аттестат получишь. Я попробую с директором училища поговорить. Мы вместе в школе учились с ним. Наш, поселковый. Если возьмёт тебя, профессию получишь, в общежитии жить будешь. Тут один ты не проживёшь. Или к матери вернешься? – Генка тут же резко замотал головой. — Ну вот. А там стипендия… — Участковый вздохнул.
— Завтра же и поговорю. Надо всё обдумать на свежую голову. Так что без глупостей у меня. Ну-ну, не плачь. – Егор притянул к себе Генку и обнял. – Держись, парень.
От спокойного, участливого голоса Егора Генка успокоился, хотя ещё всхлипывал. Он дождался, когда затихнет в темноте треск мотоцикла, только тогда пошёл в дом. Включил свет и оглядел пустую комнату. Тишина словно притаилась, ждала, словно спрашивала, что он собирается делать.
Тикали часы на стене, обиженно жужжала разбуженная муха на окне. Сердце заныло от потери и одиночества. Генка занавесил окна, чтобы с улицы не видно было ничего. Сначала открыл шкаф и достал тёмно-синее платье бабы Кати, повесил на спинку стула. Оно шло ей. Генка остальные даже не смотрел. Любил, когда она его надевала.
Потом открыл створку с полками, на которых стопками лежало постиранное, выглаженное бельё. Засунул под руку под бельё на средней полке и вытащил сложенную пополам пачку денег. Знал, где баба Катя хранила заначку. Пятьдесят три тысячи. Богатство. Стыдно стало. Хотел назад засунуть, но передумал, положил в карман брюк. За похороны платить надо. Баба Катя так и говорила: «Похоронные деньги».
Стало стыдно, неловко, когда прикоснулся к её белью. Дрожащими пальцами схватил что попало под руку, закрыл шкаф скорее. К горлу комок подкатил, затошнило. Бросился на кухню запить водой. Рядом с чайником на столе стояла кастрюля с борщом. Генка остановился как вкопанный. Бабы Кати нет, а борщ есть, не исчез вместе с ней. Тронул остывший бок кастрюли. Хотел открыть крышку, понюхать, не испортился ли. Комок в горле разбух, заполнил рот. Генка схватил чайник и стал шумными глотками заталкивать его назад, в себя. Отпустило.
Вытащил пакет из сетки, висевшей на гвоздике, на стене. Сложил в него одежду. Сверху туфли почти новые положил. Вспомнил про фотокарточку. Долго выбирал, разглядывая альбом. Баба Катя рассказывала, кто на снимках, но он не помнил сейчас.
Долго не мог заснуть. Прислушивался к шорохам за окном. Всё казалось, что скребётся кто-то, ходит по траве снаружи, шуршит. Накрылся с головой одеялом и уснул под утро.
Похоронили бабу Катю, как положено. Соседки помогли и с поминками, и посуду прибрали, полы потом в доме помыли. Деньги ему собрали…
Снова Генка сидел один. Рядом на диване лежал клубок голубой шерсти. В него воткнуты спицы с начатым вязанием. Генка погладил мягкую шерсть, ещё хранившую тепло рук бабушки. К глазам подступили слёзы тоски, потери. Не довяжет, не окликнет Генку, не разбудит утром…
Егор договорился и Генку взяли в училище на электромонтажника. Ему было всё равно. Даже лучше, что уехал из посёлка, хотя город в десяти минутах езды на автобус от посёлка. В общежитии поселили в комнату к тихому деревенскому парню. Неожиданно Генке понравилось учиться. Он жалел, что баба Катя не может порадоваться его успехам.
Несло Генку, словно щепку по весеннему ручейку, крутило, толкало вперёд. Иногда снилась баба Катя. Разговаривала с ним, а о чём, на утро не помнил. Просыпался и не понимал, где находится. Часто вспоминал тот последний день, когда пришёл из школы, ел свежий борщ… Если бы знать, не ушёл бы к Петьке тогда, может, и не умерла бы баба Катя…
Окончил училище, но в посёлок не спешил возвращаться. Пошёл работать на стройку, потому что давали общежитие. Хмурый неразговорчивый наставник ничего не объяснял. Генка ходил за ним следом, осваивал премудрости профессии сам.
Девушкам он нравился. Познакомился на набережной со смешливой и шустрой Наташей. Быстро перешли к более близкому общению. Но не хотел, не готов был Генка к серьёзным отношениям. Боялся новой потери. Поэтому обрадовался, когда повестка в военкомат пришла.
***
Одним холодным осенним днём по улицам посёлка шёл высокий молодой человек в форме Российской армии.
Две женщины, разговаривавшие у колонки, замолчали при его приближении. Парень поздоровался, улыбнулся им и продолжил свой размеренный путь вдоль домов.
— Кто это? — спросила одна из женщин другую.
— Вроде у нас таких на улице не было. Если только в гости к кому едет. Сейчас поглядим, в чей двор завернёт, — ответила вторая, и обе женщины уставились вслед солдату, забыв про вёдра с водой.
Листва с деревьев и кустов почти вся облетела, улица хорошо просматривалась.
— Вроде это дом Катерины Громовой. Только не живет там давно никто, – размышляла вслух вторая.
— Постой, уж не Генка ли вернулся из армии?! — высказала вдруг осенившую её догадку первая. – Точно, и по возрасту подходит. Не узнать. Какой красавец стал. Давно его здесь не было. – Женщины подхватили вёдра, и пошли, каждая в свою сторону, неся новость, как сороки на хвосте.
Генка открыл калитку и медленно зашагал по дорожке, приминая пожухлую разросшуюся траву. Подошёл к крыльцу с облупившейся краской, но по ступеням не поднялся. Сел на скамейку. Он вспомнил тот последний день, когда нашёл здесь бабу Катю… «Словно вчера». Вздохнул, смахнул рукой мусор и погладил облупившиеся, давно не крашенные и почерневшие от непогоды доски.
«Если бы ты была жива, сейчас бы кинулась навстречу, заплакала бы, наверное…» думал Генка, поглаживая то место на скамейке, где несколько лет назад последний раз сидела застывшая баба Катя. Потом встал, оправил форму и вышел со двора на улицу.
Навстречу попались две школьницы. Взмахнули ресницами, обожгли оценивающим любопытным взглядом, проходя мимо него. Генка услышал за спиной звонкий смех, не оглянулся. Строгий и подтянутый шёл дальше, словно не заметил девчоночьего внимания.
Постучал в дом участкового. Дверь открыла его жена. Увидев парня в форме, улыбнулась и поздоровалась.
— Егор Степанович дома? – спросил Генка, смутившись от произведенного формой эффекта.
Раньше она сразу ворчать начинала, что ходят, беспокоят.
— В участок идите, может, застанете. А кто вы? — крикнула ему в спину.
Генка не ответил, не оглянулся.
Постучал в кабинет и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. За столом сидел Егор Степанович и что-то сосредоточенно писал. Очки сползли кончик носа, а лоб покрыли бисеринки пота. Он поднял глаза, всматриваясь в парня. Снял очки и радостно улыбнулся.
— Генка! Вернулся, значит. Я не узнал тебя сразу. Совсем взрослым стал. — Участковый вышел из-за стола навстречу, обнял крепко, потом отстранился, разглядывая.
— Насовсем в посёлок или как? Садись, рассказывай. – Участковый усадил Генку на стул и сам сел рядом.
— Насовсем. Работать в городе думаю, а жить здесь.
— Вот и хорошо. Дом без хозяина развалится. Был уже?
Генка сразу понял, что он спрашивает про дом.
— Был, но войти не смог.
— Слушай, а может, на моё место пойдёшь? В полиции всегда молодые нужны. Отчёт пишу. На пенсию меня отправляют. Пора. Ты подумай, не отказывайся сразу.
Генка обещал подумать. Они поговорили ещё, и он пошёл снова домой, набравшись решимости. Дом показался меленьким и тесным. Тишина оглушила. Но к своему удивлению не испытал неприятного пугающего одиночества, как раньше. Походил, осматриваясь и скрипя половицами, завёл часы. Тиканье сразу оживило комнату, словно заработало сердце дома, разгоняя тени тишину.
Из одежды вырос давно. Так в форме и отправился на колонку за водой. Здоровался с соседями, улыбался. Чувствовал себя самозванцем, залезшим в чужой огород. «Я здесь прописан. Это мой дом. Ничего, привыкну. Баба Катя была бы рада».
Потом пошёл в магазин. Его разглядывали откровенно и удивлённо, вспоминали. Случайные покупатели одобрительно смотрели, как набирал хлеба, макарон, тушёнки, сахар и упаковку чая.
При выходе из магазина столкнулся с женщиной. Что-то знакомое промелькнуло в лице.
— Чего застыл? Дай пройти. – Она отстранила его рукой и прошла к прилавку.
— Ты чего к нам приехала, Зинаида? — спросила продавщица.
— Из больницы только вышла. Куплю продуктов и поеду в деревню, — говорила женщина, шамкая.
«Наверное, зубов нет», — подумал Генка, разглядывая поношенное пальто, зимние разношенные сапоги на ногах, чёрные шерстяные чулки или рейтузы, красный теплый платок на голове. Сердце сжалось от узнавания и жалости. Но не мог даже про себя назвать её мамой. «Она», — подумал он и подошёл ближе. Положил пред продавщицей деньги.
— Я заплачу. Сдачу отдайте ей. — Мотнул головой в сторону матери и быстро вышел из магазина.
— Эй, постой! — окликнула она его на улице. Не удивился, ожидал. — Молодой человек, постойте!
Он резко остановился и развернулся. По-утиному ковыляя, К нему спешила мать.
— Вы кто? Почему заплатил за меня? – спросила, запыхавшись от быстрой ходьбы.
— Просто так. – Генка взглянул в постаревшее, подурневшее лицо матери.
— Просто так только кошки плодятся. Спасибо, конечно. Денег у меня мало, это правда. Болею, лекарства дорогие. — Она, сощурила подслеповатые глаза, пыталась узнать его.
— Что ж, дети не помогают? Всех раздала, разогнала? — Спросил Генка не зло, скорее, с раздражением.
Она вздрогнула, словно от удара, из горла её вырвался всхлип или стон. Генка понял, что узнала или догадалась. Он отвернулся и пошёл проч. Чувствовал, что смотрит ему в спину, но не догнала, не окликнула. В нём поднялась прежняя ненависть к ней, смешанная с жалостью и досадой.
Генка съездил в город, устроился на прежнюю работу. Его помнили, узнали. Купил одежду, на какую хватило денег, в ней и вернулся в посёлок. Заметил, что меньше привлекает к себе внимание без формы.
Прошло несколько месяцев. Город украшали к Новому Году, а здесь не чувствовалось приближения праздника. Генка возвращался после работы в посёлок, уставший и голодный. «Надо подержанную машину купить. Быстрее и легче будет добираться домой», — размышлял он, идя по пустой и тёмной улице. Ноги оскальзывались на скрытом под снегом льду.
Вспоминал, как провожал до дома Наташу, её тёплые мягкие губы… Они встречались уже месяц, гуляли, ходили в кафе, кино. Нравилась очень. Завтра пригласил в кино. «На автобус не успею. Придётся на такси возвращаться. А может, снова попроситься к кому переночевать? Колька не откажет».
За размышлениями не заметил, как подошёл к дому с тёмными окнами. Он уже не выглядел брошенным. И всё же, каждый раз Генка ждал, что увидит свет в окнах, что баба Катя ждёт, вяжет на диване, хоть понимал, что это невозможно.
Он подогрел макароны с тушёнкой, пил чай с булкой, и всё чаще думал о женитьбе, хозяйке в доме.
Следующим вечером Генка провожал Наташу после кинотеатра. Она прижалась к нему, обхватив его руку. Сердце Генки радостно билось, по телу разлилась томительная нега.
— Ты чего молчишь? — спросила Наташа. — Ой, а как ты вернёшься в посёлок? Автобусы уже не ходят.
— На такси, – беззаботно ответил Генка.
— Так пошли ко мне. Чаем угощу или чем покрепче. – Наташа понизила голос, ждала настороженно.
Сердце забилось сильнее. Надеялся, но не ожидал такого быстрого приглашения. Понимал, зачем зовёт к себе. От этого в животе сладко заныло. Он сжал её руку, соглашаясь.
— У тебя ребёнок? – спросил, увидев машинки на полу.
— Да. А что? — Наташа вызывающе вздёрнула острый подбородок, приготовившись к неудобным расспросам.
— Ничего. А где он?
— У свекрови бывшей. Её сынок бросил нас. Она помогает, когда попрошу. Не думай о нём. – Наташа привстала на цыпочки, дотянулась до его губ и поцеловала.
Все вопросы разом вылетели из Генкиной головы…
Он проснулся, когда за окнами было ещё темно. Наташа тихо спала рядом. Посмотрел на часы на руке. Редко снимал их даже на ночь. Половина восьмого. «Проспали!» Дёрнулся и тут же вспомнил, что суббота, можно не спешить. Расслаблено лежал, глядя в потолок и вспоминая бурную ночь. Хотелось встать, но боялся разбудить Наташу. «Наташа». Его затопила сладкая нежность к ней.
Вдруг услышал звук открываемого замка. Генка напрягся, прислушиваясь. Хлопнула дверь, в прихожей раздались голоса. Он вскочил с кровати, схватил со стула джинсы и стал натягивать.
— Ты чего? Выходной… — Наташа тоже услышала движение в прихожей и села на кровати. — Чёрт. Так и знала, что припрётся раньше времени. Слишком любопытничала, почему на выходной оставила ей сына, – зашептала Наташа, надевая халат и ища в темноте тапочки на полу.
Босиком выбежала из комнаты, прикрыв дверь. Но Генка пошёл за ней следом, пригладив пятернёй растрёпанные волосы.
— Чего так рано? – недовольно говорила Наташа в прихожей кому-то.
Генка встал за её спиной. Полная женщина неприветливо окинула его цепким неодобрительным взглядом.
— Здрасьте. Так и знала, мужиков к себе водишь, шалава. Не зря мой Сашка бросил тебя.
Мальчик лет трёх стоял рядом с женщиной. С плеча его свисала снятая наполовину куртка.
— Ради твоих шашней с мужиками не буду сидеть с ребёнком. Так и знай. – Женщина вышла из квартиры, хлопнув дверью.
— Как тебя зовут? – Генка присел на корточки перед мальчиком.
Тот сопел, молчал и смотрел на Наташу.
Генка тоже поднял на неё глаза.
— Не смотри так. Мужчинам не нужны чужие дети. Вы и своих родных бросаете. — Слова болью отдались в душе Генки, напомнив, как мать легко отдала его бабе Кате.
— Ребёнок не виноват… — начал он глухо.
— Ишь ты, какой умный. Так забирай его себе, если такой жалостливый. Я не хотела его, он мне всю жизнь сломал… — зло сказала Наташа и замолчала, вдруг спохватившись, что мальчик стоит тут, рядом, слышит и понимает.
Генка резко выпрямился и сжал кулаки.
— Не смей так говорить при сыне, — выдавил сквозь зубы, едва сдержавшись, чтобы не ударить Наташу.
Она испуганно захлопала глазами, потом вскинула подбородок.
— Забирай. Посмотрю на тебя, как через день запоёшь. Со стороны легко говорить.
Генка снова присел на корточки перед мальчиком.
— Пойдёшь со мной?
Мальчик посмотрел на него, на маму и несмело кивнул.
— Договорились. – Генка выпрямился. – Собери его вещи, документы, игрушки… Я вызову такси. – Он пошёл одеваться в комнату, вышел даже без рубашки.
— Ну и забирай. Ты хоть умеешь с детьми управляться? — Наташа вошла за ним следом, развязно усмехнулась.
В распахнутом халате, растрёпанная со сна, она очень нравилась ему сейчас. Генка пожалел о сказанных словах, но назад дороги не было. Наташа села на край кровать, наблюдая за ним. Мальчик так и остался стоять в прихожей. Генка оделся, понял, что Наташа не верит ему, что возьмёт ребёнка и уйдёт.
— Хорошо. Без вещей пойдём, куплю, что нужно. – Генка решительно шагнул к двери.
— Стой! Ты что, серьёзно? Ну-ну. – Наташа поднялась и закрыла ему дорогу.
Генка несильно толкнул её, на кровать и вышел.
Он оделся сам и надел куртку и шапку на мальчика.
— Тебя как зовут? — Генка взял его за руку.
— Алёша, — тихо и испуганно ответил мальчик.
— Поедем ко мне, Алёша. – Генка подхватил мальчика на руки и вышел из квартиры, быстро спустился с лестницы. Во дворе уже ждало такси.
Генка сел на заднее сиденье, крепко прижал к себе Алёшу на руках.
— Стойте! – Наташа в распахнутом пальто и сапожках на голе ноги рванула ручку дверцы. – Я пошутила. Алёша, иди к маме. – Она протянула руки к сыну.
— А я не шутил. Он никогда не простит тебе этих слов. Уж я-то знаю. Поехали, – скомандовал Генка водителю. – Хочешь, садись с нами. Нет — оставайся. – Сказал жёстко, как отрезал.
Наташа со слезами на глазах обежала машину и села с другой стороны на заднее сиденье. Водитель тронул автомобиль с места.
Всю дорогу они молчали. У дома Генка расплатился, вышел из машины, подхватил Алёшу на руки и, не обращая внимания на Наташу, пошёл к дому. Она бежала следом, кутаясь в пальто.
Остывший дом встретил с радостью. В нём стало сразу тесно и шумно.
— Раздевайтесь. Я сейчас печку растоплю. Тепло будет. — Генка вышел в сарай за дровами.
Когда вернулся, Алёша и Наташа ходили по дому, осматриваясь. Она так и выбежала в халате из квартиры. От этого показалось, что не она, а он приехал к ней в гости.
— В холодильнике макароны и тушёнка. Разогрей на плитке. – Сказал он ей спокойно.
Наташа послушно пошла на кухню. Они завтракали, и Генка поглядывал на Алёшу, неумело евшего вилкой, Наташу. Сердце его наполнилось радостью и нежностью к обоим. За окнами начало светать.
— Ты что, серьёзно? — спросила Наташа, когда посуда была вымыта, Алёша сидел возле печки, в которой потрескивали дрова и играл с пассатижами. — Мы же не знаем, не любим друг друга, чтоб вот так, сразу…
— А что мешает полюбить? Или у тебя другие планы? Хочешь вернуться в съёмную квартиру? Хозяйничай. Это добрый дом. В нём нам будет хорошо.
Наташа не ответила, отвела глаза к сыну. А Генка решил, что воспользуется предложением Егора и займёт его место. За сыном нужен глаз да глаз. А электриком он всегда сможет подрабатывать.
Конец
