Егор Дремов возвращался со свадьбы. С чужой свадьбы. Друзьями они с Федотом не были, всего лишь в одной бригаде трудились. Но так уж получилось, что гуляла вся бригада, и Егор остался.
Совхозный конь Яшка, почувствовав слабину хозяина, когда тот, задумавшись, даже не шевельнул вожжами, шел все тише. Вот уж совсем шаг замедлил, и Егор, заметив, понукнул его: — А ну, лодырь, прибавь! – Егор торопился засветло приехать домой.
Вот уже показался знакомый березняк, где когда-то в детстве бегал туда с мальчишками за березовым соком.
Из хлипкого парнишки, часто болеющего, вырос настоящий здоровяк с кулачищами и широкой спиной, на которую теперь легко мог уложиться набитый картошкой мешок. Приземистый, но крепкий, как гриб-боровик, Егор к двадцати двум годам все еще не торопился жениться. — Абы кого нам не надо, — говорил он матери, овдовевшей еще в войну.
Да еще Федот сегодня посмеялся над ним, когда разговор про женитьбу зашел. – А ему вон на Авдотье Гороховой жениться в самый раз будет!
Сказал, может, и в шутку, а Егор нахмурился. Фигура у Дремова громоздкая и лицом неказист, да и на гармошке как Петька Пронин играть не умеет, не тянет его к музыке.
«Ладно, — подумал Егор, — я такую возьму, подавитесь от зависти».
Он и сейчас, возвращаясь домой, думал о словах Федота. «Ишь, на Авдотью намекнул», — вспомнил Егор крупную скуластую бабенку, засидевшуюся в девках.
Нет, Егор даже и мысли не допускал насчет Авдотьи. Он вспомнил, как по весне, когда только началась посевная, приехала на полевой стан Дарья Полищук на помощь поварихе тетке Антонине. И вот тогда Егора как будто к земле прижало тяжелой плитой, дышать стало трудно.
— Дремов, глаза-то не сломай, — тетка Антонина сразу поняла, что оглушило Егора, опомниться не может. – Не заглядывайся, не по Сеньке шапка!
Даже в платке, повязанном по самые брови, не спрячешь красоту, и обжигающий взгляд карих глаз не спрячешь, и русые косы из-под платка выбиваются, словно на волю просятся.
Егор отошел в сторону, мотнул головой, старясь избавиться от навязчивых мыслей, но уже тогда понял, что эту девку ему не забыть.
— Моя будет! – Пообещал сам себе и сжал кулаки, словно силушку девать некуда.
Дарья не замечала Егора. Нет, на глаза-то он ей попадался, только больше пугал ее своим сверлящим взглядом. Хорошо, что хоть с разговорами не лезет.
А он и не знал, что сказать. Вот если подраться с кем – запросто, привыкли стенка на стенку силой меряться, кулаки чесать. А что такой красавице сказать как Дарья – не знал.
И теперь, возвращаясь с чужой свадьбы, решил, что пора свататься, пока не увели девку из-под носа.
Вот уже и родное подворье. – Отдыхай, Яшка, — сказал Егор, распрягая коня, — покормлю тебя позже.
И в тот же вечер матери про женитьбу сказал.
Постаревшая Матрена, потерявшая в войну мужа и двух старших сыновей, охнула по-бабьи.
— А поближе не нашлось, окромя как из Герасимовки девку везти? И когда же ты ее приглядел?
— Не отговаривай, маманя, сказано – женюсь.
— А кто же у нее отец с матерью?
— А нету отца и матери, у тетки росла.
Матрена вздохнула. – Ну, спроси ее, хочет ли идти за тебя…
— Не захочет, уговорю… или украду.
— Тьфу ты, леший тебя водит, — замахала руками Матрена, — не накликай беду, девок что ли мало.
— Девок много, а Дарья – одна!
— Ну, раз так, тетку ее спроси, поди, вместо матери ей. – Матрена подвязала платок, теребя кончики сухонькими руками. Егор у нее последышем оказался: если бы не война, то может, и еще детки были. Только забрала лихая година и мужа и старших сыновей. И саму Матрену горе подкосило, состарилась раньше положенного срока, надорвав здоровье в войну.
На работе допоздна Егор, а потом бежит на реку, охватит взглядом всю ширь Енисея, смотрит на другой берег, и он таким далеким кажется – широк Енисей, до другого берега не так просто добраться. Мужики на лодке вдвоем садятся, гребут со всей силой.
А Егор готов птицей лететь. Были бы крылья – полетел. Ведь Герасимовка – там, на том берегу. И Дарья Полищук там же.
Сядет Егор на каменистый берег и думает, как явится в выходной, как войдет во двор к Дарье и скажет ей все, что на сердце.
В воскресный день, подговорив дядьку Никифора, да напомнив матери о сватовстве, достал из сундука свежую рубаху, пригладил русые волосы, пригнувшись к самовару.
— Чего самовару кланяешься, зеркало же есть, — напомнила мать.
— А на кой оно мне, это пусть девчата в него глядятся, — ответил Егор, — ты лучше поторапливайся, маманя, а то дядька Никифор, поди, на берегу ждет.
Матрена вздохнула, перекрестилась и засеменила вслед за сыном.
— Бабы у колодца говорили, закроют реку скоро, не станет воды, ток пустят.
— Что ты, маманя, сплетни слушаешь… ничего не закроют, а станцию строить будут, чтобы электроэнергия была, свет везде был. А энергия — она всем нужна – и селам, и городам, и заводам, и фабрикам.
— Так что же, так и будет водица бежать?
— Так и будет. Енисей там, выше, перекроют, а вода все равно будет. А то иначе как энергию вырабатывать? Вода нужна. Не зря называют: гидростанция.
— Умный ты Егорушка, надо было тебе далее учиться,- Матрена вздохнула. – А нынче едем сватать… а кого… кота в мешке возьмем, будешь потом горе мыкать…
— Брось, маманя, с чего это горе мыкать… я работать умею, приучила ты меня, так что жить хорошо будем… лишь бы согласилась.
— Ну, что, жених, приободрись, плечи-то расправь, не сиди, как нахохлившийся воробей, соколом лети! – Дядька Никифор подтянул лодку, привязав к ближнему стволу тополя. – Опля, вот так-то лучше, пусть ждет, авось сладится у нас.
— Невеста хоть знает, что сватать ее будут?
— Сказал на днях, — ответил Егор, а сам голову опустил, смотрит под ноги, наступая на мелкую гальку.
Дарья, и самом деле, только неделю назад узнала, что Егор сватать ее надумал. Вспыхнула сначала, как лазоревый цветок, отвернулась, виду не подает, что удивилась.
— Ну, так что скажешь, Дарьюшка, — вкрадчиво спросил Егор, — удивлена, поди, что вот так нежданно к тебе сватаюсь… я ведь и за руку тебя не держал.
Усмехнулась Дарья. – То-то и оно… больно уверенный… с чего взял, что я за тебя пойду…
— Пойдешь, Дарьюшка, пойдешь. Потому как лучше мужа не найти. Знаю, с теткой живешь, хлеб горьким кажется… а со мной как сыр в масле кататься будешь. Мы хоть с маманей и не богато живем, да работящие оба, на чужой кусок не смотрим, свое есть. Да и дом от отца у нас большой. Семья-то большая была, а теперь двое нас. Так что в дом свой введу как царицу, живи и радуйся.
Дарья слегка дернула плечиком, опустила темные ресницы: — Ишь ты, царицу нашел…
— Нашел. Ты как царица для меня…
— Только у твоей царицы приданного кот наплакал. Тетка-то моя, разве что пару полотенец сунет, на том и весь спрос.
— Да брось ты, сдалось оно мне приданое – пережиток прошлого, мы в советской стране живем, отец мой и братья разве за приданое жизни отдали… Они бились, чтобы мы жили душа в душу. А все остальное – наживное. Да и есть у матери – полный сундук. Так что не надо мне от твоей тетки и нитки, лишь бы не противилась нашей свадьбе.
Дарья промолчала, закусив губу. И рада была словам Егора, и горько было на душе. Тетка у Дарьи и сама еще не старой была, двух деток поднимала. Мальчишки у нее в школе учатся, одежды да обуви не напасешься. А тут еще племянница… сирота, конечно, куда ее денешь, вот уж десять лет, как живет у нее девчонка. Сначала помощница был, потом и на работу устроилась, а потом женихи стали засматриваться.
А тут стал заходить к Аксинье вдовец Степан, по годам ей ровня. Аксинья суетится, прихорашивается, поверить не может, неужто за столько годов одиноких и ей судьбинушка улыбнется, может сладится у нее с со Степаном.
А Степан сначала и впрямь к Аксинье интерес имел. А потом все чаще стал на Дарью заглядываться. Она хоть и девчонка против сорокалетнего Степана, а все равно – приосанился, усы приглаживает и глазами-то так и зыркает на Дарью.
Аксинья это сразу заметила, уж ее бабу, жизнью битую, на мякине не проведешь. Стала причину находить, чтобы племянницу из дома выпроводить, или работой какой займет.
— Дашка, иди, там, в огороде ботву собери.
— Так убрали же.
— А ты получше убери.
Всё это вспомнила Дарья, когда Егор вдруг признался, что люба она ему и что сватать будет.
Сначала подумала, что избавится от теткиного надзора да от работы, которой она ее нагружала с утра до вечера. Да и Степана ненавистного видеть не будет – устала от его гляделок бесстыжих. Даша хоть и молода еще, да уже понимает, чего он так смотрит, как кот на сметану. А как уйдет, так тетка готова со свету ее сжить.
Она посмотрела на Егора: вот же оно спасение. И тут же опустила глаза: не люб ей Егор. А кто люб – она еще и сама не знает.
— Ну, так я приеду сватать-то? – спросил Егор.
Дарья вспоминал тетку, вспомнила Степана и, помолчав с минуту, кивнула. – Приезжай, раз уж я тебе по нраву.
— Не то слово! Как увидел, сразу решил – посватаюсь. – Егор подошел ближе. — А я? Я-то тебе хоть немного нравлюсь?
Дарья взглянула на него, задержала взгляд. – Не знаю, Егор. Вот честно – не знаю. Так-то ты хороший, а как там дальше будет – не знаю.
— Моя ты золотая, да будет лучше всех! – Он в душевном порыве взял ее за руку, и она почувствовала его горячее дыхание, даже услышала, как сердце бьется. – Только ты одна в моем сердце! Люблю тебя, Дарьюшка! Все глаза измозолил, глядя на тот берег… откажешь, вплавь кинусь, а там уж… доплыву ли.
— Да чего отказывать-то? Приезжай Егор, а там поглядим.
__________
Две деревеньки разбросало по противоположным берегам как раз напротив друг друга. Герасимовка пряталась за кустарником, который протянулся зеленой полосой, а Тополевка за «выстроенными» в ряд молодыми тополями. В Тополевке сразу за огородами степь с березняками, и они как островки с каждым годом разрастались, заманивая летом в тенек.
Герасимовка славилась ягодой и грибами, тополевские гоняли туда летом на лодках за кислицей, из которой вкусное варенье получалось, а из него морс отменный.
Бывало, два совхоза помогали друг другу, потому как рядышком, всего-то река разделяла, в шестидесятые речка еще свободна была, еще не перекрыли ее плотинами будущих гидростанций. Вот и Дарья оказалась тогда на полевом стане, где и увидел ее Егор.
Росла вроде – худоба одна, говорили, что молодая еще замуж. А потом в одночасье выправилась как березка весной… тут и спохватился первым Егор, без раздумий посвататься решил.
Идут они втроем по каменистому берегу, привязав лодку, дядька Никифор впереди, не оглядываясь, за ним Егор, а потом уж Матрена Михеевна семенит.
— Не отставай, маманя, — Егор остановился, ждет, — давай руку, подмогну.
— Да уж сама управлюсь, — охает Матрена.
Двор, где жила Дарья Полищук, спрятался за раскидистой сосной, да двумя березками. Мальчишки Аксиньины первыми увидели гостей и скрылись – как ветром сдуло с забора. Извещают, что сваты приехали.
Аксинья, еще моложавая, невысокая бабенка, подвязав цветной платок назад и поправив фартук, горделиво взглянула на племянницу. – Расцвела верба в моем доме, вон какая красавица у меня Дарьюшка, — начала она нараспев, будто сказку рассказывала.
Дарья глаза опустила: и от смущения, и от теткиных слов, которых никогда не слышала.
— Приняла, не отдала в детдом… а как же, кровинушка ведь… проходите гости дорогие.
Кланялись все друг другу, потом за стол садились. Никифор уже веселенький, все на «товар» намекает, Егору подмигивает. А Егор как в рот воды набрал – молчит, стушевался.
— Отдай нам, Аксинья, девицу, пора уж ей, — поддержала Никифора Матрена и на сына взглянула.
Закашлялся Егор, встал, лицо раскраснелось, кланяется Аксинье: — Если Дарьюшка согласна, буду ей верным мужем, защитой и опорой.
— Ну, а как же не согласна, жених-то хорош, — Аксинья толкает локотком племянницу, — раз пора пришла – девица со двора. – И тут как заголосила: — Она мне помощницей была, как же я теперь без Дарьюшки…
— Тетя Аксинья, так я еще ответ не сказала, — проговорила Дарья, взметнув ресницами.
Аксинья перестала плакать. – Ну, как же, раз сваты пришли, значит, заранее сладили вы…
Егор испугался, смотрит на Дарью. Матрена насторожилась, да и Никифор тоже. И тишина водрузилась за столом. Даже мальчишки Аксиньины притихли.
Дарья вздохнула. – Ну, так тому и быть… согласна я.
Аксинья снова заплакала. – Вот, Матрена Михеевна, сватьюшка ты теперь мне, а что я делать-то буду с ребятишками одна, откуда помощи ждать…
— Так это, Аксинья Алексеевна, разве мы бросаем вас, я всегда помогу, вы только скажите, нам реку перемахнуть ничего не стоит, — пообещал приободрившийся Егор.
— Вот и ладно, зятек, благодарствую, что не бросаете меня с детками, — обрадовалась Аксинья. Снова звякнула посуда и разговор снова полился рекой.
***
Поздно вечером, когда Аксинья проводила гостей и управилась, пришел Степан. Прошмыгнул огородами так, что никто и не заметил. Устало опустился на сундук у дверей и стал стягивать сапоги.
— Степушка, а у нас новость-то какая… Дашку просватали, вот недавно гости уехали.
Степан неторопливо поставил второй сапог, взглянул на Аксинью: – Спихнула все-таки девку, избавилась…
— Да что ты говоришь такое, Степушка, змеюка я что ли какая, чтобы от племянницы избавляться… Времечко подошло, вот и просватали. Жених с Тополевки, с того берега, крепкий такой… с матерью живет, дом имеется, ну и хозяйство… как без него…
— А тебе, Аксинья, лишь бы хозяйство…
— Степушка, да как же без него? Ты иди к рукомойнику, я полотенчико подам.
Степан наклонился, чтобы умыться, а хозяйка так и стояла за ним с полотенцем, любуясь его спиной и чуть седоватой шевелюрой. – Ой, скучала я, Степа… вот и думаю, а может и нам вместе-то… я одна с ребятишками, ты один маешься…
— Чего это я маюсь?
— Ну как же, и у тебя парнишка растет, младший-то…
— А чего ему? Вырастет. Валька выросла, в город подалась, язви ее, городскую жизнь ей подавай, ну и малой вырастет.
— Так присмотр нужен, а я, где за своими, там и за твоим присмотрю.
Степан вздохнул. – Ну и где теперь Дарья? Или ты уже ее спровадила?
— Да помилуй, вон она, спит уже без задних ног, чего о ней беспокоиться… дома пока что, свадьба будет… вот как, значит.
— Аксинья, никак ты расщедрилась, решила на свадьбу племянницы потратиться…
Хозяйка села напротив, махнула игриво рукой, засмеялась. – Да куда мне! Жених готов босую ее забрать, свадьбу сказали, в Тополевке гулять будут и все расходы на себя берут.
— А жених-то кто? Я вроде многих из Тополевки знаю. – Спросил Степан.
— Так это Матрены Дремовой сынок, Егор.
— Дремовых?
— Ну, да, так и есть.
— Вона что, — Степана даже слегка передернуло, он вспомнил крепкого парня, немногословного и невзрачного на вид, разве что широк в плечах, да силен, вот и все его богатство.
— Поторопилась ты, Аксинья, могла бы и получше семью найти, — сказал Степан, старясь спрятать раздражение.
— А чем они плохи? Егор вон помогать обещается…
— А ты хоть Дарью-то спросила – хочет она за него идти…
— Да согласная она…
— Соглааа-сная, — передразнил Степан и нехотя пододвинул кружку с чаем.
Новость о сватовстве Дарьи не обрадовала его. Догадывался, конечно, что уведут девку со двора, но чтобы так быстро – не ожидал. Настроение совсем у него пропало, и он лениво размешивал сахар в кружке с чаем.
Первое время, как овдовел, были думки жениться на ровне, и среди местных бабенок Аксинья сразу в глаза бросалась. И лицом, и фигурой недурна, и работящая, и бойкая, за словом в карман не полезет. А то, что дети у нее, так и у него малого до ума еще довести надо. Так что – в самый раз было бы им сойтись.
Но подрастала Дарья, которую только слепой не заметил бы. И Степан даже расстроился, что поторопился обнаружить себя на всю деревню, что к Аксинье похаживает. И задумался, как бы с Аксиньи на Дарью незаметно переключиться, да жениться на сироте. А тут некстати этот Дремов с того берега… расстроился вконец Степан и, отодвинув кружку, сказал: — Домой я пойду нонче…
— А чего так, Степушка?
— Дела. Да и пацан у меня там один.
____________
Свадьбу хотели в ноябре сыграть, как урожай будет убран, а там как раз и праздник, вот тогда и свадебку. Но это если бы невеста на этом берегу жила, а то ведь за ней через реку добираться надо. А в ноябре лед еще не так крепок. Потому решили в начале октября, считай, что на месяц раньше пододвинули, когда еще льдом река не покрылась и можно на лодке перемахнуть.
(художники: братья Сергей и Алексей Ткачевы, картина «Сельская свадьба»)
Дарья, с распущенными волосами, в одной сорочке, стояла перед зеркалом.
— Ой, Дашка, волосы-то у тебя богатые… а ну повернись, а лучше присядь, я тебе их приберу. – Подружка Люба крутилась вокруг, придумывая, как же лучше прибрать невесте волосы. – Получается, на Покров свадебка у тебя. – Она наклонилась и горячо зашептала: — Покроет землю снежком, а невесту – женишком, — и хихикнула смущенно, как будто их кто-то подслушал.
Даша покраснела. – Да ну тебя, Любка…
— А что, не так? Снимет с тебя фату, да платье твое новое, косоньки твои растреплются, — Люба снова хихикнула, — мне Анька сказывала, как она замуж выходила…
— Люба, ну перестань, уж не до Аньки мне, косы прибрать надо, приедут скоро.
Люба вздохнула. – Уж и поговорить нельзя, мне ведь тоже интересно…
— А если интересно, замуж выходи, тогда и узнаешь.
— Девчата, чего притихли? Жених скоро приедет, а вы сидите там, как тетери сонные. – В горницу заглянула Аксинья, уже нарядная, в цветастой блузке с заплетенной и закрепленной на голове косой.
Потом подошла к Дарье и как по команде снова заголосила: — Красавица моя, пришло времечко, отдавать тебя в чужой дом… только ты уж не забывай тетку, старалась ведь, как мать тебе была…
— Тетя Аксинья, ну что вы в такой день… не плачьте, а то и мне слёзно.
Аксинья как начала быстро плакать, также быстро и перестала. – И то правда, чего зря слезы лить, поторапливайтесь, девоньки.
Дядька Никифор, младший брат Матрены, скомандовал привязать две лодки, на которых гости за невестой приехали. Петька Пронин развернул меха гармошки, затянул песню.
— Рано! Молчком идем! – Скомандовал Никифор. – Невесту выкупим, тогда горланьте… а счас ни-ни, — и он пригрозил дружкам из бригады Егора, заметив торчащее из-под пиджака горлышко бутылки.
— Ну, ты, дядя Никифор, строже директора.
— Так и дело серьезное, успеете еще наклюкаться.
Пол деревни собралось посмотреть, как Дарью «выкупают».
— Аксинья, ты с них втридорога возьми, — кричали бабы, — для тех, кто за рекой живет, тем дороже, — и тут же рассыпались смехом.
Дарья, увидев множество народа, растерялась, вышла, боясь поднять глаза, и смотрела только себе под ноги.
Народ, стоявший ближе к крыльцу, ахнул. – Хороша девка, — прошелся шепот. – Ну и хват этот Дремов, разглядел нашу – герасимовскую, да в сельсовет скорей.
Угостив собравшихся под заливистую гармошку Петра Пронина, под звонкие голоса девчат, Егор повел Дарью к переправе.
Не успев выйти за ворота, как протарахтела телега – наряженная лентами, застеленная овчинным полушубком.
— Молодых к переправе со всеми почестями! – крикнула Аксинья.
Степан ловко спрыгнул, сверкнул завистливым взглядом и указал на телегу. – Нечего невесте ноги бить, подвезу, коль такое дело.
Дарья, увидев Степана, замешкалась, но Егор благодушно взглянул на Степана, и повел невесту к повозке.
На берегу собрались местные ребятишки и под их одобрительные крики лодки отчалили. Егор всё прикрывал невесту от ветра, который в октябре уже был холодным, особенно со стороны тайги, где на самых высоких вершинах уже лежал снег.
В Тополевке, причалив к берегу, поднялись и пересели на другую упряжку, и поехали в сельсовет ближайшего от деревни села. Там и расписались.
Во дворе Дремовскго дома у крыльца с караваем стояла Матрена. Концы ее белого платка трепал ветер, высушивая одновременно слезы на глазах. Народ щедро сыпал на молодых пшеницей и овсом, обещая сытую жизнь.
Дарья все это видела как в тумане. И волнение, и предвкушение новой жизни, и жених, который теперь уже законный муж, но еще казавшийся ей чужим – все это мешало ей сосредоточиться, почувствовать, наконец, что это и ее праздник.
Допоздна раздавались громкие возгласы, поздравления, слышались песни и бесконечные разговоры. Дядька Никифор, с перекинутым через плечо, вышитым полотенцем, ходил с графинчиком, то и дело, подсаживаясь к гостям.
Вся бригада Егора гуляла на свадьбе. Федот, недавно женившийся, пришел с молодой женой, и, улучив момент, перехватил за рукав Егора. – Ай, Егорша, молодца! Отхватил девку…
— Какая она тебе девка! Жена она моя…
— Ну, ладно, не зазнавайся, — хохотнул Федот, — ты лучше теперь за женой в оба глаза смотри, ладная она у тебя…
Матрена, уставшая, провожала гостей, а добрые бабенки давно убрали со стола. Она подошла к молодым: — Ну, детки, коль уж суждено вам быть вместе, то берегите друг друга, не огорчайте, да все вместе делайте… и держитесь друг друга…
Егор молчал, слушая слова матери, а Дарья вдруг всхлипнула едва слышно. Весь день держалась, ни слезинки, ни улыбки лишний раз, а тут вдруг после слов Матрены брызнули слезы.
— Что ты, детка, — Матрена обняла ее, — никто тебя здесь не обидит, у Егорушки сердце доброе… идите, дети, с Богом. – А потом снова обняла Дарью, — Он тебя беречь будет, так уж и ты его не огорчай, он ведь только тобою и дышит.
Дарья перестала плакать и, держась за Егора, пошла в горницу.
Сначала он даже боялся к ней прикоснуться. Ее нежная кожа, как атласная, манила в темноте, и только свет от луны падал на половицы и на кровать, с заботой застеленную Матреной.
— Ну что ты дрожишь, Дарьюшка? Знаю, дом этот для тебя чужой пока, да и я… мало ты меня знаешь… не бойся, не обижу…
— А я и не боюсь. – Дарья успокоилась после слов Матрены, да и тишина в комнате подействовала как-то успокаивающе. После шумных гостей, после людских взглядов, казалось, дышать стало легче.
Она наклонила голову и сняла фату.
_____________
Где-то под утро, когда Егор уснул, Дарья, осторожно подтянув одеяло под самый подбородок, прислушалась к тишине. Где-то на краю деревни лаяла неугомонная собачонка, а вскоре послышалось, как прокричали петухи. Она подумала, что ей скоро вставать – обычно так рано она вставала у тетки, первой бежала доить корову, потом прибиралась в стайке, носила воду. Но вспомнила, что Матрена еще с вечера сказала, что беспокоить не станет, что сама управится.
Дарья вздохнула, повернулась и взглянула на спящего Егора. «Муж мой» — прошептала она. И как это странно для нее звучало. Еще недавно училась в школе, потом работала на ферме, а тут вдруг посватался и быстро свадьба, а ведь ей всего восемнадцать лет.
Дарья лежала и прислушивалась к себе, пытаясь прочитать, что же она сама чувствует к этому человеку, за которого вышла замуж.
Потом она вспомнила Аксинью, ее ухажера Степана, который не преминул даже на свадьбе с завистью смотреть на нее, не стесняясь гостей.
Потом она вспомнила Матрену и подумала, какая старая у Егора мать, уж больно старо выглядит. «Зато, кажется, добрая, — подумала она, — пугают девчата, говорили, что в чужой семье – все чужое. А тут хорошо приняла Матрена Михеевна», — и Дарья с облегчением вздохнула.
____________
— Ой, Матрена, ну как шальной твой Егор по деревне носится, — бабы у магазина снова напомнили Матрене про сына, — уж так рад, уж так рад.
— А как же? Женился сынок, семья у него, — заявила с гордостью Матрена, — вот и радуется. А чего ему – плакать что ли?
— Ну а невестка-то как? Как она – герасимовская-то? Раз уж из своих не нашел, а с того берега привез, видно, на том берегу и калачи вкуснее, и девки свежее, — с подковыркой говорили бабенки.
— Да какая разница – тот берег или этот? Невестка как невестка, пущай живут.
Отцепившись от злых языков, Матрена не спеша пошла домой, и никто не видел, как затуманился ее взгляд, как вздыхает она, думает о единственном сыночке.
Вскоре Дарья освоилась, неторопливо ходила по двору, сыпнув курам, также неторопливо прихорашивалась у зеркала, прибирая толстую косу. И также неторопливо ставила на стол, когда Егор приходил с работы.
Домой он не шел, а летел, ускоряя шаг, и прежде всего, искал взглядом Дарью. Заграбастает ручищами, осыплет поцелуями, пока мать не видит. – А я соскучился, все думал: скорей бы день до вечера… ждала ли меня, Дарьюшка?
Вырвется от него, поправит платок. – Ну, что уж каждый раз спрашиваешь, ждала или не ждала, и так понятно, муж ты мой, вот и жду.
— А я услышать хочу, вот ты мне скажешь, что ждала, так как будто взлетаю…
— Ой, смешной ты, Егор… иди лучше умывайся, на стол накрыла уже.
Зимними вечерами, когда снега намело в огородах на всю высоту забора, когда вьюга нередко набрасывалась на деревеньку, загоняя собак в будки и срывая, едва державшийся на крышах снег, Матрена сидела у печки и тихо шуршала веретеном. Подслеповатые глаза щурила, нащупывая нить, которая, казалось, будет бесконечной.
Вот таким поздним вечером, Дарья повернулась к уснувшему Егору, вглядываясь в его лицо. – Милый, — прошептала она, — милый… да постылый… — Она отвернулась, испугавшись своих слов и подумала: — Как же это может быть: милый и постылый? Неужели так бывает? Ведь Егор хороший, любит меня… так почему же он постылый…
Она вздохнула, подумав, что если бы живы были родители, то и не надо было замуж за Егора выходить. Матушка никогда бы куском хлеба не попрекала, да и отец слова бы не сказал. Но вот осиротела Дарья, и пришлось у Аксиньи жить… а тут Егор, как вихрь налетел, она и опомнится не успела… в сельсовет повел.
Она лежала и прислушивалась к себе, не знавшая еще ничего о материнстве, но каким-то своим чутьем поняла перемены в себе и затаила дыхание, прислушиваясь к новым ощущениям.
__________
— Егор-то знает? – спросила Матрена на другой день.
— О чем это вы, мама?
Матрена улыбнулась. – Значит и ты еще не знаешь… или догадываешься?
— Догадываюсь, — призналась Дарья.
— Тяжелая ты, девонька, дите у вас с Егором будет.
— А как же вы знаете?
Матрена усмехнулась: — Как же мне не знать? Троих рожала, только не все живы, один Егорушка у меня, — она всплакнула.
— Ну что же вы плачете?
— Радуюсь я. Дите родится, глядишь, дождусь внука.
— Вот и Егор говорил, что сына хочет, говорит: род Дремовых продлить надо…
— Ой, милая, а ты об этом не думай, на то не наша воля, а Божья. Кого Бог даст, тот и родится.
— Тогда я скажу Егору?
— Это ты сама решай, когда сказать, ваша семья, а уж такое дело как дите – это общее.
____________
Егор уже и забыл, что когда-то хотел заткнуть всем насмешникам рты, женившись на красавице Дарье Полищук. А как женился, так напрочь забыл о своем обещании, потому что любовь все его мысли прежние выветрила. Жил он теперь только одной Дарьюшкой.
В горнице, где они спали, проверил крюк в потолке, на который цепляли люльку, и в которой его маленьким качала мать.
— Чего проверяешь? – спросила Матрена.
— А то, маманя, проверяю, чтобы надежно было. Вот родит Дарьюшка сына, люльку тут устрою…
— Да чего проверять, это еще отец твой делал, уж так старался, что хоть самому залазь в ту люльку, не свалишься.
— А где сама-то люлька? На чердак, поди, забросили?
— Ой, так и не знаю, кажись, Никифору отдали, когда первенец родился, а он сыну старшему отдал для внука.
— Ну всё, концов не найдешь… ладно, сам сделаю, уж для своего сына постараюсь.
***
— Дашка-то на сносях, со дня на день родить должна… слышь, Аксинья, племянница-то твоя родит скоро, бабкой станешь.
— Какая я тебе бабка? Не придумывай! А про Дарью я знаю, родня все-таки мы.
Аксинья копалась в огороде, когда прикатила на велосипеде Нинка с почты, сунула газеты в ящик, и, увидев хозяйку, сообщила новость. Да, в общем-то, для Аксиньи и не новость давно, знала, что Дарья вот-вот родить должна.
— А ты откуда про Дашку знаешь? – решила уточнить Аксинья. Все-таки живут по разные стороны реки, а местная почтальонша знает про Дарью ровно столько, сколько и сама Аксинья.
— Да Никифор с той стороны к свояку заглядывал, вот и проболтался.
Аксинья вынула газеты, сложив аккуратно, понесла в дом.
— Степушка, газеты свежие…
— А-аа, ну давай, гляну, чего там, в мире творится, поди, буржуи снова голову подняли, — Степан присел к столу.
— Мне может отлучиться придется, — сообщила Аксинья.
— Куда это?
— Да в Тополевку, пока еще холода не настали. Дашка скоро родит, наведаться надо.
— Велика забота – к Дашке наведаться… дома что ли делать нечего?
— Так племянница же она мне, родная душа, я и так с самой свадьбы ни разу не была у них.
— Муж у нее есть, вот пусть и приглядывает…
Аксинья упрямо поджала губы, с шумом переставила банку с молоком, чуть не разлив.
— Уж прости Степан, но раз мы с тобой расписаны, то прямо тебе скажу: я от родственников не отказываюсь. Уж как бы там ни было, а Дарья родная моя племянница.
— Ага, то-то ты ее со двора спровадила, спихнула с рук этому увальню Дремову.
— А ты сам, видно, хотел на Дашке жениться… седой весь, в отцы ей годишься, э-эээх, Степан, Степан… никто кроме меня так о сыне твоем не стал бы заботиться. У меня и мои сыты, и твой не обделен, да и дочке твоей помогаем, хоть она и в городе… так что, Степушка, хватит меня Дашкой попрекать, не для тебя я ее растила. А уж коли я тебе не мила…
— Ну, все, все, чего завелась, расписались же с тобой, живем… давай лучше на стол собери, ужинать пора.
С улицы прибежали дети Аксиньи: Юрка и Мишка, оба взъерошенные и проголодавшиеся.
— Снова штаны подрали? – Аксинья замахнулась полотенцем на младшего Юрку, — не напасешься на вас, шельмецы эдакие. Руки-то мойте и лицо – чумазые вон.
Сев за стол, Мишка недовольно поглядывал на Степана, Юрка же накинулся на еду, не обращая внимания на окружающих.
— Уроки то сделали? – спросил Степан.
— Сделаем.
— Так надо было сначала сделать, а потом по улице бегать. Лучше бы матери помогали, оглоеды, чем бегать бесперечь. – Степан ворчал, допивая чай. Потом встал, громыхнув стулом, и вышел из-за стола. Его маленький сынишка побежал за ним.
Шестнадцатилетний Мишка со злостью посмотрел ему вслед, и, убедившись, что тот вышел, шепотом сказал матери: — И чего ты в нем нашла? Лучше бы Дашка жила с нами, она хоть уроки помогала делать. А с этого усатого толку как с козла молока.
И тут же Мишка получил подзатыльник от матери. – Поговори мне еще! Откуда слов таких нахватался? Ремня давно не получал? Не твоего ума дело! Я со Степаном расписана, он муж мой законный…
— Злой он… твой Степан.
— А сам-то ты добрый? Кто мне поможет? Ты через два года в армию, Юрка – следом, женитесь потом, а мне одной куковать… слушались бы лучше, что Степа говорит, он плохого не пожелает…
Мишка обидчиво шмыгнул носом, Юрка отложил ложку и тоже захлопал ресницами. – Ага, он только и знает подгонять, да спрашивать… раньше мы лучше жили, когда Даша с нами была… а теперь этот Степан, да его сын на нашей шее, шнурок тот маленький…
Теперь уже прилетело Юрке.
— Замолчите оба! Не понимаете ничего… я же о вас пекусь. Степан всю получку нам отдает, на следующий год мотоцикл с люлькой возьмем, живем как люди… чего вам еще надо?
Аксинья жалостливо взглянула на мальчишек. Хоть и получили подзатыльники от нее, а все равно жалко их. – Большие уже, понимать должны, — наклонилась и по очереди поцеловала в макушку. – А теперь идите уроки делать, а потом спать.
___________
— Егор, ну что, отвез Дарью? Чего говорят доктора? Когда разрешится-то? – Матрена встретила сына у ворот, когда тот вернулся из райцентра.
Растерянный, как будто удрученный чем-то, он сел на лавку у ворот. – Отвез, — вздохнув, сказал он. – Не пускают к ней…
Матрена рассмеялась.
— Ох, сынок, ты уже отцом скоро станешь, а все как дите малое… кто же тебя к ней пустит, ты ведь ее рожать привез. Жди теперь весточку.
— Ты, знаешь, мать, Даша там так закричала, никогда ее такой не видел, — видно больно ей. И у меня эта боль где-то тут в груди, на сердце что ли легла. Вспомнил, как-то по весне палец ушиб, так меня всего пронзило. А она сегодня аж закричала, — это как же ей больно-то… слышь, мать, помогут же ей доктора?
— Не думай об этом, такая у нас бабья доля – деток рожать. Не она первая, не она последняя, все обойдется. Я ведь братьев твоих в поле родила, и ничего – жива. А уж в больнице не дадут пропасть.
— Как бы узнать, как она там? Хотел остаться — домой выгнали.
— Ты, сынок, переночуй как-нибудь, а утром к Никифору сходи, ему, как ветерану, телефон провели, вот от него и звони в больницу.
— Ладно, скорей бы ночь, да потом утро.
_______
Егор почти не спал, уснул только под утро, да и то на какой-то час. Подскочил с петухами и стал собираться.
— Куда ты такую рань?
— Звонить пойду.
— Так рано еще.
— Не могу я, маманя, внутри все клокочет, как там Дарьюшка…
И полчаса не прошло, как Егор прибежал домой. – Мааать, родила Дарьюшка! – Он провел по взъерошенным волосам, потом вдруг засмеялся, сел на лавку и все повторял: — Ну, все, папка я теперь…
— А кто родился-то? – Матрена два раза переспросила. – Егорушка, очнись… родился-то кто?
— Так это… говорят… девчонка…
Матрена перекрестилась: — Слава Богу, внучка у меня… – она устало опустилась на лавку рядом с сыном: — Дочка, значит, у вас с Дарьей… назовете-то как?
И тут Егор начал приходить в себя. – А не знаю… сына думал Сашкой назвать… а тут дочка… ну если не Сашка, пусть будет Машка.
***
Дарья, оставшись дома одна, подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Не сказать, чтобы после родов красота ушла, но усталость в лице появилась, да в боках раздалась. Обернулась, взглянула на люльку, в которой спала крохотная Маша.
— Моя ты золотая, встала-то зачем? Лежи, тебе оклематься надо, — Егор, увидел жену и кинулся к ней.
— Да что я немощная какая, уж второй день, как из больницы… стыдно перед твоей матерью.
— Мать ничего не скажет, напротив, делать тебе ничего не дает, чтобы ты поправилась.
— Не рад, поди, что дочку родила?
— Так дочка тоже хорошо. А сын…будет у нас сын, Дарьюшка…
— Ой, погоди, не загадывай… глянь, Егор, подурнела я?
Егор сразу и не понял, о чем спросила жена. А потом опомнился, сграбастал своими ручищами. – Дарьюшка, да ты у меня, как царица… помнишь, говорил, что царицей в дом введу, так и есть.
____________
Зимними вечерами, покачивая люльку и слушая, как свищет ветер за окном, Дарье становилось тоскливо. Она и сама не могла понять, от чего. Возле печки, подвязав спину теплым платком, сидела Матрена и вязала носки из овечьей шерсти. Спицы мелькали в ее худощавых руках так быстро, что и уследить невозможно. В комоде, что недавно они купили с Егором, лежали детские вещи, да пеленки, а еще носочки, несколько пар, связанных Матреной лет на пять вперед.
— Зачем так много? – спрашивала Дарья.
— Так на вырост, — отвечала Матрена.
И Егор ее любит, и дочка спокойная у них, не плачет по ночам, а все равно тоскливо на душе. Даша вспомнила свою подружку Любу, которая недавно тоже вышла замуж, только видятся они редко, а здесь, в Тополевке, она так ни с кем и не сдружилась. Не успела. Все время дома, все время с Егором и Матреной. Разве что до магазина сходит, да обратно домой.
А еще ферма, на которой она работала. А уж когда Машу под сердцем носила, то Егор забеспокоился, говорил, что тяжело на ферме дояркой, говорил, что свою жену и сам прокормит. «А как же я без работы? Разве так можно? Начальство как посмотрит, да и люди что скажут?»
Егор и сам понимал, а потому уговорил дядьку Никифора убедить управляющего фермой, чтобы перевели Дашу в учетчицы, — там хоть фляги таскать не надо. Одно только плохо – рано вставать надо, да бежать на ферму. Зато потом дома весь день, и только к вечерней дойке снова сходить.
Дарье понравилась работа учетчицей: быстро освоилась (в школе-то она хорошо училась), старательно отчитывалась, не ошиблась ни в одной цифре.
И когда управляющий сам приехал к Дремовым узнать, сможет ли Дарья выйти на работу, она согласилась сразу. А потом взглянула умоляюще на Матрену: — Мама, приглядите за Машей?
— Не переживай, дочка, присмотрю, коль уж надобно тебе выйти так скоро.
Маша уже перебирала ножками, держась за кровать, даже пыталась что-то говорить, а получались отдельные слова. И глаза у нее такие выразительные… как вцепится взглядом, как будто в душу заглянула.
— Не пойму, на кого похожа, вроде глаза-то твои, а так – нет, не твоя порода, ты-то красавица…
— Да ладно, тебе, тетя Аксинья, какая разница, на кого похожа… росла бы здоровой, да помощницей мне.
— Да я к тому, что Егор-то не красавец… а ну как дочка в него… попробуй, найди потом жениха…
Дарья промолчала, а потом перевела разговор на другое: — Спасибо, что навестила меня, — она с благодарностью взглянула на тетку. Хоть и жилось у нее несладко, а все же – родня.
— Ты уж не обижайся на меня, — повинилась Аксинья.
— А чего мне обижаться? Я хорошо живу, муж у меня, — Дарья замолчала,- хороший у меня муж.
________
Дарья всегда спешила на работу, даже торопилась, никогда не опаздывала. Придет, халат рабочий накинет, свободный такой халат, а все равно, фигурку не скроешь: статная такая, русую косу скрутит у самой шеи, склонится над бумагами – пройди, кто мимо – залюбуется.
Втянулась она в семейную жизнь. Правда, на Егора иногда взглянет сердито, так он сразу замолкает. – Как скажешь, Дарьюшка.
Потом опомнится Дарья, взглянет на Матрену и сменит гнев на милость. Матрена у них, как полотенце, за которое они держатся вдвоем – один с одного конца, другой – с другого. Матрена и Егора подбодрит, и Дарью поддержит, никогда обидного слова не скажет.
И до четырех лет за Машей приглядывала. Девчонка, считай, что у нее на руках выросла. Прибежит Дарья с работы, увидит умытую и накормленную дочку, и благодарность в душе теплой волной нахлынет.
Егор, если дома, Машу с рук не спускает.
— Ну, что жена моя золотая, сына-то когда родим?
Дарья волосы поправит, взглянет на мужа виновато: — Какой ты прыткий, Егор, дочка еще не подросла, а тебе сына…
Обнял ее, прижал к себе: — Золотая ты моя, да я хоть дюжину деток готов растить, ну а сына… ты же знаешь, род наш Дремовский хочу продлить…
Дарья выскользнула из его рук. – Погоди, Егор, всему свое время.
_________
По весне, когда солнце нещадно избавляло все вокруг от снега, когда капель зарядила каждый день и воздух прогревался все больше, Матрена вдруг занемогла, который день больше лежала, чем по дому копошилась. Да и сама Дарья предложила: — Лежите, мама, управляюсь я сама.
— Видно, время мое пришло, — сказала Матрена тихо.
— Вы чего, мама, рано вам еще, — забеспокоилась Дарья, — отвезем в больницу, там живо на ноги поставят.
— Не поставят, не те уже ноги. Не так уж я стара… просто силушка уходит.
Пережившая потерю мужа и сыновей, изработанная в войну, Матрена все уже наперед знала про себя. И про сына знала, от того и горько было.
— Присядь, Дарьюшка, — позвала она невестку, пока Егор был на работе, — придвинь стул-то, да присядь, сказать чего хочу…
Дарья, поймав беспокойный взгляд Матрены, отправила Машу в горницу и села рядом.
— Вижу я: не люб тебе Егор, — тихо сказала Матрена, и от ее слов Дарья отшатнулась, такими неожиданными были ее слова. – Прости меня, не отговорила тогда сына, а ведь чувствовала, что пошла ты за него, потому как деваться некуда было. Я все думала: оттаешь ли ты… да ошиблась.
Дарья хотела возразить, но слова Матрены были правдой. – Да как вам сказать, живем ведь помаленьку, — виновато ответила невестка.
— Дарьюшка, не мучайся… уходи… уходи от Егора…
Дарья поднялась, взялась рукой за спинку стула, еще не веря, в полном ли сознании Матрена такие слова сказала.
— Говорю тебе, как на духу: раз не можешь… уходи. А я, пока еще жива, помогу ему пережить это горюшко, для него ведь это горе, он ведь тебя одну любит. Чую я, недолго мне осталось, как только помру, ты ведь не останешься с ним. А пока я жива, я его поддержу, найду слова нужные. В Райцентре найдется тебе работа, там и садик для Машеньки.
— Матрена Михеевна, вы и правда так думаете? – впервые за все время замужества она назвала мать Егора по имени-отчеству.
— Да я все времечко думаю. Взгляну на вас: он к тебе, а ты – от него, вроде рядом, а как будто убежать хочешь… До добра такая жизнь не доведет. Ты сейчас опешила, не знаешь, что сказать, так ты подумай, а решишься – осуждать не стану. Егор ведь упрямец еще тот, решил тогда тебя посватать, слова поперек ему не скажешь. А хотела ли ты за него замуж…
— Ох, хотела ли…
— Вот и подумай, ежели невмоготу, не заставляй себя силой жить с Егором, все одно: поймет он когда-то…
Дарья оставила Матрену и вышла в ограду. Уже вечерело, и легкий морозец, несмотря на весну, обещал задержаться на всю ночь.
Подъехал на телеге дядька Никифор, Дарья, заметив его, открыла калитку. – Заходите, — позвала она.
— Я чего заглянул-то к вам, — Никифор поправил ушанку, в которой ходил каждый год почти до апреля, — там, на станции, ну где техника, пожар что ли, мужики наши остались, Егорша тоже там. Вот так. Это чтобы вы знали, вдруг припозднится…
— Пожара нам еще не хватало, — сказал Дарья.
Никифор понукнул коня и поехал дальше. А Дарья, как в тумане, стала управляться во дворе. Только все из рук у нее валилось, слова Матрены вспоминала. Остановится, присядет на завалинку и думает: «Вот же оно… Матрена сама предложила… Машу в охапку, да и оставить Егора. К подружке Любе можно уехать, она сейчас в райцентре живет, а там можно устроиться, оглядеться…»
И вроде радоваться надо, что все можно одним отъездом решить, а на душе почему-то снова нерадостно. Ходит Дарья по двору, мается, думает, как бы уехать, пока Егора дома нет. Но чувствует, сил нет, присела на бревнышко – уже почти стемнело.
И тут будто душа заплакала: тревожно ей стало, что время позднее, а Егора нет.
— Да что же я мучаюсь, — вскрикнула она, — сказала же Матрена: подумай, да реши, как ты хочешь. Я ведь решаю!
И подумалось ей: «А если бы не тетка Аксинья, если бы не Степан, пошла бы она замуж за Егора?»
Вспомнила их первую встречу… как он, такой сильный, с суровым взглядом, склонил перед ней голову… а когда сватать пришли, то дрожал как осенний лист, что откажет она ему. А потом, после свадьбы…
Дарья закрыла глаза, вспомнив Егора, его дыхание, его сильные руки – как пушинку мог поднять ее. А Маша? Разве найдет она ей отца лучше?
— А зачем искать? – вслух сказала Дарья. – Кого я буду искать?
Она поднялась, хотела идти в дом, но вспомнила про пожар и вышла за калитку. Тишина была по всей улице, только корова промычала в соседнем дворе, да собаки у соседей напротив залаяли.
— Ну, где же он? – она вслушивалась в тишину. Водовозку, что часто проезжала через деревню, услышала сразу. И сердце застучало, когда притормозил шофер напротив их дома. Даже в темноте она узнала мужа.
— Дарьюшка, а ты чего тут? Меня что ли встречаешь?
Она, молча, ткнулась ему в плечо. – Про пожар сказали…
— Так обошлось все…
— Обошлось. А от тебя гарью несет и лицо вон чумазое.
А он смеется, вытирает лицо: — Не успел умыться…
— Ну, пойдем в дом… как там маманя?
— Егорушка, погоди! Сказать хочу! – Дарья вцепилась в него, не отпускает. – Я ведь тогда не поняла ничего, когда ты посватался ко мне, молодая совсем была, да и правду ты сказал: горек хлеб у тетки. А еще… еще скажу тебе, что Степан, ухажер тетки Аксиньи, посматривал на меня, чуть гляделки не сломал, испугалась я… вот и пошла за тебя…
— Да ты что, золотая моя, не знал я, а то обломал бы бока этому Степану. – Улыбка исчезла с лица Егора. – Погоди, понял я… раньше не понимал, а сейчас понял: постылый я для тебя…
— Нет, Егорушка, не постылый… милый теперь для меня… только я не знала…
Впервые после свадьбы Дарья заплакала. Навзрыд заплакала, повиснув на плече у мужа. И вместе со слезами все ее сомнения уходили.
— Моя же ты золотая… раз я тебе мил, так чего ты плачешь…
— Люблю я тебя, Егор!
Так вместе и вошли в дом. Дарья слезы спешно вытерла, а у Егора словно ком в горле – уж так его душа разбередилась.
На другой день, когда Егор также рано уехал на работу, Матрена все пыталась поймать взгляд Дарьи. Наконец невестка поняла немой вопрос в глазах матери, остановилась и сказала: — Никуда я не уйду. Люблю я Егора! Люблю!
Матрена поднялась с постели и перекрестилась. – Слава Богу! Верю тебе, дочка, я ведь все вижу. Поживу еще возле вас, погреюсь тут рядом с вами.
***
Матрена, как и говорила, протянула еще год. А потом тихо, под утро, никого не беспокоя, ушла. Дарья отправила к дядьке Никифору дочку Машу на время, пока с Матреной прощаться будут, и все поглядывала на Егора, осунувшегося за последние сутки.
Когда провожали Матрену Михеевну в последний путь, кто-то из деревенских заметил: — Дарья-то как плачет, будто с родной матерью прощается. И Аксинья это тоже слышала и плотно сжала губы.
А потом стали привыкать жить без Матрены, без ее тихого, иногда ворчливого голоса, без шуршания прялки, без мелькания спиц в ее руках, когда вязала носки и варежки.
Про сына Егор больше не заикался, доволен был тем, что дочка растет.
Где-то через полгода Дарья, налив в банку молока, поставила ведерко и задумалась, словно прислушивалась к себе.
— Ты чего? Не заболела ли? – спросил Егор.
— Еще не знаю, позже скажу.
Через неделю Дарья сказала, что ждет ребенка.
***
Егор топтался под окнами районной больницы, где на первом этаже лежали роженицы. Вот показалась в окне Дарья – в халате и светлом платочке.
Он подошел ближе, расплылся в улыбке, кричит ей: — Кто? кто у нас родился?
Она ему говорит что-то, а он не слышит – машина неподалеку проехала, ни одного слова не слышно.
Егор стукнул слегка по окну и снова спрашивает: — Дарьюшка, кто у нас?
И тут соседнее окошко с шумом открылось и в нем появилась грозная нянечка тетя Глаша.
— Глухой что ли? Сказано: Сашка! – крикнула она.
Егор, ошеломленный, взглянул на нянечку, потом, прильнул к окну, за которым стояла жена.
— Надоели! Ходют и ходют тут, — сказала нянечка и захлопнула окно.
— Сашка… — повторил Егор, — сын у нас… Сашка Дремов.
Автор: Татьяна Викторова
Продолжение (финальная часть), уже опубликовано на нашей страничке в фейсбук.
