Идти ночью в поле было стрaшно. Рассказы свекрови, Лидии, врезались в память, поселились там смолянистым, тягучим стрaxом.
Черный уголек церкви торчал, протыкая ночное небо и лишь слегка поблескивая куполом. Кресты на погосте торчали уродливыми, кривыми пальцами-чудищами. Дарье казалось, что вот-вот откуда-то сбоку вылезет чудовище, схватит ее и утащит в преисподнюю, зажав рот женщины рукой и тихо шипя на ухо. Страшно!…
Но нужно идти, идти, пока ночь скрывает тайные дела, пока все соглядатаи спят в своих избах, подложив тяжелую руку под голову и постанывая во сне.
Вот, уже и поле показалось. Дорога, причудливо изгибаясь, ползла через вспаханную землю, на которой стояли тонкими, золотисто-зелеными солдатами колоски пшеницы. А между ними, прячась от посторонних глаз, наливались соком стручки гороха.
Крестьяне, те, что однажды проснулись в колхозе, те, что, зарабатывая трудодни, лишались их половины, потому что председатель приказал вычитать обед и заработанного, те, что выгнали со двора своих коров, да так и не загнали обратно, чтобы выдоить в ведро теплое, пахнущее луговыми травами и коровьим нутром, молоко, голодные, злые, придумали сажать горох в междурядьях пшеничных борозд. Горох рос быстро, зрел, давая хороший урожай. А там – хоть вари его, хоть так ешь! Нужно только сделать все аккуратно, чтобы председатель, пришлый, лютый человек, Петр Миронович, ничего не заметил…
Даша заскользила по мокрой от холодной росы траве. Ноги, уставшие за день, ноющие и кое-где потрескавшиеся, приятно остывали, ощущая капли на каждой травинке. То тут, то там из-под зеленого покрова взлетали ночные мотыльки, трепетали чуть-чуть в воздухе, а потом оседали вниз, их крылья, мокрые, тяжелые, схлопывались, складывались гармошкой, как ни старались мотыльки высушить их на легком ночном ветерке.
Дарья, еще раз оглянувшись, быстро шагнула в прогалок между колосками. Вот он, вот он, родимый. Стручки веселыми курносыми завитками висели на плетях, опутывающих кое-где поросль пшеницы.
Даша проворно опустилась на колени и принялась срывать плоды, складывая их себе в вырез рубахи. Стручки кололись острыми носиками, но Даша не обращала внимания. Она уже видела, как будет кипеть похлебка в чугунке, как сядут вокруг стола ее ребята: старший, Паша, потом Анютка, а потом и младшенький, Панкратик, — как застучат они ложками, что отец выдолбил из дерева, каждому свою, с веселыми зверушками на рукоятках, как заалеют щечки от нехитрого угощения…
Дарья, помня уговор с соседями, собрала ровно столько, сколько причиталось на ее семью, отряхнула колени и хотела, было, уже бежать домой, но кто-то с силой взял ее за плечи и кинул на землю.
-Вот, значит, как! – Петр, зло ухмыляясь, направил на женщину винтовку. – Значит, воровать вздумали! Мало мы вас в ссылки отправили, надо, видать, еще!
Даша испуганно охнула, прикрывая руками рубашку.
Как только Петр Миронович появился в их деревне, потянулись, заскрипели обозы с раскулаченными, ноющими женщинами и хмурыми, сжавшими кулаки, мужчинами. Осиротели многие, а кого-то просто не досчитались однажды утром. То ли новый председатель навел порядок, решив возомнить себя выше Господа Бога, то ли люди подались в леса, зарылись в норы, спрятались от солнечного света, не пожелав принять нового начальника…
Отправили в ссылку и Дашиного мужа, Михаила, рукастого, жилистого мужика, что шил всей деревне обувь, работал за троих, держал на дворе коров, кур и лошадь.
Все отобрали, животных увели, сапожную мастерскую, небольшой сарай на краю участка, сожгли, а самого Михаила отправили вместе с другими в ссылку. Петр Миронович велел оставить только Дашку с детьми.
-Если всех выселим, то кто работать будет! – глубокомысленно сказал он, а сам так и скользил глазами по Даше, словно выбирал, что ему в ней нравится больше – то ли узкие, покатые плечи, то ли стройные ноги, а, может быть, длинная, туго стянутая на затылке коса, пахнущая летней пылью и вечерними грозами…
-Моя будет, — кивнул мужчина своим мыслям. – Сама приползет.
Даша помнила, как уезжал муж, как долго, спокойно смотрел он на жену, стоящую у дороги, как кивал в знак прощания, велев беречь детей и верить в его скорое возвращение…
-Ну, так что, Дарья Васильевна! – Петро резко поднял Дашу и поставил перед собой.
Луна выскользнула из-за облаков, осветив женщину, точно прожектор, подчеркнув черными тенями все неровности, выпуклости под свободной, холщевой рубахой.
-А что? – женщина чуть отступила назад. Бежать ей было некуда, винтовка достанет где угодно.
-Воруешь, значит? Ай-яй! – Петро хищно улыбнулся. – Что у нас там?
Он рванул ворот рубахи, тот с треском распахнулся, расползся на нитки. На землю посыпались разновеликие, пузатые стручки.
Но мужчина и не смотрел на них.
Другое, мягкое, теплое, давно желанное манило его. Пьяное сознание разрешило сделать с этой воровкой все, что хочется, ведь Петр был председателем, хозяином, как он полагал, всех этих никчемных людишек. Веди это он, а не они приехал из города, чтобы выбить из деревенщин их природную глупость, заменив ее новыми идеями, о коих, впрочем, Петр имел весьма смутное представление..
Петр взял свое, не по праву, а по закону сильного. Даша кричала, отбиваясь и рыдая, она царапалась и визжала. Но никто не пришел на помощь. Рыбаки у дальнего мостка слышали возню на поле, но решили не обращать внимание. Мало ли, что молодежь удумает…
Петр устало откатился в сторону. Он тяжело дышал, уставившись в небо. Оттуда на него смотрели звезды. Они как будто подмигивали, одобряя решимость и животную смелость.
Дарья, быстро вскочив на ноги, протянула, было, руки к винтовке, но Петр с силой отбросил ее прочь.
-Смотри, если расскажешь кому, я твоего старшенького прямо перед всей деревней, как вора…
Даша только испуганно кивнула и побежала домой, прикрывая разорванную одежду…
…-Даша! Дашулька, что? – старенькая Лидия, мать Михаила, смотрела, как Даша молча обливает себя холодной водой, как текут по ее лицу то ли слезы, то ли просто капли воды. – Принесла горошка? Я уж водичку поставила. Деткам на утро похлебку сварим!
Но женщина только мотала головой, закусывая губу и постанывая…
-Что? – Лидия, как будто все поняв, прижала руку ко рту. – Ох, беда, беда… Ну, ничего, девонька, ничего! Обойдется как–нибудь…
Она суетливо перебирала Дашину одежду, отряхивала ее, потом снова роняла на земляной пол.
-Ничего, девочка, ничего! Пройдет… — как молитву, повторяла старушка, а у самой сердце заходилось в груди, готовое вот-вот лопнуть от прихлынувшей крови…
…Петр, довольно потянувшись, поднял с земли стручок гороха, ловко раскрыл его и сунул в рот сочные, жирные плоды. Их сладковатый вкус растекся по рту, напомнив детство, теткину усадьбу, огород и мать, чинно вышагивающую по грязным дорожкам и улыбающуюся маленькому Пете.
-Иди, тетя Зина огурчиков тебе даст, — говорила она.
И Петька бежал по горячей, растрескавшейся от солнечного пекла тропинке, брал у тетки из рук хрусткий огурец и с наслаждением жевал его, чавкая большим ртом…
…Полакомившись горохом, Петр встал, отряхнулся, накинул ремень винтовки на плечо, почувствовав, как оружие, такое холодное и такое сильное, приятно ударило по спине. Мужчина, прищурившись, посмотрел на серп луны, расхохотался и зашагал по тропинке к своей избе.
Нога его, попав на острый камень, вдруг подвернулась, Петр качнулся, отчего-то закружилась голова, земля приняла его тело, словно на перину.
-Эх, ты… — закряхтел мужчина, пытаясь подняться, повернулся и встретился с ним глазами. Дьявол смотрел на дьявола, узкий, раздвоенный на конце язычок принюхивался, радуясь добыче.
Змея быстро нанесла удар, вонзив свои огромные, прячущиеся доселе под складками кожи, зубы в лицо пьяного мужика.
Петр заорал, пытаясь скинуть пресмыкающееся с себя, но то не спешило разжать челюсти…
Луна молча смотрела, как корчится в конвульсиях человек, змея ждала. И вот пришел конец. Влажное, струящееся по земле тело змеи юркнуло в нору, довольное своей местью…
…Даша, обгрызая и без того стесанные ногти, лежала ничком на застеленном чем-то полу. Плакать было нельзя, стонать и жалеть себя тоже. Иначе дети проснутся и начнут просить есть. Нужно тихо пережить эту ночь.
-Прости меня, Миша, за все прости! – мысленно крестилась Дарья, подняв лицо и видя, как за окном рождается новый день…
…Внезапная смерть председателя, ее непричастность ни к одному из людей, что ненавидели этого человека, банальность и, в то же время, символичность, взбудоражили деревню. Да, остались Петькины соратники, последователи и прихлебатели, но с ними быстро договорились, пригрозив расправой.
Жизнь в новорожденном колхозе потекла не то, чтобы радостнее, но спокойнее, это точно. Новое начальство, что было прислано только через две недели, особо не лютовало.
Даша, как и все, ходила на работы, в деревню прислали учителя, пожилого болтуна, Дмитрия Яковлевича, который, собрав в отданной под школу избе юрких детишек, рассказывал им о том, как плавают корабли и работают заводы, рассказывал о Москве, ловя в глазах блеск восхищения.
Жизнь текла своим чередом. Только не для Дарьи. Она поняла, что носит под сердцем ребенка, недели через три после того случая с Петром.
-Тетя Лида! – Даша стояла перед свекровью, опустив глаза. – Дайте мне травки, что ли, какой. Не хочу я его! Не могу!
-Тише, тише, чего раскричалась, детей перепугаешь! – Лидия велела женщине лечь на лавку и сосредоточенно ощупала ее живот, что-то приговаривая. – Нет, нельзя тебе… Девонька, ну, нельзя! Помрешь, детей сиротами оставишь! А парень родится, подмогой тебе будет, сыном будет. Верь мне!
-Я не хочу, я уже сейчас ненавижу этого ребенка! По деревне слухи ходят, про меня шепчутся. Противно!
-Терпи! Пошепчутся и перестанут! Хороший человек у тебя родится. Вот увидишь!
Даша, обидевшись, ушла. Она надумала загрузить себя работой, тяжелой, до темноты в глазах, до спертого дыхания в горле, чтобы зародыш сам покинул ее чрево, чтобы сбежал оттуда, не дождавшись рождения.
Но и этого не случилось. Казалось, с каждым месяцем живот становится только крепче, а Дарья выносливее.
Оставалось только ждать главного часа. Тогда она освободится от Петрова отпрыска, забудет о нем…
…Почувствовав первые схватки, Даша ушла в сарай, никого не позвав, спрятавшись, схоронившись от мира, который не должен видеть появления на свет того, кого здесь никто не ждет!
Но баба Лида, увидев в окошко, как женщина, корчась, бредет куда-то прочь, кликнула старших, велела никуда из избы не выходить, схватила греющийся на печи чан с водой и пошла следом.
-Ты что удумала! Ты почем себя мучить удумала?! – строго отчитывала она невестку, уложив ту на солому. – А, ну, как поперек пойдет, не разродишься? Помрешь ведь!
-Уйдите, прошу, оставьте меня…
А потом был стон, Лидия щупала, помогала, давила и разворачивала упрямого мальца, что так хитро извернулся, не желая идти вперед, как положено. Даша стонала, обливаясь потом, а потом услышала крик. Нет, не свой, детский, грозный и непреклонный, настойчиво требующий материнскую грудь.
-Все, доченька, все! – Лидия довольно улыбнулась, радуясь своей работе. – Мальчишечка у нас! Слышишь, Дашка, мальчонка! Ножки, ручки, головка – все на месте. А какой он красный, Боже ты мой! Какой горластый!
-Унеси! С глаз моих унеси! – шептала Даша, сжимая кулаки. – Ненавижу! Я его ненавижу, это Петрово семя. Пусть орет где-то в другом месте!
-Ну, полно, полно! – Лидия, устало опустившись на пол, раскачивалась, баюкая малыша. – Нельзя так, девка. Он, малец этот, не виноват, что его папка изверг был. Может, и пришел он к тебе, дурочке, чтобы у другой не родиться, чтобы ты его спасла. Чтобы ты воспитала, человеком сделала. Эх, да что тут говорить! Покорми, сама ж потом мучиться будешь!
-Нет, пусть умрет в голоду!
Малыш орал, Лидия укачивала его, по щекам старушки текли слезы, так хотелось, чтобы Миша вернулся домой, чтобы опять все стало, как прежде… Но нужно еще потерпеть…
…Напившись коровьего молока, мальчик уснул. Старшие дети, качая подвешенную к потолку избы колыбель, не дыша, рассматривали новорожденного.
-А мама когда придет? – спросил тихо Паша.
-Отдохнет и придет. Никуда не денется, — спокойно ответила Лида и погнала детей спать.
С неделю Даша не подходила к ребенку. Грудь, налившись молоком, горела огнем, распространяя воспаление на все тело.
-Покорми, легче ж станет! – Лидия и так и этак подступалась к невестке.
-Не могу. Как будто он меня опять трогает, — тряся головой, отвечала Даша. – Противно!
-Да нет его уж давно. В могилке он. А ребятенок есть. Ты должна ему помогать!
Даша сопротивлялась еще день, пока грудь, окаменев, не зажглась, не зашлась в немыслимой боли, разрывая протоки.
-Корми, иначе на тот свет отправишься! – Лида, схватив невестку за подбородок, повернула ее к себе. – Нас оставишь, я тебе не прощу…
…Малыш, Васенька, казалось, высосал все, до последней капельки, жадно обхватив губами материнскую грудь, прижав ее к себе руками. Он причмокивал и улыбался. Вдруг в его жизни появилась мама. Она еще не любит его, но уже смотрит, гладит по ушку, по носику. Насытившись, но, так и не отпуская от себя обретенную мать, мальчик уснул. Уснула и Даша, впервые после родов спокойно и мирно…
Ей снился Миша. Он улыбался, когда жена показала ему ребенка. Она хотела, было, оправдаться, рассказать, как все было. Но он не стал слушать, заспешил куда-то. Только коснулся макушки ребенка, словно положив туда свой поцелуй.
Наутро Даша нашла на головке Васеньки, на том самом месте, родимое пятнышко.
-Миша поцеловал, благословил, — успокоилась Даша окончательно. – Теперь все будет хорошо…
…Михаила ждали. Но он не возвращался. Говорили, что с высылок сразу отправляют на фронт, выдавая на руки паспорта и направления.
Даша все надеялась, что увидит силуэт мужа в дымке далеких завитков дороги, что легко спрыгнет он с телеги, осмотрится и шагнет к ней. Выбегут из избы дети, встанет со скамейки свекровь, разольется счастье густым, медовым потоком, неся мир в семью. Но Миши не было, не было писем, весточек. Жив ли, здоров ли?…
…Павел сбежал на фронт в феврале сорок второго. Аня, Панкрат и Васька остались с матерью и бабушкой. Не было тогда уж ни пшеницы, ни гороха. Коров перебили еще летом, теперь питались тем, что найдут в лесу, запасами, что запрятали в погребе по осени.
-Вась, останься дома, а мы сходим к председателю, узнаем, что там слышно, какие новости! Со двора ни ногой, с бабушкой остаешься, — Аня, поправив пальтишко, погрозила младшему пальцем.
-Хорошо. А вы быстро?
-Как вихрь! – уверенно кивнул Панкрат.
-А я с вами хочу! С бабушкой не хочу.
-Нет, ты остаешься за старшего, понял?
-Угу.
Родные ушли, баба Лида спала, привалившись спиной к теплой печи.
Вася, скучая, сел у окна, крутя в руках материну фотокарточку. Не так давно приезжал фотограф, настоящий, фронтовой, и подарил Даше ее фотографию. Васе она очень нравилась, мама была там такой живой, веселой.
-Ну, прям как настоящая! – говорил он и смеялся. – Мама, ты у нас красивая!
Даша смущенно отворачивалась, но была довольна…
…Василий смотрел, как течет ветер по некошеной траве, волнуется, клонит к земле стройные, плачущие тонкими ветками, березы… Родные вернулись, взволнованные, печальные. А через три дня в деревню вошли немцы.
Кто-то из жителей успел сбежать, бросив избу, пожитки, кое-что из припасов. А кто-то либо не смог, как баба Лида, или не успел. Даша была среди них.
Оккупированная деревня закрылась ставнями, нахохлилась, вздыбила журавли колодцев, зло таращась на незваных гостей черными глазницами полуразрушенной церкви.
На улицу старались не выходить, сидели по холодным избам, прятались в погребах.
Ночью, когда деревня погрузилась во мрак, даже собаки не брехали, а, уткнувшись носами в лапы, дремали на привязи, Василий вдруг проснулся. Ему показалось, что он слышит что-то, там, в лесочке, недалеко от дома.
Мальчик, глянув на мать и других детей, мирно спавших рядом, аккуратно выбрался из-под тулупа и вышел на крыльцо.
Темнота, кромешная, как углем засыпала все вокруг. Василий прислушался.
-Ну, точно. Стонет кто-то!
Васька медленно пошел на звук. Ему почему-то было не страшно, спокойно. Он был уверен, что впереди нет обмана.
Вася шагнул через канавку и оказался в лесу. Стонали там, чуть правее.
Мальчик подкрался поближе и различил русскую речь.
-Здесь, что ли? Ох, и разболелось же плечо…
-Здесь, первой избе живет. Неужели, не успели уйти? Нужно предупредить!
-Стой, не спеши. А, ну, как там несвободно у нее? Может, кого на постой впустила?
-Не такая она…
-Такая-не такая… Нам бы кого из местных выловить, узнать.
-Я здесь, — шепотом ответил Вася. – Я местный, я все знаю.
Чиркнула спичка, быстро осветила мальчишку.
-Ты кто? Как звать, где живешь?
-Я Вася. В крайней избе живу. Я, мама и сестра с братом. Старший-то наш, Паша, тоже воюет. А мы, вот, не можем… И папка воюет, — добавил он поспешно.
Михаил удивленно смотрел на Василия. Брат Паша, мама, сестра. И живет в крайней избе….
-А как мать звать? – быстро спросил он.
-Дарья. Есть у нас еще баба Лида, это папина мама.
-Жива, — Миша тихо вздохнул, как будто груз с души упал. – И Дашенька жива…
Но мальчик… Он никак не может быть Мишиным сыном. Это невозможно!
-Отца как зовут? – строго спросил боец.
-Михайловичи мы! – гордо сказал Вася.
-Врешь!
-Нет, вот те крест! – как учила баба Лида, ответил мальчик. – У меня мамина фотография есть. Вот!-Василий сунул руку в карман и вынул фотокарточку.
-Недавно снимали.
Даша смотрела на Михаила со снимка весело, того гляди, расхохочется.
-Запрудов, оставаться здесь. Ждете меня. Я на разведку. Веди, мальчик.
…Даша, растерянно щурясь, смотрела на мужа, на Василия и не знала, что нужно сказать. Внутри все ухнулось вниз, а потом взмыло куда-то высоко над землей, благодаря Небеса, что вернули мужа живым.
-Даша, ну, Дашка! – Михаил расцепил руки жены, обвившие его шею. – Нужно, чтобы ты рассказала мне, что у вас тут делается. Где квартируют, где начальство. Знаешь?
Даша кивнула.
-Миш, подожди. Я должна тебе сказать, нужно, чтобы ты понял…
Лидия протестующее замахала руками, но Даша продолжила:
-Вася, он…
-Да, я уже все понял. Он родился после того, как меня выслали. А как на меня-то похож! Как похож, Дашка!
Мужчина взлохматил пареньку голову.
-Значит, у меня теперь три сына! Ладно, все потом! К делу…
…Лидия сунула Мише кулек с какими-то нехитрыми припасами, перекрестила сына и закрыла за ним дверь. Михаил обещал вернуться за ними, но просил пока пожить в деревне, все разузнать. Вася еще долго смотрел отцу вслед…
…Деревню освободили через неделю. Ночью, перед атакой, жители ушли в лес. Все спаслись. Даша успела предупредить каждого. Вася, восхищенно охая, все гладил Мишу по рукаву, не веря, что у него такой красивый и смелый отец.
А мальчик был, действительно, очень похож на Михаила. Особенно глаза…
Даша потом часто думала, а не его ли это сын, ведь Мишу выслали незадолго до того страшного случая со смертью председателя.
И что было бы, если б тогда Даша не позволила этому ребенку родиться…
Быстро раскрыв глаза, Дарья искала руками руку сына и, найдя, прижимала к себе. Нет! Вася должен был появиться на свет! Спасибо Богу и Лидии, что не дали совершить ошибку…